– Первая дверь направо, – услужливо промолвил Толоконников.
Дверь в каморку, отведенную сказителю, неслышно распахнулась. Федор в который раз удивился тому, насколько в хозяйстве захудалого боярина все отлажено. Даже во дворцовых хоромах, не говоря о приказных избах, любые створки при открывании-закрывании немилосердно скрипели.
В нос ударил одуряющий кислый запах застоявшейся браги и нечистого человеческого тела. Хозяйничавшая в каморке Агафья-ключница, пожилая женщина с высохшим строгим лицом, неодобрительно поглядела на подьячего, но ничего сказать не осмелилась. Толоконников расхаживал по крошечной комнатушке с видом человека, которому не терпелось покончить с необходимыми формальностями и отправиться к себе. Третий присутствующий, слуга Семен, невысокий юркий мужчина лет пятидесяти с небольшим, уставился на Федора с интересом бывалого сплетника. Участь Фрола никого особенно не волновала.
– Расскажите мне, что произошло, – обратился Федор к Толоконникову.
Тот был краток. Согласно его словам, выходило, что слуги услышали крики, доносившиеся из клетушки, отведенной Капищеву. Когда, взломав дверь, они ворвались, то застали последнего в агонии. Все произошло быстро, и не успел оповещенный одним из смердов Толоконников явиться, как Фрол уже испустил дух. Дверь была заперта изнутри, поэтому и решили, что сказителя хватил удар.
Федор выслушал рассказ с интересом. Затем окинул внимательным взглядом комнату. Дневной свет еле пробивался через крошечное слюдяное оконце. Обставлена комнатушка была просто и без затей: лавка, сработанный топором стол и сундук в углу. Никаких следов борьбы, все было на месте. Сума Фрола лежала рядом со столом, там же аккуратно были поставлены сапоги, но кафтан был почему-то неряшливо брошен на землю рядом с лавкой.
– Зачем вам, господин, видеть-то его? Но как вам будет угодно, – неторопливо говорил Толоконников, – покойник, царство ему небесное, по правде сказать, никудышным был человечишкой, лишь сказки рассказывать мастер. Так господам только сказки и подавай, на быль они не больно-то охочи! Поэтому и привечали его боярин с боярыней. По мне, так за порог его пускать не надо было!
– Сердце небось прихватило. До баб был охоч да пил безмерно, пустобрех, мастер только зубы девкам да молодым вдовицам заговаривать, – поддержала Толоконникова Агафья-ключница, на ее лице на миг проступило непонятное, какое-то торжествующее выражение и тут же исчезло.
– Дрянь человечишко, все вынюхивал да выискивал… – тем временем вступил в разговор Семен. Он болтал с радостью человека, которому наконец удалось обратить на себя внимание хоть кого-то. Его сморщенное личико сияло от удовольствия, словно смерть Фрола была нежданным развлечением. Толоконников и Агафья в один голос цыкнули на него, да так, что мужик пугливо замолчал, не понимая, чем он вызвал такое недовольство.
– Я должен осмотреть умершего, – не терпящим возражений тоном заявил Федор.
Толоконников с видимым неудовольствием откинул старую рогожу, прикрывавшую тело.
– Как господину будет угодно, – пожал плечами он.
Фрол был полуодет. Простая рубаха задралась и открывала некрасиво отекшие ноги и все, чем покойный так любил грешить. Зрелище было малоприятное. Агафья вздрогнула, отвернулась и забормотала молитвы. Федор же нахмурился, помотал головой, внимательно осмотрел ноги. Потом обратился к лицу, приподнял веки, ощупал шею и впалую грудь. Аккуратно, одними пальцами приоткрыл рот покойного, провел пальцем по нёбу и языку. Таким же быстрым движением взял кубок, стоявший рядом с кроватью, понюхал остатки жидкости и так же быстро отставил. Еще раз приподнял веки и удовлетворенно покачал головой. Вышел во двор, подозвал возницу. Тот выслушал, кивнул и, мигом развернув повозку, помчался в Кремль. Басенков вернулся в каморку и объявил оторопевшим Толоконникову и Агафье:
– Я запрещаю вам трогать умершего до прибытия лекаря Земского приказа.
Еще раз внимательно оглядел комнату. Подошел к столу, осмотрел кубок. Он был деревянным и явно принадлежал сказителю. Рядом стояла глиняная бутыль. Федор поднес сосуд к носу: судя по запаху – мед. Поколебался, потом вылил несколько капель на запястье, попробовал. Мед был не отравлен, значит, яд подсыпали прямо в кубок. Пробежал взглядом по комнате. Взял и перетряс суму сказителя. Наткнулся на небольшой свиток, который его заинтересовал.
Федор поднес его к неровному свету крошечного слюдяного окошечка, прочитал и положил в свою сумку. Потом обратился к небольшому сундучку, в котором покойный хранил весь свой неказистый багаж.
– Странно, – вслух произнес он, – у Капищева должны были быть хоть какие-то средства для жизни. Где они?
