Еще неизвестно, кого они ограбили…
Может, какого-нибудь очень чиновного человека. Мало ли кого?..
Ему от одной этой мысли стало жутко, и он даже закрыл глаза на минутку, потому что в глаза полезли вдруг самые ближние к цареву двору бояре.
Потом он открыл глаза и сказал:
— Ну, что-ж вам за него надо?
Он решил, что нужно поскорее со всем этим покончить.
Они собрались было что-то отвечать, но он крикнул:
— Погодите!
И стал осматривать возок, открыл дверцу, заглянул внутрь, опять закрыл дверцу и быстро перебежал вокруг возка на другую сторону.
— А это что? — крикнул он, тыча перед собою пальцем. Сейчас же он отступил от возка на шаг и, взметнув руками, хлопнул ладонями по коленям и немного согнул колени, глядя округлившимися глазами туда, куда указывал перед тем пальцем, и держа ладони крепко прижатыми к коленям.
Находившаяся перед ним стенка возка была вся в дырах.
Они заговорили опять все разом и опять негромко и невнятно, так что нельзя было разобрать, про что они толкуют. А потом один из них кашлянул в руку и сказал басом:
— Это можно заткнуть… Мало ли чем это можно заткнуть. У тебя есть пакля?
— Нет, ты мне скажи, что это?
Айзека налетел на него как ястреб или, вернее, как копчик, ибо если кто из них двоих походил на хищную птицу крупной породы, так уж не Айзека, а этот запорожец, человек очень высокого роста, с горбатым носом и черными острыми глазами.
Однако он отступил перед Азейкой и стал чесать в затылке, отчего его шапка съехала немного на лоб.
Он сказал Азейке, глядя на него исподлобья:
— Отчепись!
Айзека опять перебежал на ту сторону, где в возке-была дверка, распахнул дверку и просунулся внутрь возка почти наполовину туловища.
— Если есть кровь, все равно не возьму! — крикнул он. оттуда.
— Крови нет, — сказал запорожец.
И другие запорожцы тоже заговорили вокруг возка:
— Нету, нету.
— Мы уж лазали…
Айзека после тщательного осмотра стенок, пола и сиденья в возке запер дверцу, прислонился к ней спиной и сказал:
— Вижу, что нету. Как же это так?
— А так.
Айзека сдвинул брови, и глаза его забегали по запорожцам, теперь столпившимся перед ним кучкой, Он впивался острым взглядом то в того, то в другого.
— Ведь это пули? — сказал он.
— Ну, пули.
— Значит, стреляли?
Запорожцы утвердительно замотали головами по-видимому, собирались ответить что-то, но Айзека поторопился с новым вопросом:
— Побили?
— Кого?
— Как кого? Что-ж он пустой. что-ль. Был?
И, видя, что запорожцы не совсем ясно понимают, про что он говорит, или притворяются непонимающими, чтобы по своей привычке тянуть разговор как можно дольше, Айзека крикнул в пояснение:
— Я про возок. Порожний он был, что ли?
— Известно, порожний, — ответил один запорожец.
Азейкины глаза бегали по-прежнему, остро впиваясь в усатые обветренные лица запорожцев.
— Порожний? — обратился он к другому запорожцу, стоявшему позади того, с которым он только-что объяснился.
— Эге, — ответил тот.
— А для чего вы стреляли?
— Да кто-ж его знал, что он порожний?
— А шубы?
— Шубы в нем и были.
— Одне шубы?
— Одне шубы.
— Известно одне.
— Ну, а кучер?
— Кучер утек.
— Утек?
— Эге, взял и утек.
— Ну, ладно, — сказал Айзека, ладно, когда так…
И стал тереть нос двумя пальцами, соображая, что с него запросят запорожцы.
Они запросили немного: всего только половину барана и ведро водки.
ГЛАВА VI.
С тушинским цариком, когда он бежал в Калугу, ушло не все его войско. Тушино после его бегства совершенно опустело.
Но в подмосковных лесах по-прежнему не было ни прохода, ни проезда от разных «лихих людей». По ночам в лесных чащах загорались костры, и около костров сидели эти лихие люди, пили водку и жарили на углях разную живность.
Они не хотели никому служить: ни Владиславу, ни королю польскому, ни тушинскому царику. За цариком они пришли сюда совсем не для службы… И когда царик утвердился в Тушине, они, как истинные лесные волки, разбрелись по подмосковью, разнюхивая, нельзя ли где чем поживиться.
В самом Тушине остались цариковы полки, — настоящие полки с полковниками, воеводами, знаменами и пушками и был тут кое-какой порядок. А все «лихие люди» ушли из полков, собрались в шайки и стали чинить всякое воровство: нападали на проезжих, грабили помещичьи усадьбы, угоняли у мужиков скот, растаскивали на прокорм коням ометы сена…
Были среди них и северские казаки, были и поляки, были и запорожцы.
В Тушино они наезжали только для того, чтобы сбывать награбленное.
Они считали для себя унизительным торговаться и брали, что дают.
И, получив деньги, никогда не прятали их в карман, а зажав в кулаке, сейчас же отправлялись к Азейке.
