Купри осторожно взял кристаллозапись с женской ладони, невольно касаясь нежной кожи своими мосластыми пальцами, и положил в пакетик, как вещественное доказательство.
— А ментоскопирование делали? — поинтересовался он, испытывая давно, казалось бы, забытую усладу — ощущать близкое тепло, ловить взгляд, брошенный из-под ресниц, вдыхать еле уловимый запах духов…
— Да, да! — оживилась Ирина, включая большой ментовизор. — Герман Остапович видит то, о чём говорит, тут полное совпадение.
На экране задвигались мрачные тени. Слабый рассеянный свет выхватывал из темноты то неровный, влажно блестевший свод, то зыбкую пелену тумана. Наплывом, во весь экран, задрожало изображение старинного фонаря с лампой накаливания под стеклянным колпаком, защищённым сеткой. Далее в потёмках скорее угадывались, чем виделись, угловатые формы приземистых зданий, ржавая решётчатая мачта, мокрый асфальт. Показалась фигура человека, затянутого в чёрный кожаный плащ. Лицо его под надвинутым козырьком фуражки поражало бледностью — оно было белым как мел, но выражало не испуг, а усталость.
— Остальные фрагменты подобны этому, — сказала главврачиня, — но, что они означают, неизвестно.
— Вы сами-то как считаете?
Ирина подумала.
— Это не сон, — медленно проговорила она, — и не бред, Больше всего напоминает фальшвоспоминания, но…
— Но?
— Создать наведённое сознание вне фальшлаборатории — ерундистика полнейшая.
Купри хмуро покивал, вынимая из кармана закурлыкавший радиофон.
— Комиссар Купри слушает, — пробурчал он.
— Димдимыч, ты? — заорал коммуникатор. — Тут с Унтерзее SOS!
— Откуда?
— Ун-тер-зее! Озеро которое! Там группа Олега Кермаса трудится, геологи. Сейчас вот связались с нами два океанца — они там подрабатывают на сборке мумиё, — говорят, наблюдали непонятные метеоявления! И сразу, говорят, отключка у геологов, бредят, хотя температура вроде нормальная…
— Бредят? — насторожился Купри.
— Видения у них! Что? Минутку… Алё! Говорят, всё кого-то спасать рвутся, о пещерах каких-то талдычат…
— А что, кроме меня, уже и вызвать некого? — спросил комиссар брюзгливо.
— А кого, Димдимыч? — сказал коммуникатор с проникновенностью. — Две опергруппы на всю АЗО!
— Понял, понял… Вылетаю.
Спрятав радиофон в карман, комиссар встретился взглядом с Ириной — и отвёл глаза, словно устыдившись своих помышлений.
— Вот такие дела, — вздохнул Дмитрий Дмитриевич.
Задержавшись в дверях, он проговорил со смущением:
— Будете в «Новолазаревской» — заходите.
— Зайду, — пообещала главврачиня и кокетливо улыбнулась.
9 декабря, 11 часов 45 минут.
Ирина проводила глазами взлетавший флаер, по косой уходивший к северу, вздохнула о своём, о девичьем, и вернулась в медцентр. Она заглянула в бокс к Арнаутову, сняла показания приборов у молодых гляциологов, но мысли её были далеки от здравоохранения. Заведующая думала о Купри. О Димдимыче.
Повторив это смешное сокращение мысленно, она ласково улыбнулась. «Димдимыч»… Комиссар любит казаться суровым и хмурым, этаким бирюком-нелюдимом, но к такому не станут обращаться «Димдимыч». Надо думать, людям была виднее добрая и отзывчивая натура Купри, чем его внешняя колючесть.
Внезапно приятные и волнующие размышления главврачини были грубо оборваны — в светлый коридор медцентра ворвались четверо в одинаковых зелёных каэшках, с бластерами в руках.
Двое из них, сохраняя невозмутимость, шагнули в бокс к Михаилу, Евгению и Александру. Трижды выстрелили бластеры, трижды в коридор выбилась красно-лиловая вспышка. Покинув бокс, парочка сухо отрапортовала старшему группы:
— Готовы.
— Кто вы такие? — закричала Ирина, испытывая одновременно ужас и гнев. — Что вы сделали с моими пациентами?
— Убили их, — вежливо сообщил старший, рослый, чисто выбритый мужчина с приятным лицом и располагающей улыбкой. Махнув бластером в сторону палаты Флоридова, он приказал своим: — Добивайте Германа, и сваливаем отсюда.
— Не трогайте его! — воскликнула заведующая, рванувшись наперерез убийцам, но старший задержал её, приобняв за талию.
— Не волнуйтесь так, Ирина Павловна, — мягко попенял он, — это вредно для здоровья.
— Пустите меня! — разъярилась главврачиня.
В этот момент она испытывала ужас несовместимости, как при встрече со змеёй — холодной, чешуйчатой, отвратительно извивающейся тварью. И вместе с этим пробивалось чёрное отчаяние, и острая, до слёз, жалость к себе, и смертная тоска, и страх, страх липкий, всепоглощающий страх. То, что творилось в палатах, было недопустимо, невозможно, и рассудок зависал, изнемогая от беспомощности.
Из палаты Флоридова донеслось короткое пронзительное шипение. Полыхнуло лиловым. Старший вытянул руку с бластером, выцеливая Генриха Арнаутова, лежавшего в палате напротив, и нажал на курок.
