На лице демона блеснула коварная улыбка. Я заглянул в кастрюлю, — суп готов. Скольких хлопот он нам стоил! Люди, люди! Чем гордитесь вы, когда из ваших голов нельзя состряпать даже и порядочного супа!
— Убирай же скорее всю эту посуду; а чтобы суп скорее простыл, кинь в него череп Стихотворца!
Демон повиновался. Но едва череп выскользнул из руки его, — весь наш суп, вместо того, чтобы остыть, — замерз совершенно. Конец стоит начала!
Мы посмотрели друг на друга, и — улыбнулись. В кастрюле было одно желе.
— Что нам теперь делать с этим мороженым? — сказал я после некоторого молчания. — Пошел, раздай его бедным!
Демон схватил все в охапку, и — исчез. От всей нашей работы в комнате остались только облака табачного дыма.
Я сел на диван и закурил свою погасшую сигару. Через несколько минут вошел N. N. Мы раскланялись.
— Что вы тут сочиняете? — сказал он, протирая платком свои очки.
— Уже кончил! — отвечал я, отодвигаясь немного в сторону, чтобы дать ему возле себя место. — Да все что-то не клеится!
— То-то и беда, что вы все делаете на скорую руку! — возразил он. — Поучитесь-ка у нас, стариков! Мы сделаем что-нибудь, да потом опять раз пять переделаем, — да еще и того мало… Отложим все это в сторону, да месяца через два и посмотрим: хорошо, так и делу конец; худо, так и опять за дело! Вот как! А вы что еще доброго до сих пор сделали?
…и т. д. Выше и выше!
Я слушал его с обыкновенным своим хладнокровием, как вдруг почувствовал ужасное давление в висках. Смотрю, — мой демон трудится уже над моим черепом.
— Послушай, негодяй! — закричал я ему. — Знай же меру!..
Демон исчез. Оглядываюсь, — мой старик нахмурился.
Эти люди вечно принимают все на свой счет!
15 Апреля 1834.
Алексей Тимофеев УТРЕХТСКИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ 1834 ГОДА
Быть может, не совсем правильно — обнаруживать домашние дела какого бы то ни было города, дав подписку и честное слово не рассказывать о них никому в свете, но я обязался только не рассказывать. Мне кажется, что я могу описать их, не нарушая своего обещания.
Я жил в трактире Золотого Тельца, находящемся на углу площади и одной из самых многолюдных улиц Утрехта. Одна из двух занимаемых мною комнат была моей спальнею, и кровать моя стояла у заколоченной двери, ведущей в смежную пустую залу. В первую ночь моего пребывания в Утрехте, сон мой вдруг был уничтожен глухим шумом, раздавшимся в этом покое от легкого шарканья ногами и смешанных, подавленных голосов. Зала была освещена, и свет кенкетов, пробиваясь сквозь щель двери, рисовал поперек моего одеяла яркую желтую черту. Я не мог, однако ж, расслышать ни слова; но, очевидно, что-то таинственное и непозволительное происходило в моем соседстве.
На следующее утро я спросил об этом мою трактирщицу, толстую и красную голландку, которая управляла домом со смерти своего мужа. Она смутилась и отвечала мне невнятно, что это ничего; что в зале собираются иногда ее друзья, чтоб потолковать о своих домашних делах. Я не расспрашивал далее. Однако ночные собрания повторялись чаще, нежели предполагал это смысл наречия иногда, и с некоторого времени становились шумнее. Днем я замечал необычайное движение между женщинами. Мужчины казались спокойными, что я приписывал твердости их характера и голландскому хладнокровию; но женщины бегали, разъезжали по улицам, перешептывались в обществах, отводили друг друга в сторону и что-то взаимно себе сообщали, остерегаясь некоторых лиц своего пола, не пользовавшихся их доверием. Я заметил по газетам, которые читал всегда с большим вниманием, что в последнее время очень часто приезжали в Утрехт из Парижа г-жа Дюдеван, известная под именем Жоржа Занда, какая-то директриса журнала «La tribune des femmes»[23] и другие лица, принадлежащие к той же беспокойной партии. В собраниях, происходивших в пустой зале, часто разговаривали по-французски, раздавался чистый парижский акцент и слышались имена — Валентина, отец Анфангон, Лелия, Жак, Андре, Эме-Мартен, вместе с титулами — госпожа бургомистерша, госпожа советница и прочая, и прочая. Нельзя было не видеть, что тут действуют возмутители и что какой-то ужасный заговор составляется против блага и спокойствия общества.
— Мне какое до этого дело! — сказал я про себя. — Я здесь иностранец!
Однако любопытство и весьма естественное опасение за самого себя заставили меня прорезать днем маленькую скважину в таинственной двери против моего изголовья, в той мысли, что я, может быть, увижу действующих лиц этой черной драмы или услышу, о чем они тут совещаются.
Ночью, 14 сентября (по новому стилю), часу в двенадцатом, я сидел под окном. Повсюду царствовала глубокая тишина. Луна плыла по совершенно ясному небу. Тихий ветер едва-едва колыхал тополями, растянувшимися стройною шеренгою кругом площади. Через две улицы, печальный, мрачный колосс, соборная башня, по временам переговаривался с тишиною ночи заунывными звуками своих часов. Вдруг послышался сильный шум в зале, которая, по-видимому, давно уже наполнялась заговорщиками. Я бросился на постель и приставил глаз к скважине.
