– Боярин Фрола любил, и шептались они часто, ко мне Фрол захаживал, с Агафьей они давненько друг дружку знали, только, похоже, между ними кошка черная пробежала, да девку Палашку привечал.
– А кто его не любил?
– Толоконников, боярыня с дочками особо не жаловали, хотя сказки слушать любили.
– А в тот вечер, когда Фрола убили, кто-нибудь из господ спускался в подклет?
– В тот вечер… – задумался Степан, – я тогда через сени, что в клеть ведут, проходил и управляющего нашего видел. Он как раз в подклет спускался.
– Спасибо тебе, Степан, ты мне помог, – с благодарностью в голосе произнес Федор и протянул было руку с монетой.
Но Степан его руку отвел и поклонился:
– Не обижайтесь, барин, да только я не за деньги вам все рассказывал, старался, а чтобы вы Фролкиного убийцу нашли и за смерть его отомстили.
Басенков понимающе кивнул и вышел из конюшни. Портрет Фрола получался все более противоречивым.
После он вернулся в отведенную ему горницу и отдал короткое распоряжение поджидавшей его Агафье:
– За девкой Палашкой пошли.
Агафья сжала губы тонкой ниточкой, глазами полыхнула и вздумала перечить:
– Зачем вам Палашка сдалась? Девка как девка, только глупее и ленивее других будет!
– Я не понял, ты возражать мне вздумала?! – удивился Басенков.
Агафья вздрогнула, но на этот раз указ выполнила. Через пять минут запыхавшаяся Палашка предстала перед подьячим. Было ей на вид лет двадцать. Ладная, ловко скроенная фигурка, кругленькое, почти детское личико и удивительные, василькового цвета глаза. Одета была просто, как и все дворовые: холщовая рубаха да сарафан, но чисто. Рубаха была не засалена, а сарафан хоть старенький и выцветший, но без прорех и недавно стиранный. На описанную Агафьей ленивицу Палашка была явно не похожа. Единственное, что было совершенно неожиданным: из-за ворота рубахи выглядывало ожерелье из некрупного, но ровного жемчуга. Девушка явно чувствовала себя не в своей тарелке и нервно теребила передник, но присела, изящно выпрямившись, и сарафан оправила.
– Не бойся, Пелагея, так ведь тебя зовут? – как можно ласковее произнес Федор, девушка ему сразу понравилась.
– Батюшка с матушкой, пока живы были, Пелагеей звали. А теперь все девкой Палашкой кличут.
Голос у нее был звонкий и мелодичный, а слова перекатывались словно горошины.
– Ты из Новгорода?
– Да, я в Новгороде родилась, да только потом родители мои бежали. Батюшка тележником был, но только податями его задушили. Поэтому родители сначала в Суздале долю попытали, потом в Москве оказалися. Да только от судьбы, барин, не уйдешь, ежели решила она тебя извести, так ничем кару не отведешь, не отмолишь! – произнесла Пелагея с горечью. – Сначала батюшку на погост снесли, потом матушку, а меня, сироту, Агафья-ключница на двор взяла. – Она смахнула слезу и осторожно посмотрела на подьячего.
– С тех пор ты у Шацких и живешь?
Девушка только кивнула в ответ и подалась вперед, заглядывая в глаза сидящего напротив мужчины нежным взглядом.
– А с Фролом Капищевым было у тебя что?
Огромные, в горошину, слезы навернулись на глаза девушки. Но она сердито их смахнула, словно не давая себе расплакаться, и с оттенком безнадежности в голосе ответила:
– Говорю я вам барин, что нет мне от моей доли спасу. Эх, была я счастлива, да только одну ноченьку. Сказал Фрол Иванович, что люба я ему, и обещал чин по чину все выправить: и боярину откуп дать, и сватов заслать. Да уж и дом он приглядел, славный домик. Я сама не своя от счастья была. Думала, неужто судьба надо мной смилостивилась за все мои страдания, да, видно, такова моя доля, что Божья воля, век маяться. Только ожерелье мне на память от Фрола Ивановича и досталось.
– Ты говоришь, Фрол домик приглядел? А где, не говорил?
– Да в Дмитровской слободе. Он мне целый вечер рассказывал, что и дом справный, и подворье большое: и для скотины место есть, и для птицы. Эх, говорил, заживем мы с тобой, милая, на славу! Ожерелье мне принес и обещался с барином поговорить, да только на следующий день… – Она затряслась в рыданиях. Затем вытерла лицо уголком передника и подняла на подьячего удивительной красоты глаза.
– А что еще тебе рассказывал Фрол? Откуда у него деньги на покупку дома взялись, не говорил? – мягко спросил Федор.
Девушка возмущенно вскочила:
– Вы Семку не слушайте! Он только напраслину на всех возводить горазд, всех чернить чернит, на всех наговаривает, а у самого рыло тоже нечисто! Фролушка каждый грош своим трудом, сказками своими зарабатывал. Разве вы, барин, сами не слышали? Ведь такого сказывателя, как Фрол Иванович, отродясь еще не бывало! Да я никого рядом с ним не видела, только бы его слушать и денечком ясным, и ноченькой темной!
