В первый момент Серапио подумал, что новый наставник дразнит его, но его голос звучал совершенно искренне.
Вороны присоединились к трапезе, скорее всего – из интереса к незнакомцу, и Серапио угостил их небольшими кусочками новой еды, но они предпочли напитки. Вполне типично для них.
– Ночь Ножей. – Поваге отхлебнул из чашки. – Саайя рассказывала тебе о ней?
– Когда мне было пять лет, – признался Серапио. Это была одна из первых историй, рассказанных ему матерью, и при этом та, которую она впоследствии рассказывала ему чаще всего. – Она сказала мне, что Наблюдатели привели армию, чтобы убить всех, кто следовал за Богом-Вороном. Она сказала, что убийцы умертвили мою бабушку, моих двоюродных братьев, тетушек и дядюшек.
– Что-нибудь еще? Может, что-то про тцийо, превратившегося в защитника?
Серапио нахмурился.
– Она упоминала молодого жреца, которого она нашла плачущим над телом ребенка. Священник был покрыт собственной рвотой и молил о прощении.
– Ну да… – вздохнул Поваге. – Думаю, это было не совсем так.
– Она сказала, что жрец помог ей бежать из города и отвез в убежище. – Он повернулся к Поваге. – Это был ты?
– Я. Много лет назад. – Он прочистил горло. – После того как мы сбежали, никто из нас не мог вернуться, поэтому мы отправились в Кьюколу, где я родился. У меня там все еще жила семья – хорошая и очень богатая. И кузен, который предложил мне работу в его торговле. Два года я работал у него в доках, был начальником одного из его складов. Мы с твоей матерью говорили о женитьбе, но она была еще очень молода. Не старше тебя. Но я был без ума от нее, понимаешь ли, и безмерно ей потакал.
– В смысле?
– Саайя была целеустремленной. Горе – это одно, одержимость – совсем другое. Она думала лишь о мести небесной башне, о смерти Жреца Солнца. Ей нужно было только это. А совсем не безбедная жизнь и уж точно не я. И она вербовала других на свою сторону. Среди них был мастер-столяр, уехавший в Кьюколу и затаивший злобу на жрецов; опозоренная дева-копейщица, изгнанная из военного колледжа в Хукайе за нарушение субординации; мой кузен Балам, порядочный и безупречный господин, находивший ее столь же очаровательной, как и я. И именно он дал ей необходимые средства.
Балам. Это имя ничего ему не говорило. Ветер шелестел в соснах, осыпая собеседников дождем из иголок.
– Необходимые для чего?
– У Балама были способности к гаданию и магии крови, что не редкость в Кьюколе, но особенным его делало то, что у него было достаточно богатства, чтобы тратить его на исполнение своих желаний. Вскоре они с Саайей стали проводить вместе все свободное время. Сначала я ревновал, ох, как я ревновал. Мой кузен весьма обаятелен.
– Но вы ошиблись? Они не были любовниками?
– О, они были любовниками, – печально признался Поваге. – Но я узнал об этом гораздо позже. Сейчас это уже неважно. Я стар, и огонь ревности давно уже потух в моем сердце.
– И что тогда?
– Саайя сказала мне, что они с Баламом ищут способ воскресить Бога-Ворона в человеческом обличье, используя для этого кровавую жертву.
Серапио поежился.
– Да, сначала я тоже был в ужасе. А потом заинтригован. Магия крови запрещена небесной башней, и все народы Меридиана упразднили человеческие жертвоприношения, поскольку они считаются нецивилизованными, варварскими.
– Опасными, – инстинктивно сказал Серапио.
– Мощными, – мягко добавил Поваге. – Слишком мощными для людей. Лучше мы будем жертвовать людьми по-старому, с войнами, голодом и деспотичными правителями. – Его голос был полон горечи.
– И как ты поступил?
– Я присоединился к ним, – просто сказал он.
– И остальные тоже присоединились? – История начала складываться в голове у Серапио. – Пааде и Иди? Ради общего дела?
Сначала молчание, а потом тихий смех.
– Да, думаю, теперь это очевидно. Пааде и Иди тоже участвовали в нашем заговоре, но больше всего ей нужен был я – тот, кто обладал даром читать по звездам, обученный жрец, который понимал движение небес. Стыдно признаться, что мне доставляло удовольствие занимать место моего кузена и его богатства в ее иерархии, но это было так.
– Так что же случилось? – Он был очарован историей Поваге, историей его создания, историей его происхождения.
– Нам все еще нужен был сосуд, способный вместить бога. Сосуд, который отвечал бы некоторым очень специфическим и мистическим требованиям, которые Балам нашел в древней глифической книге, но у Саайи был готов ответ и на это.
– Который оказался?..
– Тобой, – сказал он. – Я предсказал, где и в каком месте Бог-Ворон в следующий раз будет на вершине своего могущества, Балам предоставил средства для доставки сюда твоей матери, а Пааде и Иди обещали помочь ей всем, чем смогут. Она заставила нас всех принести клятвы на крови под безлунным небом. Для твоего бога нет более могущественных уз.
