Визави замолк, уставившись в пол.
— Ваша ненависть к Толстякову мне понятна: вы написали роман под псевдонимом и отослали по почте в собственную редакцию. Кстати, как он назывался?
— А вам не всё равно?
— И все же?
— «Карусель смерти». Поверьте, он и в самом деле был великолепен, — с жаром заговорил убийца, но вдруг осёкся и сказал: — А впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Я его сжёг.
— Тогда я продолжу. Итак, вы хотели произвести фурор, но главный редактор наложил на ваше произведение весьма обидную резолюцию, которую вы, естественно увидели и начали ему мстить. Это понятно. Но как вы могли убить студента Глаголева? Ведь он не причинил вам никакого вреда и был так же несчастен, как и вы в то время, когда пришли в «Петербургскую газету»?
— Не скрою, тишайший был человечек. Но, как известно, борьба за справедливость требует жертв. К тому же, я не сомневаюсь, что он попал в рай. А почему это вас так волнует?
— Я спросил лишь для того, чтобы дорисовать картину вашего нравственного падения.
— Ах-ха! Смотрите, какой пассаж! Но ведь и вы далеко не ангел. Прикончили ни в чём не повинных собачек, как заправский живодёр на мыловарне.
— Сударь, бросьте юродствовать.
— В данном случае, мне не остаётся ничего другого.
— Насколько я понял, ваше детство прошло в этих краях?
— К сожалению, так распорядилась судьба. А позвольте и мне задать вам вопрос?
Ардашев кивнул.
— Скажите откровенно, когда вы поняли, что я — не Фогель.
— Подозрения были и раньше, но именно вчера я окончательно в этом убедился, когда оказался в Коджорах и узнал, что начальник почты в отпуске.
— Так поздно?
— Что поделаешь? Должен отдать вам должное — вы неплохой игрок. Да и карта вам шла исключительно козырная: отпуск Александра Петровича Фогеля пришёлся вам, как нельзя, кстати.
— А когда вы заподозрили, что я жив?
— Тоже вчера.
— И что же натолкнуло вас на эту мысль?
— А вон видите, перед вами на стене висит картина неизвестного художника? Она называется «Поэзия белой ночи». Ваша задумка с взрывом керосиновой лампы могла бы сойти за правду, если бы не двадцать шестое июня. В это время в столице стоят белые ночи и совсем не нужно зажигать фотогеновую лампу в восемь вечера. Но вы это сделали, уйдя в соседнюю комнату. Когда раздался взрыв, вы вернулись, надели трупу своё пенсне и, облив тело керосином, устроили грандиозный пожар. А затем исчезли, чтобы безнаказанно убивать. Но и этого вам было мало. Дабы в будущем подозрение пало на Глаголева, вы прислали на его могилу венок от его же собственного имени. А второй раз, надеясь нас запутать и подкинуть версию с новым злодеем в лице автора-неудачника Аненского (Петражицкого), вы явились на похороны Стахова и устроили цирк с погоней, в точности копируя его хромоту. На вашей совести смерть четырёх ни в чём неповинных людей. Расправляясь с каждым из них, вы наслаждались страхом, который поселился в душе вашего начальника — господина Толстякова. Думаю, прикончить ненавистного главного редактора вы могли давно, но какое от этого удовольствие, правда? Другое дело — предать его суду, обвинив в смертоубийстве госпожи Бобрышевой. Вот бы пошла по миру молва про недавнего удачливого издателя и коммерсанта! «Негодяй, а ещё с царём чаи распивал! Мало того, что совратил чужую жену, так и ещё, желая скрыть следы своего греха, отравил несчастную!» — злословила бы публика на судебных слушаниях. Представляю, какое бы вы получили наслаждение, посылая на каторгу Толстякову всё новые и новые главы бесконечного романа о его бедолажной судьбе! Не исключаю, что в азарте мести вы бы и на каторгу приехали, чтобы уже там доставить ему новые лишения. Но довольно рассуждений. Вы — преступник, одержимый местью, и опасны для общества. И вас надобно поместить к подобным существам. Режьте друг друга, рвите глотки, деритесь сколько угодно, но там — подальше от нормальных людей, соблюдающих законы государства и Божьи заповеди. Однако я не столь кровожаден как вы.
