— Успокойтесь, Сергей Николаевич. А то ведь получается, что первой своей цели наш адресант уже добился.
— Это какой же?
— Вывести вас из равновесия, заставить нервничать.
— Вы правы, — кивнул Толстяков и упал в кресло. — А что вы думаете в рассуждении моего шурина? Вероятно, Бес, хочет настроить меня против него?
— Но ход, согласитесь, интересный. Упоминая Пантелеймона Алексеевича, он добивается для себя сразу трёх преференций: во-первых, закладывает вам в душу неприязнь к нему (в его игре с нами это неплохой козырь), во-вторых, даёт нам понять, что он где-то рядом и наблюдает за нами, точно мы марионетки под фонарём паноптикума, ну и в-третьих, выводит нас на объект подозрения, который, скорее всего, является негодным. Фактически, он пытается нами манипулировать. Но пока мы не предпринимаем никаких ответных шагов, все его басни — не более чем весьма посредственная беллетристика.
— Однако, дорогой Клим Пантелеевич, нам следует предпринять некоторые неотложные меры. Вы же прочли и про питомцев, которым угрожает опасность, и про растения… А потому нам нельзя сидеть, сложа руки. Думаю, надобно временно закрыть парк от посещения посторонних. Скажем, что ведутся садовые работы. Ничего, потерпят. Я соберу всех рабочих, прислугу и объясню, что нам угрожает неизвестный злоумышленник. — Он помолчал и спросил: — А откуда он знает, что мою гончую зовут Клюквой?
— К сожалению, пока у меня нет ответа на данный вопрос.
— А что если он давно за мной наблюдает? Ведь можно предположить, что рассказ о писателе-неудачнике — выдумка, которая, так же как и намёк на шурина, призвана отвлечь нас от настоящего преступника, находящегося совсем рядом? Что если преступник просто мстит мне за что-то, не связанное с газетой?
— Маловероятно. Иначе, зачем бы он убивал Сырокамского? Принялся бы сразу за ваши цветы и домашних животных. Это проще и совсем ненаказуемо.
— Пожалуй, вы правы. А что же нам делать?
— Я бы не советовал совсем закрывать парк от посещений. Этим мы вряд ли сможем себя обезопасить. Но за котом надо присматривать, да и за гончей тоже. Прислугу стоит об этом предупредить.
— Знаете, у меня есть ещё три сторожевых пса. Огромные горские пастухи. Сидят на цепях в дальнем углу парка, у каретных сараев. А что, если их отпускать на ночь?
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Да, — согласился Толстяков. — Погрызут всё, что угодно. И истопчут. Да и из дома не выйдешь. Разорвут. Они только сторожа и признают.
— Так зачем же вы их держите?
— Для острастки. Лаем наводят страх на всю округу. Не всякий рискнёт ко мне забраться. Люди думают, что ночью они бегают по парку.
— Послушайте, Сергей Николаевич, а как, зовут вашего кота?
— Пушок. Наденька в нём души не чает. А почему вы спрашиваете?
— Как мы уже говорили, аноним даёт фамилии и имена своим персонажам так, что не трудно догадаться о ком на самом деле идёт речь. Делает это он, по моему мнению, для того чтобы в случае доказанности его авторства, суд не смог уличить его в причастности к совершившимся преступлениям. Но собачью кличку он менять не стал. А вот с котом — другое дело. Написал «Мурзик», хотя он «Пушок».
— И что? — округлил глаза Толстяков.
— Мне кажется, что он попытается убить именно его. А с гончей связываться не станет. Потому и её кличку не стал менять.
— Что же вы тогда предлагаете?
— Тоже, что уже сказал: просто присматривайте за ним.
— У меня тут прислуживает Николашка — мальчик двенадцати лет — сын прачки. Я иногда его посылаю в город, то на почту, то по другим делам. Скажу ему, чтобы не отходил от кота ни на шаг. А жене ничего говорить нельзя — расстроится. Как думаете, этих мер будет достаточно?
— Пожалуй, — откликнулся присяжный поверенный и вынул коробочку ландрина. Однако тут же убрал обратно и осведомился: — А Кривошапка гащивал здесь?
— Всего один раз.
— Кошку и собаку видел?
— Естественно, они же вечно у стола трутся.
— А студент Глаголев был?
— Да ну что вы! Зачем?
— А Сырокамский? Он ведь мог рассказывать студенту об окружающей вас обстановке?
— Мог бы, конечно, но и он сюда никогда не приезжал. Я, знаете ли, не люблю, когда вокруг много людей. Устаю. Стараюсь этого не показывать, но, всё равно заметно. Есть всего несколько человек, с которыми мне хорошо и спокойно. И вы — один из них.
— Благодарю за комплемент. А шурин? Он ведь часто у вас гостит?
— Ох, — вздохнул Толстяков, — куда от него денешься? Родственничек…
— Нет ли у вас общих знакомых?
Толстяков подумал пару секунд и решительно покачал головой.
— А он, случаем, не литераторствует?
— Вы что же, всё-таки его подозреваете? — газетчик поднял от удивления голову. — Думаете, он и есть Бес?
— Упаси Господь! Я просто пытаюсь выяснить все обстоятельства.
— Постойте-постойте, — быстро заговорил Сергей Николаевич, — так он ведь тоже в столице живёт и служит неподалёку. А что если он и правда пишет под псевдонимом и специально вставил себя в рукопись, чтобы тем самым отвести подозрение, в расчёте на наше рассуждение, что преступник не будет наводить тень на самого себя.