– А мой отец? Какую роль он сыграл во всем этом? Он знал? – Серапио все еще не мог себе этого представить. Он знал, что отец когда-то любил его, но так и не оправился после поступка его матери и больше не признавал Серапио. Услышав, как Поваге описывает его мать, юноша задумался: а что, если проблема Маркала не в том, что его сын ослеп, а в том, что он слишком сильно напоминает отцу его потерянную жену.
В голосе Поваге зазвучали извиняющиеся нотки:
– Маркал был просто первым попавшимся обреги, подходящим для оплодотворения Саайи. Достаточно богатым, чтобы содержать ее в комфорте, достаточно добрым, чтобы защитить ее сына, когда он родится. Твой отец был лишь средством для достижения цели.
Серапио недовольно поджал губы. Пусть он и не любил отца, а по большей части и ненавидел его и его снисходительность, но слышать, как о нем говорят как о дураке, а о матери как о бессердечной искусительнице, было неприятно. Он задумался, сколько в рассказе Поваге было выдумки и сколько правды.
– Твоя мать была очень красивой. – Голос Поваге стал мечтательным от воспоминаний. – Могущественной. Она обжигала своей свирепостью, Серапио. Она сметала людей одним своим присутствием. Ей было невозможно отказать в том, что она хотела, а хотела она тебя.
– Не меня, – возразил Серапио, вспомнив недавние слова Поваге. Сосуд.
Его новый наставник на мгновение замолчал.
– Ты хочешь, чтобы я заверил тебя, что она любила тебя, – тихо и незлобиво сказал он, – но я не могу. Саайя, которую я знал, была практичной, настроенной на месть, и только на месть.
– Я знаю, она любила меня, – с вызовом бросил Серапио, вспомнив, как мать касалась его щеки, волос, какая любовь была в ее глазах, когда она выкрасила ему зубы в тот первый раз, когда наносила ему хааханы. – Какой бы изначально ни была цель моей матери, я знаю, что в конце концов она меня полюбила.
Взгляд Поваге стал настолько тяжелым, что его вес почти чувствовался. И больше всего это походило на жалость. Серапио это не нравилось.
– Ее смерть говорит об обратном. В конце концов, именно она была человеческой жертвой. Последним звеном в заклятьи. Хотя… – Голос Поваге звучал задумчиво. – Возможно, именно любовь к тебе сделала ее чары такими действенными, Одо Седох.
– Одо Седох. – Серапио повторил незнакомые слова, и ветер подхватил их, швырнул сквозь ветви деревьев, и вороны закричали, словно вторя ему в ответ, и все его тело словно распахнулось.
Стоило словам сорваться с его губ, конечности содрогнулись, а сила сотрясла его кости. Холод, замораживая кровь, вспыхнул в нем. Кожа пыталась растянуться, прорваться, высвободить тень, скорчившуюся внутри. Он открыл рот, чтобы закричать, но не смог произнести ни слова. По щекам бежали слезы изо льда. И он упал, вновь и вновь пытаясь подняться.
Слабо, через невнятный шум в ушах, он услышал горестный вскрик Поваге, увидел протянувшуюся к нему руку и оттолкнул ее.
– Не. Трогай, – выдавил он. – Холодно. И… – Он задохнулся, пытаясь понять, постичь, что происходит: – К-к-к-крылья?
Ощущение было именно такое, словно из тела грозили вырваться крылья, словно человеческая форма была готова разбиться, чтобы освободить место для чего-то совершенно другого.
– Выпей это. – Голос Поваге был далеким, но настойчивым. Паникующим. Он поднес к губам Серапио какой-то пузырек. – Выпей, Серапио. Сей-час же!
Он с трудом раздвинул плотно сжатые губы и позволил старому жрецу влить напиток ему в горло. Он узнал вкус, даже спустя столько времени. Тот же напиток, что дала ему мать в ночь затмения. Бледно-молочный яд. Он судорожно сглотнул, и Поваге влил еще.
Постепенно дрожь утихла, кожа и мускулы успокоились, кровь согрелась до нормального состояния. Серапио, тяжело дыша, лежал на боку в промерзающей траве, и потрясение прокатывалось по его телу, как грохот снежной лавины, сползающей с горы.
– Что они значат? – наконец сказал он, задыхаясь. – Эти слова. Что они значат?
Голос Поваге звучал благоговейно и настороженно.
– Это старое имя Бога-Ворона, на языке людей, позднее ставших Черными Воронами. Это твое настоящее имя, и, видимо, его нельзя произносить легкомысленно. По крайней мере, тебе.
Серапио кивнул, понимая, что это правда. Само знание его имени было силой, причем совсем не той, которую он мог контролировать. Знание его произношения было достаточно для того, чтобы высвободить то, что таилось внутри.
– Все именно так, как предсказывала Саайя, – мягко и недоверчиво усмехнулся Поваге. – Она сделала это. Не могу поверить, что она это сделала.
Что она сделала?
Поваге схватил Серапио за руку и сильно встряхнул. Зубы выстукивали барабанную дробь, а желудок скрутило от непривычной пищи.
Он лежал в хрупкой траве, выжатый и беспомощный, дрожащий от обрушившейся на него надвигающейся зимы, а старый священник все смеялся.
– Мальчик мой, – сказал он с благоговением в голосе, – ты больше, чем просто сосуд. Ты – оружие, которое поставит на колени Жреца Солнца и всех Наблюдателей.