Совершенно обезумевший от ярости, я прыгнул на врага и вцепился ему в горло голыми руками. Оба мы упали в дорожную грязь, покатившись по ней, отчаянно вырывая друг у друга аркебузу. Бой все еще кипел вокруг: лязгала сталь, мычали испуганные быки, отчаянно вопили раненые. В очередной раз перекатившись на спину, я почувствовал локтем что-то твердое: это моя рука оказалась прямо на выпавшем из нее крикете. Раздумывать было некогда: сжимая левой рукой вражескую аркебузу, я потянулся право за своим оружием. Разъяренный противник не заметил этого: казалось, его сейчас не интересовало ничто в мире, кроме того, что моя хватка на цевье его ружья ослабла.
Почувствовав слабину, он рванул ружье изо всех сил, победоносно зарычал, вырвав его из моей руки, и тут же получил в висок удар лезвием крикета, свалившись на земли и уставившись в небо бессмысленным взглядом.
Весь с головы до ног в грязи и крови, я уперся руками в землю и с трудом приподнялся. Бой подошел к концу: на окрасившейся темно-красным дороге лежало не меньше двух десятков тел, валялось в беспорядке оружие. Разбойники были убиты все, но из караванщиков выжило меньше половины людей.
Кроме меня и Бажана на ногах могли стоять только трое погонщиков, один мечник, да еще Винс, вылезжий из-за телеги только под конец боя. Еще двое бажановых людей, тяжело раненные, истекали кровью на грязной обочине.
Я закрыл глаза. Кровавая пелена постепенно рассеивалась, освобождая сознание для мыслей. Переполненный адреналином, я не сразу осознал одну вещь. Я только что убил троих разбойников, но ни разу не увидел перед глазами сообщения о полученном опыте.
***
Убитых похоронили при дороге. Нуту и другим погибшим людям Бажана вырыли неглубокие могилы, а разбойников просто побросали в общую яму. На это ушел весь день, на исходе которого все были подавленными и уставшими, еще сильнее, чем сразу после битвы.
Здесь же у дороги едва не оставили и Джипа — один из разбойников в самом начале драки зачем-то рубанул его саблей, и ни в чем не повинное животное чуть не истекло кровью. Однако бажанов коновал, к счастью, выживший в сражении, сделал ему какую-то примочку и заверил меня, что скотинка будет жить, если не изнурять ее работой. Я решил, что тюки мы с Винсом до Кернадала будем тащить на себе.
Меня мутило при одной мысли о случившемся. Вспоминая, как мой топор крушил человеческие кости, я кривил лицо и зажмуривал глаза, а желудок сжимался, подступая к самому горлу. Заметивший мое состояние Бажан угостил меня яблочным вином и не возражал, когда я опорожнил целую бутылку.
— Благодарю вас, ваше инородие, — проворил он, когда ночью мы сидели у костра возле свежей могилы Нуту. — Пропали бы мы без вас, что и говорить. Как теперь в Кирхайм идти — не знаю.
— Так ведь недалеко уже, кажется? — спросил я, думая о своем.
— Да недели две еще, — ответил Бажан. — Правда, скоро уже обжитые места пойдут, деревни. Там не так страшно. Ты это… можно мне, старику, на ты-то?
— Конечно, — кивнул я.
— На вот, возьми что-нибудь. Тебе тоже причитается — военная добыча, как-никак.
С этими словами он протянул мне запачканный кровью холщовый мешок, в котором обнаружилась горсть золотых перстней с массивными, явно не очень дорогими камнями, три браслета и две цепочки.
— Бери что хочешь, — пояснил он. — Мои ребята с этих монахов чертовых насобирали, чтоб им в бездне вечно тонуть.
Я стал рассматривать собранные в мешок трофеи. Многие были окровавлены, а к одному из перстней пристал кусок кожи — смахивало на то, что кто-то из людей Бажана отрубил его вместе с пальцем. Меня едва не вырвало при мысли об этом, и я уже хотел сказать, что ничего себе не возьму, как вдруг взор упал на один из браслетов. Был он точь-в-точь, как мой, с таким же синим камнем и резиновым ремешком. Совпадением это быть не могло — в этом мире не знали резины.
— Послушайте, а не было ли среди этих разбойников кого-то с меткой, как у меня? — спросил я, показывая Бажану браслет.
— Нет, никого не было, я бы заметил, — ответил он. — А эта вещица лежала в кармане у того, одноглазого. Я его, грешный человек, самолично обыскивал.
— Тогда я возьму это, если можно, — ответил я. Эти люди разбойничали неподалеку от Кернадала — значит, возможно, что браслет сняли с кого-то из тамошних жителей. Вероятно, стоило отнести ее туда.
Я вгляделся в глубину синего кристалла. У Олега кристалл был желтым, и он говорил, что синие встречаются достаточно редко — бог весть, почему. Может, просто потому, что синих стекляшек на складе у Грановского было меньше, а может быть, есть какие-то другие причины.
— Кто же ты, парень? — спросил я, глядя на играющие на поверхности кристалла огненные блики. — И как тебя так угораздило?
Глава 13
Дорога на Кернадал, на которую мы свернули на следующий день, оказалась прямой и совершенно безлюдной, даже по сравнению с Чернолесским трактом. Уже через пару часов пути, по бокам от нее стали попадаться знакомые деревья с черными листьями: несмотря на позднюю осень, они все еще не облетели.
