— Генерал, вы никогда не спрашивали о смерти Марион Крам. Хотите знать, как это случилось?
— Она была больна?
— По заключению экспертов, она была практически идеально здорова — для своего возраста. Все внутренние органы в идеальном порядке. Она погибла от циана.
— Может быть, это самоубийство?
— А потом, отравившись, она расшибла сама себе голову?!
— Ну, не знаю…
— А я знаю… Ее убили. А уже потом, мертвой, ей размозжили голову каким-то тяжелым предметом.
Аня заметила, как генерал побледнел.
— Искали орудие преступления. В том числе и на дне амстердамского канала. Но ничего не нашли.
— Ну, чем же я-то могу помочь?
Было заметно, что Тегишеву с трудом удается сохранять безразличный вид.
— Почему вы не уничтожили письмо Марион Крам?
— Почему? — Генерал усмехнулся. — А почему любят стерв? Именно потому, что они стервы. Милые добрые покладистые женщины — пресны. Скучны.
Такой была Юлина мама. Самый решительный поступок, который она совершила, — это умерла.
А так — ни рыба ни мясо — сплошное собачье заглядывание в глаза, материнская забота и «чего изволите?».
Я, конечно, отыскал бы после того, как мы расстались, Машку — не выдержал. Но она упорхнула куда-то за границу. Вышла замуж. Ну а бегать за ней по миру мне уж было не с руки. Да и вряд ли она уже променяла бы эту их цивилизованную жизнь на мои условия. Пусть даже и генеральские.
Но это я потом затосковал, много позже…
А тогда, в Октябрьском-27, когда мне предложили повышение, я понимал, что если женюсь и увезу ее с собой, то пропал. Эта замечательная хищница разорвет меня в клочья: на тряпочки, колготки, шубки, брильянтики. Это ведь ее жизненное предназначение — поедать мужчин. С этим свойством такие, как она, знаете ли, рождаются. Перенять это, научиться — невозможно. Иногда обычные женщины пытаются им подражать. Начинают стервозничать, требовать и удивляются, когда их посылают — далеко и с легкостью. Не срабатывает.
Таких женщин, как Маша, узнаешь с первого взгляда. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что к чему. Стоило взглянуть на нее…
Конечно, для мужчин это сладкая погибель. Но я был молод, амбициозен, и мне хотелось еще «пожить»: сделать карьеру, иметь детей — наследников, семью, дом.
Для всего этого замечательная Маша с ее дикими голубыми глазищами не годилась. И я ее бросил.
Тут, знаете, даже есть момент утверждения превосходства: мне хотелось доказать себе — я сильней и могу это сделать. Могу, если захочу, избежать капкана, хоть Маше и казалось, что он уже захлопнулся.
К тому же с помощью моей покойной ныне жены, вернее, с помощью ее отца, я быстро сделал карьеру, многого добился. Как видите, генерал.
Почему я не уничтожил письмо Крамаровой? Да я бы не расстался с ним ни за какие деньги! Почему целуют коготки, которые норовят тебя оцарапать?
Если хотите, мне было даже приятно. Потому что это означало, что, несмотря на прошедшие годы и на эту ее Голландию, она меня не забыла. То есть я тоже не давал ей покоя. Уверен и сейчас, что дело было не в деньгах — дело было в этой ее чертовой досаде: она не могла забыть, что ей не удалось удержать меня.
Для таких женщин, как она, это равно профессиональному поражению. И простить мне, что я ускользнул, она, конечно, не могла. Я уверен, что бы ни происходило потом в ее жизни, она меня всегда помнила. А потому достать меня, помучить, напомнить о себе…
— А Юлсу?
— Что — Юлсу?
— Она не могла догадываться о таком вашем отношении к Марион?
Генерал пожал плечами.
— Я, разумеется, никогда ей ни о чем не говорил.
Но есть чувства, о которых невозможно не догадаться. А она…
Он замолчал.
— Да, а она, — вздохнула Светлова, — очень умная девочка.
— Не могу не согласиться: умная.
— И готовит отлично… Кстати, тот цыпленок, которым Юля меня угощала в ваше отсутствие, был замечательный! — похвалила Светлова. — Я, как говорится, с большим чувством и отменным аппетитом…
— Ну и на здоровье!
— А вот дочка ваша что-то даже и не попробовала.., столь замечательную стряпню.
— Да, с аппетитом у Юли какие-то проблемы, — нехотя согласился генерал.
— Бедная девочка! — Аня сокрушенно покачала головой. — Такая худенькая!
— Бедная? — Игоря Багримовича словно пришпорили.
Светлова довольно хмыкнула: «Ах, так, вы — неразговорчивый? Ну, что ж, посмотрим, посмотрим…»
Прием был безотказным. Достаточно посокрушаться на предмет вашего дитяти — и любой родитель, нарушив обет молчания, тут же ринется в словесный бой и приведет вам множество фактов и аргументов, неоспоримо доказывающих, что его замечательный ребенок обладает целым сонмом достоинств.
Генерал Тегишев не стал исключением из этого правила., Есть много крючков, заставляющих неразговорчивого и намеренно молчащего собеседника включиться в беседу. Самый безотказный — заговорить о том, что для него дорого, бесконечно дорого.