– Говоришь, Фрол собирался домик в Дмитровской слободе покупать? А кто ему этот дом указал, не знаешь?
– Нет, того мне Фролушка не говорил. Только сказал, что от Данилы Торопчи о домике узнал.
– А кто такой этот Данила?
– Да корчму его в Олешинской слободе всякий знает. У него и спросите, он вам лучше расскажет.
– Спасибо тебе, Пелагея, помогла ты мне.
– Я вам еще больше помогу, только найдите того, кто Фролушку убил! – В ее голосе было столько мольбы, столько надежды, что подьячему стало не по себе. – Найдите этого супостата, господин! Он ведь не только Фрола погубил, но и мою жизнь железом исполосовал, не поднимуся я после этого, барин, никак не поднимуся!
Горько плача, Пелагея выскочила из горницы. Вошедшая Агафья проводила ее суровым взглядом. Все в этой женщине было каким-то жестким, холодным, словно она такой и родилась на свет: сухой, изможденной непосильным трудом.
– Поднимется, еще как поднимется, – неодобрительно промолвила вслед девушке Агафья, – ее слезы – вода, барин, не Фрола, так другого найдет.
Федору стало неприятно.
– Думаешь, она его не любила?
– А за что его любить, да такой молодушке! – одними глазами усмехнулась Агафья. – Кого сейчас звать?
– Подожди, присядь-ка, поговорим.
– А мне разговаривать некогда, я все уже сказала, – поджала губы Агафья.
– Так это приказ, а не просьба, и это мне решать, есть тебе когда или некогда. За что ты Пелагею так не любишь?
– Я не мужик Палашку любить! – с непонятной иронией произнесла женщина.
– Что это значит?
– А то! Вы-то сами вон каким взглядом Палашку проводили!
– Говоришь ты так от сухости сердца, если тебе любовь неведома, то о других не суди! – возмутился подьячий.
– Это смотря что вы под любовью понимаете! Когда в чреслах огонь и вам жажду утолить надобно, как по нужде сходить! Только это не любовь, а заноза, вытащил – и как ничего и не бывало! Когда любишь, жизнь за любимого отдашь, последней краюхой, каплей воды на дне чаши поделишься, без слов, без укора, все перетерпишь, поэтому извините меня, дуру, но не вам про любовь судить!!!
Говоря это, Агафья выпрямилась и гордо подняла голову, глаза ее загорелись, черты лица разгладились, и стало видно, что эта не старая еще женщина в свое время была миловидной, если не сказать красивой.
«Эко тебя все это задело! – присвистнул про себя Федор. – Все вы тут простыми только прикидываетесь! Не дом, а западня!»
Басенков добрался до своих палат затемно. Наскоро ополоснул лицо и руки, молча съел приготовленную дядей похлебку. Василий молчал и терпеливо ждал, пока племянник заговорит первым. Но Федору говорить не хотелось. Наскоро поблагодарив дядю, он поднялся к себе, зажег свечи. Удовлетворенно огляделся. Он любил свой терем, тем более что думалось ему здесь лучше всего.
Надо было собраться с мыслями и записать все сегодня услышанное. Он неторопливо расправил бумажный лист, заточил перо, придвинул мешочек с мелким песком и начал записывать. Проработав так с час, удовлетворенно откинулся назад. День был продуктивным. Загадка Фрола Капищева стала потихоньку проясняться. Если раньше перед ним был гладкий клубок без единой ниточки, то сейчас ниточки появились. Оставалось запастись терпением и начать распутывать одну за другой. Итак, Фрол Капищев оказался не так прост. Во-первых, у него была какая-то особенная связь с боярином, поэтому и привечали его на барском дворе. За что любил боярин Фрола, только ли за сказки? Первый вопрос был поставлен. За ним следовали и другие: откуда у сказителя-бессребреника появилась значительная сумма денег, в чем причина ссоры Капищева и Толоконникова, что делала младшая дочь боярина Шацкого тем вечером в подклете, да и вообще, почему Фрол спустился в тот вечер к себе раньше обычного, да еще и трезвый? Скорее всего, ждал кого-то. И этот кто-то его и убил… или нет? Невелика пригоршня, да много в ней щепотей. Ничего, одну за другой он щепотки вытащит, не впервой. И из ничего ничто не возникает, всему должна быть своя причина. Это правило Федор твердо усвоил. И смерть Фрола имела свою причину. «Много секретов знал Фрол», – всплыли в голове слова конюха Степана. Чьих секретов?
«Эх Фрол, Фрол! – с сожалением подумал Федор. – Вымогательство – дорожка легкая, да только ведет все чаще в топь смертную!»
Много секретов знал и решил эти секреты в звонкие монеты обратить. Да только не рассчитал. Значит, опасен стал, очень опасен, если кто-то не побоялся убрать сказочника…
Микаэль Родригес набрал номер Мансура Кафрави и стал ждать. Раньше на его звонок ответили бы на другом конце телефонного провода, теперь это был другой конец света. Мир так изменился! Что с ним? Наверное, стареет. И тогда Сессилия права, их поколению пора на покой. Мужчина покачал головой.