– Кто его знает? – махнула рукой Агафья. – Сколько говорила Никифору Щавеевичу, что охранников поставить бы надобно, а он все нет, да нет. Столько народу у нас разного шныряет, за всеми не уследишь. Как до сих пор весь дом по нитке не разнесли?! – с откровенной враждебностью обратилась она к Толоконникову.
– Неправду ты, Агафья, говоришь, никто не шныряет, а охранника ставить постоянного – расходы немалые.
– А добро пропавшее – не расходы! – не унималась Агафья.
По всей видимости, не все ладно было между управляющим и ключницей.
– То есть вы считаете, Капищева могли и обокрасть после смерти. А может быть, и убили, чтобы обокрасть… – задумчиво произнес Басенков. – Водились ли у Капищева деньги?
– Какое там, голь перекатная, все, что зарабатывал, все в кабаках да по девкам пропадало, – твердо ответил Толоконников.
– Да не скажите, Никифор Щавеевич, второго дня были у Фрола золотые монеты, сам видел… – начал было слуга Семен, но под строгим взглядом Толоконникова скукожился и притих.
– С пьяных глаз тебе привиделось, – внушающе проговорил управляющий, – не было у Фролки гроша за душой, а теперь и не будет.
Федор спорить не стал, содержание свитка оглашать было слишком рано, но следовало взять юркого слугу на заметку. Федор решил допросить его при первом удобном случае.
Лекарь, немец Вернер Шлосс, прибыл через два часа. Все это время в доме царила напряженная тишина. Боярыня с дочерьми заперлись в своих покоях. Шацкий молча сидел в обеденной зале. Он, казалось, был единственным человеком, которого потрясла смерть сказителя. Лицо его осунулось, побледнело, под глазами залегли темные круги. Немец был человеком обстоятельным. Не торопясь он поздоровался с Басенковым, боярином, Толоконниковым, внимательно оглядел подслеповатыми глазками сумрачную залу и предложил проводить его к покойнику. Федор спустился вместе с ним. Вернер, бормоча что-то себе под нос, принялся внимательно осматривать покойника. Через пару минут он поднял глаза на Федора и, улыбнувшись, произнес два слова на латыни:
– Atropa belladonna, – и уже по-русски продолжил: – Здешние знахари называют ее бешеной ягодой или сонной одурью. Все признаки отравления. Вы не ошиблись, сударь. Слизистые сухие, шершавые и синие, зрачки расширены, отек шеи, предплечий и нижних конечностей. Кто-то отправил этого подлеца к праотцам, – поморщил презрительно нос лекарь, – можно, конечно, на брагу все свалить. Это вы сами выбирайте.
Федор задумался, прокрутил в голове возможные варианты и наконец ответил:
– Скрывать правду незачем, да и время зря только потеряем. Нужно допросить всех присутствующих.
– Как вам будет угодно, – пожал плечами лекарь и последовал наверх вслед за Федором.
Трапезная на этот раз была полна народу. Боярин с боярыней сидели за столом. Сестры Шацкие и племянница Марфы пристроились в сторонке со своей вечной куделью. На их лицах читалась странная смесь страха и любопытства. Но все молчали – ждали, когда подьячий наконец заговорит.
– Этот человек был отравлен. Это убийство, – произнес Федор, четко выделяя каждый слог и внимательно наблюдая за реакцией присутствующих. Тишина нависла тяжелым пологом.
– Пил он много, – наконец решилась Марфа, – может, что перепутал и окочурился.
– Да и кому пришло бы в голову убивать этого человека? На всех пьяниц и лежебок яду не напасешься, – презрительно пожал плечами Толоконников, – да и дверь была заперта изнутри. Может, сам на себя руки наложил!
Федор скептически пожал плечами. Меньше всего жизнелюбивый сказитель был похож на кандидата в самоубийцы. Хотя ни от одной из гипотез отрекаться было не след. Пока он размышлял, его молчание стало еще больше раздражать присутствующих. Все явно занервничали. Подьячий же тянул, раздумывал, да и торопиться ему было некуда, пусть поволнуются. Поэтому, когда он вновь открыл рот, все подпрыгнули от неожиданности:
– Я бы хотел сначала, чтобы вы мне рассказали, как прошел вчерашний вечер. Заметил ли кто-нибудь что-то необычное в поведении Капищева. Еремей Иванович, – обратился он по старшинству к хозяину дома.
Тот нехотя пробасил:
– Все было как обычно, да и Фролку мы к столу позвали только к концу вечери, сказки на сон грядущий послушать, а ел он с челядью, внизу.
– Что подавали к столу? – спросил внимательный к деталям Федор, любая информация могла пригодиться, тем более что он так и не решил, имеет ли это убийство отношение к делу, которым он занимался, или нет.
– Вчера, батюшка, день Ивана постного[2] был, и мы ничего скоромного к столу не подавали. Память Усекновения главы Ионна Крестителя чествовали. С успенских разговен две недели прошло, и хоть Иван постный не велик, но перед ним и Филиппов пост – кулик, так в народе говорят. Поэтому похлебка была, каша гречневая с медом, орехи и хлеб. В этот день не то что скоромного, но даже ничего круглого есть не полагается.
– А что рассказывал Фрол в этот вечер? – перевел разговор на другую тему Федор.