У мусульман женщина величественна и высока, она в доме святыня. Попробуй притронься к ней посторонний или не так посмотри — убьет. Женский шахидизм, пришедший от ваххабитов, в корнях своих чужд чеченскому народу. Сочетание «черная вдова» носит двойной смысл. Ваххабиты, например, рассматривают женщину как машину для воспроизводства воинов. Родив ребенка, через 4 месяца она снова должна зачать, не важно от кого — от своего мужа или снова выйти замуж, если мужа нет, — и подарить воинам Аллаха нового воина. «Черная вдова» — это по-нашему почти веселая вдова. Для большинства чеченцев это прозвище звучит осуждающе. Чеченский народ против невест Аллаха. Не случайно многие из них в Чечне стали изгоями и вынуждены были эмигрировать в ближнее зарубежье.
Откуда взялись эти вдовы? Их готовили из женщин, которые находились в тяжелейшем состоянии после чеченского стресса. А стресс этот охватывает, по мнению чеченских психологов, 80 % населения. Даже если они и слегка преувеличивают, эта цифра все равно огромна.
Тут, кстати, уместно вспомнить недавнюю беседу с психологом, изучающим стрессы и конкретно «чеченский синдром», Леонидом Китаевым-Смыком, автором книги «Психология чеченской войны». Недавно Павел встретился с ним случайно на Пушкинской, и, когда рассказал, что изучает проблему фанатизма, Леонид Александрович с удовольствием поделился своими исследованиями по поводу чеченского стресса.
Корни чеченского стресса — безнадежность, бесперспективность, отчаяние. Сначала чеченских женщин, у которых погибли дети в первой и второй чеченских войнах и продолжают, как и наши российские солдаты, погибать, потому что большинство молодых чеченцев не мыслят себя без того, чтобы влиться в ряды боевиков, — сначала их обнадеживали наши демократы, потом сепаратисты, ваххабиты. Но надежды остались надеждами, а люди продолжали погибать, и им ничего не оставалось делать, как самим взяться за оружие. У матери отняли ее ребенка — он был для нее всем, она не была феминисткой, эмансипированной бизнес-леди. Какой у нее выход? Она выбрала войну. Если дети пропали без вести, это не менее тяжело, значит, души их находятся в скитаниях, мучаются, вместе с душами непогребенных родственников.
Возникает тоска. Это не просто литературный термин, который мы так часто употребляем, это психиатрический феномен, который связан с реальной физической болью. Как он проявляется? Эту боль легко представить, если вспомнить, как, будучи не подготовленными к тому или иному физическому упражнению, нагрузке, мы начинаем рьяно браться за дело, а потом ощущаем несколько дней боли в мышцах, костях. Такова же боль при военном стрессе, только она в десять раз больше, чем после занятий в тренажерном зале после длительного перерыва.
Она может возникнуть как тоска по утраченному дому, когда пострадавшие видят свой дом разрушенным, разграбленным, свое гнездо разбитым. Есть у этой тоски и еще одно проявление — кажется, что все небо давит сверху, а земля под ногами раскаленная, горячая.
От этой невыносимой тоски надо как-то избавляться. И вот женщине — в данном случае мы говорим о женщинах, хотя это распространяется и на мужчин — предлагают отдать свою жизнь ради какой-то сверхидеи: ради Аллаха, ради мести за своих близких, и таким образом снять с себя проклятие. И тут, когда человек готов к гибели, он ощущает своего рода предсмертный транс. И тоска уходит. Он испытывает неимоверную легкость, все проблемы кажутся решенными. Своего рода наркотик. Этот феномен описал еще Достоевский в начале романа «Идиот». Да и сам Федор Михайлович испытал нечто подобное, когда его сначала приговорили к казни, а потом казнь отменили. Он ведь часто списывал с себя героев своих романов, они часто страдали теми же болезнями, что и их создатель.
В этом случае возникают необычный экстаз и радость, непомерное счастье. С чем оно связано?
Павел остановился. Углубляться в основы психоанализа? Нет, пожалуй, этого делать он не будет. Он хочет, чтобы его прочитали люди, не читавшие работ Фрейда или Юнга. Значит, все-таки это будет не диссертация. Поэтому вкратце. Павел осмотрелся, нашел взглядом Трофима, который умиротворенно развалился на диване, и продолжил:
У человека есть глубинное «я», то, на что он способен и что хочет воплотить, и есть «сверх-я», то есть подчтение традициям, обычаям, обязательствам, необходимости выполнять социальный долг гражданина, долг перед обществом, моральные, религиозные устои, которым, как он считает, надо следовать. А когда человек обречен на смерть и он знает, что она вот-вот придет, он от этого «сверх-я» освобождается. Освобождается от долгов, обязательств, которые висят над ним всю жизнь. И сразу — вот оно, чувство необычного, экстатического счастья, предсмертный экстаз. Тоска уходит, боль снимает как рукой, при этом мир вокруг кажется ярким, ясным, четким. А у чеченских террористок, у шахидок, есть еще нечто иное. Они обретают радостное чувство власти над теми, кто живет вокруг. Они ведь всех вокруг могут лишить жизни, тех, кто принадлежит к враждебному этносу, враждебному, потому что представители этого этноса убили их дитя. Это ощущение, когда в любой момент они могут прекратить жизнь своих врагов, дает ощущение власти над всем миром. Пусть ненадолго — зато какой власти!