Были, правда, между ними и порядочные скопидомы, зашивавшие деньги в кожаные широкие пояса и любившие побеседовать между собою о хозяйственных делах, о том, например, как построить ветряную мельницу или маслобойку.
Но таких было немного, а из запорожцев Айзека ни одного такого не знал.
Когда царик сбежал и в Москве стало польское войско с гетманом Жолкевским, вышел от боярской думы и от Жолкевского указ считать всех «остатных» тушинских людей ворами и изменниками и все равно кто бы они ни были: поляки ли, казаки ли северские, или черноморские запорожцы.
Из Москвы посылались отряды стрельцов и драгунов Жолкевского ловить по лесам этих «остатных» тушинцев.
Но ничего нельзя было поделать… Остатные тушинцы, живя в подмосковных лесных трущобах, к тому времени совсем «оволчились» и в лесу чувствовали себя так же хорошо, как в родной хате.
Польские драгуны и московские стрельцы думали, что они охотятся за тушинцами, а на деле выходило наоборот.
Все эти дела были хорошо известны Азейке.
Бывало едут драгуны лесной дорогой или идут стрельцы, подвязав лыжи… Идут и зорко смотрят. Пусто в лесу, куда ни глянь.
Пусто и тихо.
И уж день подходит к концу, солнце садится, — далеко зашли.
Остановятся на ночь в какой-нибудь брошенной жителями деревушке или где-нибудь в затишьи в лесном овраге разведут костры…
И вдруг среди ночи со всех сторон выстрелы и крики…
Пока шли стрельцы или шли драгуны по лесу, и тушинцы тоже перебегали вместе с ними небольшими кучками по ту и другую стороны дороги, — совсем по-волчьи, западая в низинах, прячась за пригорками и не подходя ближе, чем на версту.
Солнце на покой, в лесу темнее — и тушинцы тоже поближе к дороге. Именно как волки. От дерева — к дереву, от куста— к кусту.
А стемнело совсем, огни, и вот они, окружили.
— Бей!..
Сам Айзека никогда не присутствовал при этих схватках «остатных» тушинцев с драгунами и стрельцами.
Но в овине у него уж давно прятались семеро запорожцев. Тоже как волки, едва стемнеет, они пробирались в овин один по-одному.
От них Айзека и знал, как управляются они с драгунами и стрельцами.
Айзека был бы и рад от них отделаться, донести на них, что-ль, шепнуть на-ухо кому-нибудь из бывших у него московских дворян и бояр.
Их бы тут же схватили.
Но он не был уверен, что и его не схватят вместе с ними для более обстоятельного допроса и уведут в разбойного приказ.
Это — во-первых, а во-вторых, разве в лесу около Тушина только и было семеро запорожцев?
Разве кроме этих семи там никто не дышал?
Айзека хорошо сознавал, что если его самого еще не ограбили до сих пор, то потому именно, что в лесу его считали своим.
Выдай он запорожцев — на другой же день из леса пришла бы гроза, понаехали бы и северские казаки, и поляки, и другие запорожцы и сожгли бы все Тушино, а его, Азейкин двор в первую голову.
И потому каждый день перед вечером он относил в овин ведро воды для питья и умывания, топил там земляную печь и подметал тот угол, где запорожцы ночевали.
Конечно, запорожцы за все это ему платили без счета, иногда деньгами, а всего чаще натурой.
В погребе у Азейки был изрыт почти весь пол: он закапывал там деньги, полученные от запорожцев, когда денег собиралось много, и ризы с образов, и серебряные чарки, и споротые с кафтанов украшенные жемчугом воротники.
Когда запорожцы считали, что за помещение ими уплачено достаточно, они требовали за то добро, которое приносили с собой в овин из леса, уплаты все равно чем— деньгами, вином или медом.
И Азейка спускался в погреб и выкапывал из земли глиняный горшочек, насыпанный доверху серебром и золотом, или нацеживал в кувшин вина, — судя по тому, насколько была ценна предлагаемая вещь.
Наличными он расплачивался только за вещи особенной, несомненной ценности.
В последний раз запорожцы привезли ему возок…
Азейка не знал, что он будет делать с этим возком.
Пока он поставил его под сараем и, чтобы возок не очень бросался в глаза, прикрыл его рогожкой.
Азейка рассуждал совершенно правильно, что нахождение у него на дворе неизвестно кому принадлежащего, пробитого пулями возка, может послужить для него причиной больших для него несчастий.
Самое скверное было то, что запорожцы хоть и получили за возок то, что требовали, стали пользоваться им в некоторых и особенных случаях как новой своей квартирой.
Как-раз в то утро, когда приехал Молчанов, Азейка, зайдя для чего-то под сарай услышал громкий храп.
Храп раздавался из возка.
Он отворил дверцу возка и увидал там одного из запорожцев. Запорожец спал, лежа навзничь и сложив руки на грудь.
Азейка попробовал было его разбудить, но запорожец только мычал и крутил головой. А глаз не открывал, он был пьян.
ГЛАВА VII.
Когда Азейка узнал, что Молчанову требуется возок и провожатые, он подумал, что это ему «указание свыше».
Уже несколько лет подряд он испытывал, как ему казалось, особенное Господнее покровительство.