Ирина расширенными глазами следила за тем, как оголяется широкое запястье с татуировкой — молнии в круге, как сухо щёлкает инжектор, как бласт-импульс прожигает канал в голове Арнаутова, откинутой на подушку. Точно между глаз.
— Прощай, красавица, — сказал старший с лёгкой улыбкой, приставляя пирамидальное дуло к левой груди заведующей медцентром.
— Не надо! Не хочу! — забилась она, не имея сил вырваться. — Не надо!
— Надо, Ирочка, надо, — нежно проворковал старший.
И нажал на спуск.
Глава 1ЗАКОН РЕВОЛЬВЕРА
9 декабря, 8 часов 30 минут.
ТОЗО, Восточно-Тихоокеанское поднятие, разлом Пасхи, батиполис[11] «Рапа-Нуи».
Заряд просадил переборку — брызги кремнийорганика заляпали пол, продырявленная сетка термоэлементов набухла каплями расплава, быстро отвердевавшими и тускневшими на воздухе.
— Замечательно… — пробормотал Сихали Браун.
Он распластался по стенке, держа бластер дулом кверху, и крикнул:
— Бросай оружие, Чанг!
Ответом был выстрел, пробороздивший потолок. Запахло озоном.
— Сволочь, — зычно прогудел Илюша Харин, огромный и широкий, как шкаф. Плотно упакованный в чёрный комбинезон с шевроном ОГ — океанской гвардии, он вжимался в стену рядом с Сихали, изо всех сил втягивая живот. Браун взялся левой рукой за тёплый толстый ствол, обтёр вспотевшую ладонь о куртку и снова ухватился за рубчатую рукоятку бласта, лаская указательным пальцем курок.
Тут, как всегда некстати, запиликал сигнал вызова. Цедя нехорошие слова и выражения, Сихали выцепил плашку радиофона, и зверское выражение на его лице уступило место ласковой улыбке — звонила Наташа.
— Я тебе перезвоню, — быстро проговорил он.
— Ты занят? — долетел вопрос. — Ладно, я потом…
— Жена? — поинтересовался Харин.
— Ага.
Илья пригнулся, напрягая толчковую ногу.
— Змей, лучше не надо, — сказал Браун предостерегающе, угадав намерение друга.
— Иначе — как? — буркнул Илюша, прозванный Тугариным-Змеем.
Неожиданно быстро и ловко для своей комплекции, он метнулся к противоположной стене коридора, выпалив в проём из бласта. Заскворчала пузырящимися потёками переборка, пробитая ответным импульсом.
Красавчик Чанг метил правее, выцеливая Илью, и Браун воспользовался секундным преимуществом, предоставленным ему Змеем, — шагнув в проём, он спустил курок.
Бласт-импульс выжег дыру в груди Красавчика — безобразное лицо Чанга, разодранное шрамом наискосок, с перебитым носом, сплющенным и свёрнутым набок, исказилось ещё больше, выражая лютую ярость. Но длилось это всего лишь краткий миг — с пробитым сердцем не живут долго. Чанг рухнул на колени и упал ничком.
— Готов, — буркнул Харин, отталкиваясь плечом от стены.
Сихали кивнул, выщёлкивая из бластера использованный картридж и загоняя свежий. Пальцы его вздрагивали.
— Кто кого? — долетел вопрос из кают-компании.
— Мы! — ответил Тугарин-Змей, пряча оружие в кобуру. — Его!
В кают-компании сразу зашумели, сбрасывая напряжение и страх. Первым в центральный коридор выглянул комендант батиполиса — малорослый, лысоватый мужичок в мятом, словно изжёванном, комбинезоне.
— Всё? — робко спросил он, вытягивая немытую шею.
— Всё, — подтвердил Браун.
Он оглянулся на труп Чанга. Какой это уже по счёту? Лучше не калькулировать… Плох тот ганфайтер,[12] который делает зарубки на рукояти своего бластера — по числу убитых им людей. Это пошло и мерзко, ведь за каждой зарубкой — отнятая жизнь. Чем тут гордиться? Кто спорит, Красавчик был чудовищем в человеческом обличье, но всё же в человеческом…
В коридор повалили рапануйцы — машинисты глубоководных танков-батискафов, инженеры-контролёры, операторы аквалюмов, их жёны и дети. Они галдели, радуясь возвращённой безопасности, болтовнёй выражая облегчение и благодарность, — банда Красавчика Чанга держала в страхе весь батиполис.
— Правильно мы тогда за тебя голосовали! — заявил рослый, краснолицый глубоководник.
— А то ж никакой жизни! — поддержал его лысенький комендант.
— Качать генрука! — воскликнул кто-то в толпе.
— Ну щас! — воспротивился Браун. — Тут потолки низкие!
— Расшибёте, — пробасил Тугарин-Змей. — Зашибу тогда.
— Лучше проводите меня в центральный бункер, — сказал Сихали, — а то нам пора.
Генеральный руководитель проекта ТОЗО Тимофей Браун, он же Сихали,[13] пошагал длинным коридором в окружении шумной свиты. Не генруковское это дело, конечно, с бандюками перестреливаться, но не бросать же в беде избирателей…
Вспомнив об обещанном звонке, генрук вытащил радиофон, заученным движением вызывая Наташу Браун. В туманном облачке стереопроекции налилась цветом красивая женская головка.
— Алё-о?.. — выдохнул приятный голосок.
— Привет, — сказал Тимофей, непроизвольно улыбаясь.
— А ты где?
— «Рапа-Нуи». Тут у меня… э-э… встреча с избирателями.