Адвокат поднялся и, дернув за звонок, вызвал коридорного. Тот возник сразу, будто находился рядом. Увидев постояльца с пистолетом в руке, лакей остолбенел, но, справившись с волнением, спросил:
— Чего изволите?
— Любезный, принеси нам бутылку «Вдовы Клико» и окликни городового, что стоит на перекрёстке. Пусть зайдёт сюда.
— Будет сделано, — провещал коридорный и вылетел мухой.
— С полицией всё понятно. А шампанское-то зачем? Хотите отметить свою удачу? — деланно улыбнулся злодей.
— Отнюдь. Шампанское для вас. Ведь за долгие каторжные годы вы забудете его вкус. Надеюсь, вы понимаете, что оттуда уже никогда не выйдите?
— О! Вы чертовски великодушны! Я вам искренне признателен, — сманерничал гость, но вдруг уставился на колоду карт.
— Играете? — поинтересовался он.
— Иногда.
— А не хотите ли дать мне последний шанс?
— Вы о чём?
— О судьбе. Давайте вытянем из колоды по карте. У кого старшая, тот и победил. Если вдруг мне повезёт — я уйду через окно. К нему, как я заметил, близко походит парапет. Попробую по нему спуститься вниз, ведь через лестницу или подъёмную машину мне уже не успеть. А если нет — меня ждёт тюрьма.
— Что ж, играть, так играть, — принял вызов Клим Пантелеевич, перетасовал колоду и положил на стол. — Тяните.
Визитёр сдвинул колоду и снял верхнюю карту. Ею оказался трефовый король. По лицу преступника пробежала нервная судорога.
Настала очередь присяжного поверенного. Не отрывая взгляда от колоды, он снял её часть и резким, но лёгким движением вытащил карту. Ею оказался трефовый туз.
— Как видите, сударь, вы проиграли.
Послышались шаги, и в комнату вошёл городовой. Позади него с подносом плёлся коридорный.
— Они и велели вызвать полицию, — кивая в сторону Ардашева, доложил лакей. И боясь навлечь на себя гнев постояльца, тут же откупорил шампанское и принялся разливать.
— Господа, что здесь происходит? — взирая на браунинг, осведомился полицейский.
— Я присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда. Мною задержан особо опасный преступник, убивший четверых человек. Прошу доставить его в участок. Я поеду с вами и объясню все детали, — объяснил Клим Пантелеевич.
— А как же шампанское? — съязвил задержанный и потянулся к бокалу.
— Душегубцам спиртное не положено, — зло сказал городовой, вытаскивая из кобуры Смит-Вессон.
Все вышли в коридор. Арестованный замешкался, и страж порядка прикрикнул:
— Ступай-ступай, анафема, да смотри без шуток! А то прикончу, как барана на бойне!
Услышав чужой голос, из номера выглянул Толстяков.
— Сырокамский? Вы живы? — удивлённо воскликнул он.
Преступник осклабился и метнул злой взгляд. Издатель отступил назад.
— Догоняйте нас, Сергей Николаевич, — опустив пистолет, проговорил Ардашев. — Мы едем в полицейский участок. Ваш котелок у меня на столе. Под ним револьвер бывшего первого секретаря «Петербургской газеты». Прихватите его собой, а потом просто захлопните дверь. И да: не забудьте выпить шампанского за своё здоровье. Я так и не успел…
Эпилог
Пятница, 19 июля 1913 г.
Через три дня Ардашевы стояли на палубе парохода, покидавшего сочинский рейд.
В небе парили чайки, и море, ровное как зеркало, отражало облака.
Лето 1913 года с его бедами и приключениями уносилось от присяжного поверенного прочь, чтобы уже никогда не вернуться.