Представьте мое изумление, когда я увидел там одних женщин! Они казались в страшном волнении.
Я не верил своим глазам и прислонил к отверстию ухо.
Гул общего разговора не дозволял услышать ничего такого, что бы обнаружило предмет их совещания. Некоторые отдельные фразы, произнесенные в мгновенных промежутках тишины, одни долетали до моего уха.
— Можете ли вы представить такого тирана!
— Деспот!
— Мучители! Тигры! грубияны! Гордецы!
— Скупец! Да какой скупец!
— Вот, например, несчастная Каролина: один изменил ей, другой ее ограбил…
— Предатели!..
— Однако ж, надобно быть справедливыми.
— Но вы же сами говорите, госпожа бургомистерша, что и у вашего есть любовница?
— Есть; ах, есть! Вчера я открыла у этого изменника еще двух голубушек.
— Да что ж она не приходит? Уже за полночь.
— Да она, видно, нас обманула!
В зале раздался страшный шум. Все закричали:
— Вот и она. Вот и она! Наша волшебница!..
Должно знать, что в Утрехте по сю пору упражняются в чернокнижии, и многие из посвященных в тайны сокровенных наук обладают удивительными секретами, в которые наши академии не верят. Тем хуже академиям!
Я скорее посмотрел в скважину, но не мог завидеть их жданной гостьи. Угол большой голландской печи скрывал ее от луча моего взора. Я услышал только сиплый, зловещий голос:
— Что ж, вы хотите непременно..?
— Хотим! Хотим!
— Чтобы все мужчины провалились сквозь землю?
— Да, да! Прочь тиранов! Долой всех этих деспотов, изменников, обманщи…
Крак! Я провалился сквозь землю.
Желание коварных заговорщиц исполнилось во всей точности, потому что не только я, — все мужеское народонаселение Утрехта, с бургомистром, ратманами[24], синдиками, комендантом и городовыми, провалилось вместе со мною. На земле, в Утрехте, остались одни женщины.
Революция, в духе г-жи Дюдеван, совершилась в одно мгновение и с неслыханною жестокостью. На целом пространстве славного города Утрехта женщина была освобождена от власти мужчины.
Я узнал после обстоятельства, которые здесь описываю.
Едва весть об ужасном происшествии разнеслась по городу между теми, которые не участвовали в изменническом заговоре, все пришло в движение.
— Мужчины провалились сквозь землю! — Как? — Неужели? — Посудите! — Быть не может!
Изумление, смех, восклицания, толки, догадки; опять смех, опять восклицания: многие еще не могли представить себе всей крайности настоящего положения. И в самом деле, в этом положении было столько странного, столько смешного, столько непонятного, что все прочее невольно терялось из виду. Представьте только себе: мужчины провалились сквозь землю!
— Слышали? — Слышала! — Вставай, Настинька! — Что случилось? — Ты помрешь со смеха! — Но, моя милая, говори же скорее! — Представь себе… ха, ха, ха! — Ну, мой друг? — Мужчины провалились сквозь землю. — Ты с ума сошла? — Ей-Богу, клянусь тебе! Ни одного мужчины во всем городе и, говорят, даже во всем свете! — Ах, как это странно! Я не верю. — Ха, ха, ха! Спроси маменьку!..
Кухарки в кухнях, горничные в девичьих, торговки на рынках, магазинщицы в магазинах, кумушки на улицах, благовоспитанные девицы в своих уборных, молодые дамы в своих гостиных, старухи где ни попало, — все затолковало, зашумело, загудело, зашишикало — мужчины провалились сквозь землю! Прошло утро, прошел день, прошел вечер, — разговор все плодовитее и плодовитее. Наступила ночь, — первая ночь без мужчин на свете: никто, и самые даже заговорщицы, глаз не смыкают. Загорелась заря, блеснуло солнце, запели птички, растворились окна: улицы пусты. В модных магазинах появились новые платья à la мужчины провалились сквозь землю.
— Видели? — Видела! — Какого цвета? — Темно-черные! — Должно быть, очень мило! — Я не видала ничего лучше! — Maman, maman, поедемте скорее в магазин! — Некому лошадей заложить, друг мой. — Пойдемте пешком! — Как скучно! К вечеру все раскупят. — Мы сегодня должны оставаться без обеда;, одолжите вашего повара. — Он исчез вместе с прочими. — Слышали вы, милая Сашенька? — Что такое? — И повара провалились сквозь землю! — И парикмахер? — И высокие лакеи? — И магазинщики? — И кондитеры? — Все, все, все! — Ха, ха, ха! — Что вы смеетесь, бестолковые? — Ах, я лишилась супруга! — Ах, я потеряла брата! — Ах, у меня исчез мой жених!.. — Ах!.. — Ах!.. — Ах!
И все заплакало.
— Какая нынче мода? — бледное лицо, на глазах несколько слезинок, распущенные локоны для девиц, большие чепцы для дам, платья à la мужчины провалились сквозь землю для всех. — Как это вам к лицу, Шарлотта! — Нет, вы всегда такие добрые! — Нельзя ли выдумать еще чего-нибудь? Пожалуйста. Вы так изобретательны. — Ах, к чему все это? — Что с вами, мой ангел? — У меня третий день истерика! — У меня спазмы! У меня все из рук валится! — Я спать не могу! — Мне снятся ужасные сны! — Я не знаю, что делать! — Я зла на целый свет! — Мне никак не хочется одеваться! Мужчины провалились сквозь землю!