Вскоре исчезли птицы. В лесу стояла тишина — нехорошая, мертвая, давящая. Кажется, в свой первый визит в Чернолесье я был слишком удивлен и напуган, чтобы это осознать, а теперь она навалилась на меня и душила, словно огромный паук-людоед.
В одном месте мы проехали через заброшенную деревню. Половина изб в ней выгорела, остальные стояли подгнившие и наполовину ушедшие в землю, бессмысленно глядя по сторонам слепыми дырами окон. Запах пепла сливался здесь с запахом тлена и плесени. Ни в один из домов я даже не решился зайти: напротив, подстегнул заупрямившегося, было, Джипа, чтобы проехать гиблое место побыстрее.
Винс, который почти все дорогу от Брукмера, распевал песни и беззаботно болтал, теперь тоже притих, и то и дело настороженно озирался по сторонам и жался к теплому бараньему боку. Любопытно, что именно он первым почувствовал, когда к нам стал приближаться ходячий мертвец: съежился и указал в кусты, откуда тот еще не успел появиться. Я легко уложил тварь выстрелом из крикета, подивившись интуиции своего камердинера.
На второй день пути, когда свинцовая тишина совсем меня издергала, я вдруг заслышал в придорожных кустах шорох и на всякий случай снова достал из футляра крикет, решив, что это еще один гость из загробного мира.
Однако стоило мне приготовиться к стрельбе, как из кустов появилась девушка: высокая, немного ссутулившаяся и явно уставшая, со слипшимися на лбу русыми волосами, не скрывавшими, однако, егерскую метку. Одета она была в мешковатое черное платье и теплый плащ, а в руках сжимала посох с навершием, затейливо оплетенным кожаными ремешками.
— Прочь! — возопила она. — Это уже Чернолесье, идиоты! Живо назад на тракт, а то превращу в зайцев и с кашей сожру!
Надо сказать, на обычных сбившихся с дороги селян ее вид и тон, наверняка, произвел бы впечатление. В глазах ее горела вполне всамделишная безуминка, а внешний вид не оставлял сомнений: ведьма, как она есть. Винс невольно попятился, взглянув вопросительно на меня: не бежать ли в самом деле?
— Остыньте, мадемуазель! — торопливо ответил я ей по-русски, сняв шляпу и галантно поклонившись. — Мы держим путь в Кернадал.
Она слегка поморщилась, оглядев меня и остановившись глазами на метке.
— Ну, здравствуй! Новенький, что ли? Давно здесь?
— Да вот месяц где-то. А это мой слуга, Винс, найдется ему место в Кернадале?
— Найдется, если умеет рубить дрова, — ответила она. — Пойдем быстрей, у меня еще куча дел сегодня.
Моя не слишком приветливая провожатая, назвавшаяся Ланой, привела нас к воротам крепости, расположенной на пологом холме, и явно долго простоявшей заброшенной. Из четырех угловых башен две представляли собой живописные руины, по которым струился вверх засохший к осени плющ. Зубцы на стенах тоже не везде были на месте, отчего крепостная стена выглядела, как щербатый рот. Ров давно пересох, и по нему бегали, беспокойно квохча, несколько разноцветных куриц. Зато мост и ворота, кажется, были в исправности — на это защитников крепости хватало.
Возле ворот стояла на трех ногах деревянная мишень с торчащими из нее арбалетными болтами. Высокий темноволосый парень моего примерно возраста в теплой куртке с яркой шнуровкой и светлых сапогах как раз готовился отправить в нее очередной болт. Выстрелив и попав только в самый краешек мишени, он повернулся в нашу сторону.
— Виват, принцесса! — воскликнул он, увидев Лану, и преувеличенно низко поклонился. — Кого это вы привели сегодня в наш скромный приют?
— Макс, это к нам новенький. И слуга его, из местных.
— Ну, здравствуй, новенький! — обратился он ко мне, протянув руку. — Меня Максимом звать, а тебя как?
— Роман, — ответил я. — Местные называют Руманом.
— Ха, это да, с буквой «о» у них проблемы. Ну, значит, будешь дон Руман. Мы же тут все, вроде как, аристократы, с жалованными грамотами. Вот я всех титулами и награждаю, пусть и неофициальными. Сам я, позволь представиться, сэр Максимилиан Безземельный, квартирмейстер, плейбой и филантроп. А это вот — эльфийская принцесса Ланатель. Ну, вы уже знакомы.
При этих словах «эльфийская принцесса» раздраженно цокнула языком.
— Ты, между прочим, вместо того, чтоб торчать тут и болты тупить, мог бы заняться — например, проверить капканы. Серьезно, Макс, какого черта я все делаю одна? Ну, ладно, Сергею некогда, но ты-то что? Или вот этот Степа, который вечно в своей башне из слоновой кости торчит?
— Ее высочество — человек практического склада, — произнес Максим, вздохнув и кивнув в сторону Ланы. — А я вот где-то в душе поэт, может быть.
— Придурок ты, а не поэт, — припечатала Лана и, тронув поводья, ускакала по извилистой дорожке, быстро скрывшись за стеной черного леса.
— Все в трудах ее высочество, аки пчела, — иронично покачал головой сэр Максимилиан, глядя ей вслед. — Ну, пойдем, что ли, дон Руман. Посмотришь, как мы тут живем.