— А помнишь?.. — говорил Кастырка и показывал Вусу широкий шрам у себя на руке.
— Кастырка, — опять повторял Вус и еще крепче обнимал Кастырку. — И как нас не убили когда-нибудь… Живы… да… Еще повоюем!
IV.
По степи подвигался отряд казаков.
Отряд вели Вус, Кастырка и Шкиль.
Шкиль, еще молодой человек, но неразговорчивый и мрачный, с рыжими усами, подстриженными снизу и торчавшими, как щетка, всю дорогу не проронил ни слова и только сосал свою люльку, при чем постоянно шмыгал носом и сплевывал в сторону.
Кастырке он показался даже немного подозрительным.
— Шкиль! — окликнул он его, подъехав к нему — о чем это ты зажурился?
— А? — сказал Шкиль, посмотрев на него с недоумением. Видно было, что он или не расслышал, о чем его спрашивали, или совсем не слыхал занятый своими мыслями.
— А?
— Я спрашиваю у тебя, Шкиль, о чем это ты зажурился?
— Я не зажурился, — ответил Шкиль, я думаю… — и опять засопел своей люлькой. Потом, словно вспомнив о чем-то, вынул ее изо рта и сказал — Впрочем, не мешайте мне думать, пан сотник.
Кастырка оставил его в покое.
— Вус, — обратился он к приятелю, — чего он такой?
— Он думает, — ответил Вус, — он всегда так думает.
— О чем?
— Это неизвестно. Он, как журавль думает-думает, потом возьмет, да и: вытащит что-нибудь.
— Гм… — сказал Кастырка и сам задумался, хотя слова Вуса были для него так же неясны, как и слова Шкиля.
Отряд шел по степи целиком, минуя дороги и стараясь оставлять в стороне хутора и усадьбы.
День был ясный: и погожий. От трав и цветов шел какой-то теплый аромат. Вдали играло марево.
Когда казаки спускались куда-нибудь в лощину, сразу охватывало свежестью; почва становилась мягче, трава сочней и гуще и постепенно переходила в осоку; слышно было, как журчала где-то вода; из-под копыт лошадей вдруг вылетали чибисы и долго летели следом с резким криком, потом круто сворачивали в сторону и, еще раз крикнув на прощанье и сверкнув на солнце белым зобом, быстро скрывались из глаз.
И опять все было тихо; только трещали кузнечики, и, казалось, все, сколько их было кругом, — все старались сообщить кому-то об одном и том же и выбивались из сил, чтобы перекричать друг друга.
К вечеру жара стала спадать. Солнце уже было недалеко от горизонта и бросало через всю степь длинные, косые лучи. Словно кто-то невидимой кистью накладывал на все сочные штрихи и тени, и каждый бугорок теперь был ясно виден. Рельефнее выступили вдали очертания ветряков; они казались лиловыми, как и самая даль, почти незаметно сливавшаяся с небом. Только выше небо начинало рдеть первым нежным румянцем заката. Со стороны, противоположной солнцу, бледным облачком выступала луна.
Кузнечики стихли. Большой степной ворон медленно, лениво махая неуклюжими крыльями, пролетел над головами казаков, как-будто хотел рассмотреть их поближе; потом поднялся выше, крикнул там и полетел навстречу другому ворону, вдруг появившемуся неведомо откуда. Скоро их собралось пять или шесть, и они все кружились над отрядом и долго, пока не скрылось солнце, слышалось их отрывистое:,Крум… крум“.
— Чего кричит чортова птица?.. — сказал Кастырка, ни к кому не обращаясь.
— Кричит, — сказал Вус.
Шкиль поднял голову и посмотрел вверх. По своему обыкновению он ничего не сказал и только, пыхнув трубкой, выпустил целый клуб дыма, окутавший его сразу, как облаком.
Между тем уже завечерело. Начинали кричать перепела. Лошади пошли бодрей и фыркали.
Казаки поправились в седлах и зорче стали вглядываться перед собою.
Скоро вдали показалась усадьба Свентицкого.
Видно Было, как где-то вверху, — должно-Быть, в замке, — на башне светилось окно.
Отряд остановился.
— Не спит, чёртов сын, — прошептал Вус — колдует.
— А не хай! — крикнул Кастырка и выехал вперед.
— Хлопцы, помните вашу клятву… За тех, что в овраге. За мать Украйну!..
— Погодите, пан сотник, — буркнул Шкиль. — Зачем кричать?.. Погодите, я кой-что знаю.
Он порылся у себя за пазухой, достал оттуда холщовый мешочек и медленно стал его развязывать.
— Что это такое? — спросил Кастырка.
Шкиль глянул на него искоса одним глазом и опять буркнул:
— Это мне дал один пустынник; это земля с могилы одной ведьмы.
И он вытряхнул из мешочка на ладонь немного какого-то бурого порошку или песку и бросил его через себя, через плечо.
— Это меня научил тот самый пустынник, — пояснил он, — и теперь пусть там хоть целый полк колдунов, они нам ничего не сделают. Это — заговор от чертей и от всего такого.
— Уж я знаю, — заметил Вус, — ты мастер, Шкиль.
А Шкиль уж спрятал мешочек и раскуривал люльку.
Он ничего не ответил Вусу.
Казаки поглядывали на Шкиля и одобрительно переговаривались между собою:
— Знает…
А сам все молчит.
— С ним не пропадешь…
Когда отряд совсем близко подошел к замку, со стены раздался грозный окрик:
— Эй, кто там? Чего вы тут шатаетесь, полуношники?!
