Собаки успокоились, и Касе удалось снова вернуться к делам. Она решительно взяла блокнот и решила заново переписать всех, кто имел хоть какой-то доступ к архивам Сессилии Гласс.
«Буду чертить стрелочки и отмечать всех крестиками, пока наконец в мою умную голову не придет хоть что-то, отдаленно напоминающее идею!» – сказала она сама себе. Потому что идей как раз в голове мадемуазель Кузнецовой не наблюдалось. Они совсем испарились куда-то, эти идеи, даже следа, пусть самого легкого, даже запаха, самого ненавязчивого, не оставили. И вот теперь она сидела с видом козы, пялящейся на афишу и судорожно соображающей, сейчас начать ее жевать или погодить. Самое противное, что козье состояние продолжалось уже больше двух часов. И вчерашний вечер тоже не подсобил, ночь совета не принесла, а утро оказалось нисколько не мудрее вечера. Единственная мудрая мысль, посетившая Касину голову, была следующей: «Какого черта я ввязалась в эту историю!» Но, к сожалению, никакой дополнительный свет на произошедшую у Сессилии кражу она не проливала.
Девушка оторвалась от блокнота и вернулась к компьютерному экрану. Он действовал на нее не столь удручающе, как чистый белый лист в сиреневую клеточку.
Ситуация была не из легких. Сначала идея отследить, кто из сотрудников Сессилии имеет какое-то отношение к России, показалась ей многообещающей. Проблема была лишь в том, что у мадам Гласс наблюдалась явная склонность принимать на работу людей, так или иначе связанных с Россией. Грегори Лашелье явно знал русский язык и даже писал на нем комментарии в «Фейсбуке», активно лайкая страницы российских новостей и интересных происшествий. Лена Гаврилова была самой что ни на есть аутентичной российской гражданкой. Что касается Шанталь, о России она явно знала больше, чем показывала. Просто хотя бы потому, что, кроме всего прочего, хорошо разбиралась в русском декоративно-прикладном искусстве. Все сотрудники работали уже не первый год, и так как Сессилия не могла с точностью определить дату пропажи документов, то исключить или включить кого-либо из списка или в список подозреваемых не получалось. По словам мадам Гласс, к ее архивам имели допуск все.
Вначале у Каси возникло впечатление, что сотрудникам Сессилия доверяла и ничего особенного, на ее взгляд, в архивах не хранила. Но после разговора с Мари мнение Кася изменила, а первое впечатление, как ему и полагается, оказалось ошибочным. В какие игры играла Сессилия? Мари так и не ответила на все вопросы. Сотрудница была опытной и осторожной, ее уполномочили раскрыть часть информации, она ее и раскрыла, ни больше ни меньше. Все в интересах дела.
Теперь Кася понимала раздражение остальных сотрудников. Все они были пешками в очередной партии шахмат, которую разыгрывала их хозяйка. Девушка вспомнила самодовольную физиономию Грегори и усмехнулась. Похоже, он слишком поторопился сдать свою хозяйку в архив. Мадам Гласс могла дать фору всем своим молодым и амбициозным сотрудникам.
Пожилая дама явно что-то недоговаривала. Конечно, ее встревожила явно не просто пропажа документов, если они пропали на самом деле. На данный момент Кася стала сомневаться во всем. Скорее всего, Сессилия Гласс вступила в большую игру. На чьей стороне? Почему? Но Кася над этим задумываться не стала. По опыту знала, что слишком большое количество поставленных проблем ни к чему хорошему не приведет, а только все запутает. Поэтому побудительные причины, заставившие Сессилию вступить в охоту за сокровищем, она решила оставить на потом.
Спина от долгого сидения перед компьютером онемела. Надо было сменить обстановку и поразмышлять. Девушка решила прогуляться, потом вспомнила утреннее водружение собственного тела на весы и обнаружившиеся весьма некстати два лишних килограмма и подумала, что надо заменить прогулку на пробежку.
Сентябрьское солнце светило ненавязчиво и приятно обогревало спину. Пять километров она пробежала легко, на шестом и седьмом стала явно уставать. Сердце колотилось, воздуха не хватало. В этот момент Кася услышала шум мотора и посторонилась, давая возможность мотоциклу ее легко обогнать. То, что произошло дальше, позже объяснить она не могла, возможно, ее насторожил шелест шин по щебенке, но все произошло так быстро, что не разумом, а спинным мозгом она почувствовала неладное.
Девушка прыгнула в сторону и скатилась в канаву, следом раздался собачий лай и рычание. Как в тумане, Кася увидела Жулика, вцепившегося в одного из мотоциклистов, и Эндрю, приготовившегося к прыжку.
Москва, сентябрь 1589 года
С утра вокруг приказной избы роем крутился народ. Федор на этот раз внутри решил не задерживаться, а прямиком направился к Шацким. Ниток, торчавших из клубка, оказалось великое множество. Теперь оставалось разобраться, которая окажется коротенькой и без исхода, а которая приведет его к самому центру запутанного лабиринта – к убийце. Пока шел, прокрутил в голове составленный вчера список вопросов и после недолгого раздумья решил начать с Анны. Эта ниточка, скорее всего, была короткой и никакого прямого отношения к смерти сказочника не имела. Федор твердо усвоил одно правило: охоту лучше начинать с мелкой дичи, меньше риска спугнуть крупную. В любом случае ему нужно было отсечь все ненужные ответвления. Кроме того, он решил немного понервировать Толоконникова, явное облегчение которого после смерти Фрола его насторожило, да и не мешало поддерживать температуру в боярском имении на нужной высоте. Чем напряженнее будет атмосфера, тем убийце будет труднее. А облегчать задачу супостату в планы Федора не входило.