Плюс чувство мести. Все то горе, которое у них было, они утопят в крови представителей враждебного лагеря, с которыми связывают свое горе. А если террористке внушено, что таким образом она приобщается к Аллаху, что и делается в ваххабитских общинах, то экстаз усиливается в несколько раз.
Широко используются наркотики. В этом ваххабиты знают толк. Они учатся у своих предшественников — ассасинов, то есть гашашинов, людей гашиша, только в отличие от древних ассасинов используют известные современной наркомании изощренные комбинации наркотических и психотропных средств. Не просто морфий и не просто гашиш. Наркотики приходят на помощь, если террористка вдруг выпадает из предсмертного транса. Они возвращают ее в это состояние.
Но интересно то, что, освободившись от «сверх-я», шахидка перед самой смертью может освободиться и от всего того, что ей внушили при подготовке. И вот именно это и произошло с Заремой Мужикоевой. Она шла на свершение террористического акта, освободившись от обязанностей матери, от обязанностей перед своим родом, который не одобряет самоубийство (это у чеченцев большой грех). Но перед самым терактом она вдруг освободилась и от навязанных ей приказов убить. И она передумала. Она понимала, что ее сумка может взорваться, и старалась быть там, где было меньше всего народа. И в конце концов бросила эту сумку. Когда ее спросили, что это она бросила, она сказала: не подходите, там пояс шахида, уходите, он может взорваться в любой момент. У нее предсмертный транс распространился и на освобождение от приказа тех, кто готовил ее к теракту.
Если подготовленная шахидка сразу не приступает к теракту и через небольшой промежуток времени остается предоставленной самой себе, в ее психике могут совершиться сложные преобразования, например, может возникнуть желание вернуться к нормальной жизни. Все зависит от круга, в который она попала. Если ее со всех сторон контролируют и держат на психотропных средствах, то шансов у нее нет. Но возможны и другие варианты… Человек не всегда становится зомби, даже если на него оказывают воздействие.
Павел неожиданно вспомнил Евгения Шварца. Сначала он подумал, что это не к месту и не этично в данной работе. Но потом решил не ограничивать свой поток сознания и обратился к «Дракону». Один из героев говорит: «Я не виноват, меня так учили…» Другой ему отвечает: «Нас всех учили. Но почему ты стал первым учеником, скотина такая?..»
Смысловой отрывок был закончен, и телефонный звонок прозвучал как нельзя кстати. Павел выключил компьютер, сел на диван, погладил кота, тот довольно потянулся и замурлыкал. Павел снял трубку. Он хотел расположиться покомфортнее. Взял Трофима на колени, погладил, спокойно сказал: «Алле». Но то, что он услышал, не располагало к расслаблению.
— Сынок, Паша! Ты новости слышал?
— Нет, мама, а что случилось?
— Дима, Димочка… — голос прервали рыдания.
— Что случилось, мама? Что с ним?
— Его похитили. «Эхо Москвы» передало. И по телевизору сказали.
— Мама, я сейчас приеду, папа дома?
— Ну конечно, — в трубке рыдания.
— Папа звонил кому-нибудь из своих военных?
— Звонил.
— И что сказали?
— Ох, сынок… Да что они знают!
— Ладно, все будет нормально, я уверен, мам, успокойся, он врач. Не переживай, он всем там нужен. Я сейчас приеду.
Он положил трубку. Главное сейчас — успокоить мать. Чтобы у нее не было инсульта. Димка… Романтик хренов. Куда поперся, идиот! Но надо надеяться, что все обойдется. За него выкуп не дадут, да, может, и не для этого его похищали? Не такая уж он важная фигура, он не иностранец, не из «Врачей без границ», не из Франции или Швейцарии, за него выкуп не дадут, это чечены знают. Может, кого прооперировать надо? Скорее всего так и есть. Значит, бандитам он не нужен. А если это не чистый криминал, а полевые боевики, то отпустят, они врачей не убивают, врачи им самим нужны, тем более такие, которые в их госпиталях работают.
Так думал Павел, пока ехал на метро к родителям. Они жили в районе проспекта Мира, в Астраханском переулке, он доехал за двадцать минут.
Он взял сильные транквилизаторы, чтобы мама успокоилась, и плоскую бутылку коньяка — выпить с отцом. У отца старые связи, он будет звонить и звонить своим военным, может, хоть какая-то появится ясность. Не по радио же узнавать информацию. Может, и информация-то у них позавчерашняя. Может, все давно изменилось.
Он позвонил в дверь, открыл отец, Павел прошел в комнату, не снимая обувь, мама встала с кровати и в рыданиях бросилась ему на грудь.
Саша сидел за столиком в туринском ночном клубе «Макамбо», курил, потягивал коктейль и смотрел, как танцуют его девушки. Обстановка в клубе была очень приятной — все как-то по-домашнему и в то же время очень культурно и изысканно. Стены расписаны в стиле художников-авангардистов. Манера похожа на Миро, подумал Саша.