Вус толкнул Шкиля в бок локтем.
— Ну, Шкиль, скажи им, что надо.
Шкиль вынул изо рта трубку, выколотил ее о каблук и спрятал в карман. Затем почесал в затылке: Все это сделал он не спеша.
— А вот же и дурак ты, сторож— начал он, дурак и есть, потому что когда бы ты был умный человек, то не стал бы лаяться на своих. Здравствуй, Зигмусь!
И он приподнял шапку и помахал ею в воздухе, что, разумеется, было совершенно излишне, так как впотьмах Зигмусь его совсем не видел. Но Шкиль придумал это приветствие дорогой, когда был день, и теперь уж не мог отступить от заранее составленной программы.
— Здравствуй, здравствуй… Хе-хе!..
Над стеной между зубцами поднялась темная фигура.
Шкиль хлестнул коня и выдвинулся немного вперед.
— Та, — сказала фигура, — да это никак Шкиль. Здравствуй и ты казак.
— Что пан дома?
— Дома.
— Ну отворяй ворота, мы с добычей.
— Погоди, я схожу до пана.
Темная фигура скрылась со стены, потом через несколько минут снова появилась на прежнем месте.
— Сейчас.
— Ничего, мы подождем.
Где-то во дворе хлопнула дверь; взвизгнула собака, послышалось ругательство. По стенам замка замелькали световые пятна — от фонаря или факела.
— Держитесь крепко, хлопцы— шепнул Кастырка.
— Держитесь, — повторил за ним Шкиль, не сводя глаз с ворот и осторожно вынимая пистолеты.
Ворота вздрогнули и, скрипя, медленно отворились.
Несколько человек, почти безоружных, стояли за ними. Один светил факелом.
Зигмусь крикнул со стены:
— Въезжайте, только не все. Пусть въедут шесть или столько, чтобы внести, что привезли.
Хитер, собака, — пробормотал Вус. — Ну-те, хлопцы, ступайте кто-нибудь, а мы за вами.
Семеро казаков отделились и въехали на мост. По деревянной настилке моста застучали копыта.
— Пошел! — крикнул Кастырка сзади.
При месяце сверкнули клинки сабель. Раздались крики, брань. Зигмусь выпалил со стены из мушкета; выстрел далеко эхом прокатился по степи.
Казаки ворвались во двор.
Мост и площадка перед ним сразу опустели. У ворот только валялся смоляной факел, и его трепетное пламя обливало край стены красноватым светом. В открытые настежь ворота смутно виднелись группы лошадей, спины и шапки всадников. Изредка, словно полоса света выскакивала снизу, блестя поднимались сабли.
— Огня!
Казаки засуетились. Один повернул коня и нагнулся за факелом. Факел осветил усатое лицо с сурово сдвинутыми бровями, потом постепенно — всю толпу, волновавшуюся на дворе. Несколько человек уже лежали под копытами лошадей. Одна лошадь была без всадника; она вся дрожала, широко открыв глаза, и, словно загипнотизированная, старалась протискаться вперед вместе с другими лошадьми.
Через минуту все надворные постройки были в огне.
Застигнутая врасплох челядь гибла под пулями и саблями, не успев даже хорошенько рассмотреть своих врагов.
Только два «офицера» отчаянно защищались, став спиной друг к другу… Но и их час пробил. Они упали почти одновременно.
А пламя пожара разливалось все шире и шире по всему двору. Ветер раздувал пламя, и весь двор гудел, как гигантский горн.
Казаки двинулись к главному крыльцу, ведущему в панские покои.
Вус, Кастырка, Шкиль и еще трое казаков бросились по ступенькам, подняв сабли.
— Бог нам заступник! — кричал Вус.
Шкиль и Кастырка наступали молча.
— Стойте все! — крикнул вдруг Шкиль. —Панич, наш бедный панич!
На верхней ступеньке крыльца, бледный, едва держась на ногах, появился Влодек. На щеках его была кровь; кровь текла из правой руки и выступала на плече сквозь полотно рубашки.
Ничего не понимая, не сознавая ничего, он шел навстречу казакам, навстречу их саблям и мушкетам, и лепетал слабеющим языком все одну и ту же фразу:
«Любите врагов ваших, прощайте ненавидящих вас».
Казаки понурили головы и стояли молча. И когда среди треска догоравших служб и стонов раненых во дворе раздался конский топот, и мимо них на чёрном коне пронесся всадник в черных латах и шлеме с опущенным забралом, никто из них не повернул коня, чтобы остановить беглеца.
Шкиль поднял Влодека на руки и понес его с крыльца.
Лицо у Шкиля было мрачно, и он хмурил брови и кусал усы, и не смотрел ни на кого из казаков.
А Влодек обнял Шкиля за шею и, свесив голову через его плечо, тихо стонал и плакал от Боли.
И, может-быть, Влодек умер бы от раны, потому что казаки обыкновенно лечили свои раны землёй, либо „колоникой“(сгустившийся деготь на колесах) и наверно стали бы и его так лечить… Но Шкиль разыскал Георга и передал ему Влодека.
Потом казаки оставили замок.
А через несколько дней вышел из замка и врач Георг с Влодеком.
Он увез с собой Влодека куда-то далеко, откуда сам был родом, в Венецию или Рим, и там его вылечил совсем и никогда не расставался с ним.
Так говорит легенда. Легенда говорит даже, будто какой-то знаменитый местный врач исцелил Влодека от безумия, и будто Влодек потом сам стал ученым и много сделал добра людям.