— Да вы… Что вы понимаете? — искренне возмутился генерал.
— А что… Может, я действительно чего-то не понимаю?
— Да, а что бы вы сказали, если бы на той же самой кухне вам зажарила цыпленка Линда Евангелисте или Наоми Кэмпбелл?
— Я бы сохранила косточки и определила их в домашний музей.
— Ну и где? Где эти косточки?. Вот и глупо, что вы их не сохранили!
И генерал величественно удалился.
Вернулся он со стопкой иллюстрированных заграничных журналов.
Он раскрыл их перед Светловой, и челюсть у нее тихо отпала.
«Черное Солнце»! Так именовали ослепительную брюнетку в этих изданиях.
Тот нечесаный заморыш, что жарила цыпленка?
То долговязое несчастное существо в растянувшемся трикотажном свитере-пижамке? Даром, что «пижамка» из дорогого бутика, а похожа на китайское нижнее белье эпохи «большого коммунистического рывка и великого кормчего».
И эта красавица?! Эта звезда подиума и Юля — в одна и та же девочка?!
— Юлсу! Черное Солнце… Так ее именуют папарацци.
— Я могу ее увидеть?
— Вряд ли. Юля теперь редко бывает в России.
Собственно, за последние полтора года всего-то каких-нибудь пару раз. Ее трудно застать дома. Вы, кстати, совершенно случайно с ней пересеклись.
Это, в общем, редкость.
— Но все-таки она бывает здесь?
— Только, когда ей… — Генерал не договорил.
— ..когда ей становится плохо? — закончила за него Анна.
— Да. Приезжает полечиться, отдохнуть. Не хочет этого делать там. Папарацци сразу разнюхают, что она… Она не слишком здорова. За свою карьеру волнуется.
— Вы думаете, она боится именно папарацци?
— Ну да!
— То есть Юлсу волнует общественное мнение?
— Ну да. Ее волнует мнение этих лягушатников. — Генерал нахмурился. — А зря! Я бы на ее месте плевал на них с высокой колокольни… В конце концов.., мы великая держава…
— Но сами «лягушатники» вряд ли так думают.
И вы не на ее месте, генерал.
— Ой, забыли немцы, французы, поляки, чехи одна тысяча восемьсот двенадцатый год! Европа эта ваша… Прав был Жуков, когда уже на исходе войны сказал: а не пройти ли нам прямо до самого Ла-Манша? Если бы его послушали, где бы сейчас была ваша Европа?
— Пожалуй, вы правы.
Аня задумчиво смотрела на генерала. Она мысленно составляла для себя портрет Тегишева, дополняя его в процессе разговора все новыми и новыми качествами.
Типично имперский человек — «Все наше лучше, потому что наше».
Он так высокомерен, что и не подумал бы чего-то там в своей жизни стесняться. Он, генерал, своей жизни не стыдится.
Марион Крам слишком долго прожила в Голландии, и расчет ее оказался не верен. Она-то рассчитывала на степень влияния общественного мнения.
Но не существует для Тегишева ни мнения, ни влияния.
Игорь Багримович смотрел на все именно с высокой колокольни. Почти на все. А уж на Европу — тем более. На все «их» мнения и точки зрения, и что бы они там о нем ни думали.
Как он там сказал? «Знаете, как бы вам это объяснить… Я бы никогда не стал сводить счеты с женщиной, с которой был близок».
Это верно; он может бросить, забыть, выгнать.
Но ехать в Амстердам? Искать, беспокоиться, хлопотать, стрелять?
И все это ради чего? Ради того, чтобы какой-нибудь «поганый журнальчик» не написал о нем пару-тройку неприятных строчек? И где?! В Европе какой-то, которую другой военачальник, маршал, хотел поиметь до самого Ла-Манша!
Нет, Игорь Багримович Тегишев — типично имперский человек.
Что-то тут не сходилось…
Разумеется, у Тегишева был мотив и прямой повод убить Крам.
Но что-то тут не сходилось.
Дело в том, что у Тегишева явно был своеобразный кодекс чести.
Ну, не может человек, собирающийся по-настоящему рисковать жизнью на дуэли, вероломно проломить череп женщине! Не может!
Если он убил Крам… Если Тегишев мог убить ее, то почему не расправился с нею, Анной Светловой?
А ведь ему даже и убивать самому Анну не надо было. Просто не дать себе труда в прошлое их свидание спасти ее. На то у него и существует желтоглазая хищница Маша, пасется в вольере. Просто оставил бы погибать.
Получается, что Игорь Багримович — честный, порядочный человек. А честный, порядочный человек преступление совершить не может.
И тем не менее точно известно, что одно преступление, давшее повод Крам его шантажировать, он все-таки совершил.
А такое преступление разве мог совершить человек, для которого существует кодекс чести, твердые нравственные правила, принципы и так далее?
Имперский человек Игорь Багримович мог сделать это только в единственном случае: если другая этика оказалась сильнее его личной. А именно — этика государства!
Игорь Багримович — человек, для которого интересы государства всегда были превыше собственных. Вот в таком случае — когда речь идет о пользе государства, он и выбирать бы не стал! Не стал бы сомневаться и рассуждать: хорошо это или плохо