На этот раз приходу Федора никто не удивился. По всему было видать, что его ждали. Даже дворовые узнавали в лицо. Поэтому после короткого приветствия боярин и боярыня без слов оставили Федора одного, отправив Агафью-ключницу за младшей дочерью. Ожидая Анну, Федор прокручивал в голове все возможные сценарии допроса. Во-первых, он точно знал, что младшая дочь боярина Шацкого была в тот роковой вечер в подклете. Спускалась ли она, чтобы увидеть Фрола? Хозяин постоялого двора однозначно подтвердил, что Егор Ромодановский снимал одну из его горниц для свиданий со своей любезной. Если его дядя смог добыть эти сведения, то и Фрол легко мог узнать о тайных свиданиях боярской дочки. Получалось, что чуть ли не вся Москва слухом полнилась о тайных свиданиях, становившихся все более и более явными. Хотя, как это и водилось в таких случаях, родители узнавали о таких делах последними.
Бояре Шацкие не были исключением, тем более охранников во дворе не имелось. Была ли в курсе любовных приключений боярышни дворня или нет? И самое главное – стоило ли убивать Фрола, даже если он угрожал? Гораздо проще было броситься в ноги родителям. Вряд ли Шацкий стал бы в этом случае упорствовать и ссылаться на то, что стыд младшую дочку раньше старшей замуж выдавать. Тут уж было не до жиру и не до того, на какой манер станут чесать языками вездесущие кумушки.
На пороге появилась младшая дочь боярина и презрительно надула губки, всем своим видом показывая недовольство. Боярышня Шацкая была красавицей. Высокая, дородством в отца, соболиные брови, неправдоподобно голубые глаза, прямой аккуратный носик и полные, цвета спелой вишни губы останавливали на себе любой взгляд. Даже дома щеголиха выглядела так, словно собиралась на свидание. Горничная рубаха была не из обычного холста, а из ярко-красного атласа с длинными и собранными в складки на уровне локтей рукавами. Поверх рубахи – длинный летник из тяжелой серебряной парчи с пристегнутым шитым золотом воротом. Длинные золотые серьги и роскошная, вышитая жемчугом кика на голове дополняли наряд. Единственное, что ее портило, – слишком ярко нарумяненные щеки и подведенные черным брови. И еще, пожалуй, высокомерное выражение, с которым боярышня оглядывала подьячего.
– Тятенька сказал к вам явиться, – капризно поджала губки красавица, – да только я ничего знать не знаю, ведать не ведаю.
– Может быть, и ведаете, да только не говорите, – прервал ее Федор.
– А что мне скрывать? – пожала плечами красавица.
– Как, например, вы относились к Фролу Капищеву?
– Околел, падаль, да только туда ему и дорога! – выпалила она и сама своей злости испугалась.
– За что вы так ненавидели Фрола Капищева? – вкрадчиво спросил Федор.
– А за что мне его было любить?! Вонял как выгребная яма, за версту обходить надо было, да и то нос зажамши. Да и противный он был просто-напросто, пьяница, бабник! – попыталась оправдаться Анна.
– За все, что вы только что перечислили, можно не любить человека, презирать, но ненавидеть? Вряд ли. Не будете вы же ненавидеть всех московских грязнуль, пьяниц и бабников?
– Да мерзкий он был человечишка, скользил повсюду, как тень, все вынюхивал да выискивал! – неосторожно вырвалось у Анны. Красавица поняла, что сказала лишнее, и побледнела.
Момент для Федора настал, и он без всякой жалости забил последний гвоздь:
– Тогда что вы делали в подклете в тот вечер, когда сказителя отравили?
На Анну было жалко смотреть. Нижняя губа ее задрожала, голубые глаза остекленели от страха, и нарумяненные щеки на побледневшем лице стали казаться еще краснее. Красавица стала напоминать обыкновенную куклу, и все очарование молодости и красоты смыло волной страха.
– Не было меня там, – попыталась она все-таки возразить.
– Бесполезно отпираться, слуги вас видели. Да и ожерелье, которое Фрол подарил своей невесте, дали ему вы. По вашей просьбе его купил Егор Ромодановский. Если будете упираться, покажем это ожерелье всем московским золотых дел мастерам. Хотите, чтобы вашего жениха на допрос в Земский приказ отвели? – Федор говорил наугад, ожерелье мог купить и сам Капищев, но попытка не пытка. На этот раз он попал в точку. Ожерелье Анну добило. Сил сопротивляться у нее больше не осталось.
– Люблю я Егора, больше самой себя люблю, и он только обо мне думает, нет жизни нам друг без друга! – Голос Анны звучал глухо, и впервые в нем слышались почти человеческие нотки. – А тятя в который раз сватов от порога повернул, а все из-за Настьки! А я почто мучиться должна? Разве моя вина, что женихов к ней никто не засылает? А мочи нам больше с Егорушкой ждать нету… – голос Анны задрожал и прервался, но, пересилив себя, она продолжила: – И нету в том никакой вины – друг друга любить. А Фрол про наши встречи прознал и угрожать мне начал. Сначала ожерелье потребовал, потом колечко, маменькин подарок. Я тогда хотела ему колечко отнести, да только когда спустилася, Фрол не один в своей комнате был. Поэтому я стучать не стала.