— А Сырокамского он знал?
— Думаю, нет. Хотя и не исключаю, что мог видеть. Пантелеймон приходил ко мне в кабинет несколько раз. Но чтобы убить человека? Да разве он на такое способен? — Издатель тряхнул головой и бросил: — Тьфу, гадость какая, эта подозрительность! Будто прокисшего молока напился.
— Успокойтесь и не переживайте. Осталось выяснить последний момент: какое растение вам особенно дорого?
— Не знаю, — озадачился Толстяков. — Все, наверное.
— И всё-таки?
— Вероятно, раффлезия.
— Трупный цветок?
— Да. Отличается огромными размерами. В поперечнике достигает иногда трёх футов. Не имеет ни стебля, ни листьев и потому самостоятельно не в состоянии осуществлять фотосинтез. Развивается за счёт паразитирования на тканях растений-хозяев. Чаще всего ими выступают лианы. Мне пришлось доставлять раффлезию вместе с ней. Пахнет испорченным мясом. Видом и запахом привлекает лесных мух. Они-то и выполняют роль опылителей, перенося пыльцу с мужского на женский цветок. После оплодотворения появляется завязь, а через семь месяцев созревает плод. В нём насчитывается несколько миллионов семян. Мне пришлось создать специальную теплицу для раффлезии со своим микроклиматом. Тепло и влажность — главные условия её существования. Садовник записывает данные гигрометра, заносит внутрь мух и других насекомых. Раффлезия родом из Голландской Ост-Индии. Мне привезли три цветка, но выжил только один.
— А как же дальше она распространяется?
— В дело вступают животные, вернее сказать, наступают. Кабаны, слоны. К их конечностям семена и пристают.
— А нельзя ли его посмотреть?
— Да, конечно, — обрадовался Толстяков. — Пойдёмте, покажу.
Появившись вновь на террасе, Сергей Николаевич, сказал:
— Клим Пантелеевич изъявил желание увидеть раффлезию. Никто не хочет составить нам компанию?
— Нет уж, спасибо, — покачала головой Надежда Алексеевна. — Там такой амбре!
— Смотрите без нас, — махнул рукой Стахов.
— Ладно, как хотите, — пожал плечами Толстяков.
Уже идя по каменистой дорожке, адвокат поинтересовался:
— А кроме раффлезии, на какое ещё растение может покуситься злодей?
— Да на какое угодно! Недавно посадил рафию. Это пальма с перистыми листьями. Она интересна тем, что цветет один раз в жизни и погибает после созревания семян. Растёт по берегам Амазонки и частью в Африке. Оттуда и доставили саженцы. Обошлось недёшево. Только с раффлезией её нельзя сравнивать. Приятно сказать, что я являюсь единственным обладателем сего цветка в России. Вообще, если хотите знать, европейцы увидели это чудо не многим более столетия назад. Нашли случайно.
Через два десятка саженей, Клим Пантелеевич увидел высокий стеклянный куб. В нём виднелось большое красное пятно у самого основания.
— Вот и пришли. Двери двойные, чтобы мушки не вылетели.
Войдя внутрь, Ардашев почувствовал затхлый запах гнилого мяса и невольно прикрыл нос платком. Прямо перед ним стояла вкопанная в землю деревянная решётка, обвитая какой-то лианой. А у его основания, на зелёном стволе, раскинул все свои пять листьев красный цветок. Он был размером с крышку трёхвёдерной кастрюли. Внутри отверстия торчали мясистые иголки.
— Ну как вам это заморское чудо? — спросил Толстяков, но увидев, что присяжный поверенный воспользовался носовым платком, воскликнул — Ага! Почувствовали! Наличие запаха говорит о том, что моя голубушка в прекрасном здравии.
— А я, пожалуй, нет, — проронил адвокат. — Выйду наружу, подышу.
За присяжным поверенным последовал и обладатель редкого цветка.
— Знаете, один ботанический сад предлагал мне за это диво неплохие деньги, но я отказался.
— Надо бы повесить замок на дверь. А то у вас ничего кроме щеколды и нет.
— Распоряжусь сегодня же. — А что, Клим Пантелеевич, может, прогуляемся к морю? У меня от этого кошмарного бреда голова идёт кругом.
— Хорошая идея, — согласился Ардашев. — Я бы не прочь искупаться, несмотря на ветер и тучи. Думаю, дамы тоже не откажутся.
— А почему нет? У меня свои кабины[8] на берегу. Главное, чтобы дождя не было. А тучи и ветер — не беда. Вода тёплая. Велю собрать корзины с фруктами и вином, да пусть запрягают лошадей.
Предложение о купании в море было принято с радостью всеми тремя дамами, лишь господин Стахов от него отказался, сославшись на плохое самочувствие, которое, однако, не помешало ему перейти ко второй бутылке Клеро.
В четырёхместном ландо было тесновато, но вполне терпимо.
Пока лошадки спускались вниз, с холма было видно, как над морем плоской тарелкой висели облака. Они казались иным, параллельным миром, в котором жили невидимые с земли существа. И было непонятно: то ли в них переселились души умерших людей, то ли они появились там из далёких Галактик. Стаи чаек с крикливым многоголосьем носились над водой, выхватывая мелкую рыбёшку.