Его день отмечается в третью пятницу марта, три буквы, первая «с». Сик, сок, сор, сон. Должно быть, сон. Подходит. И турбуленция вроде потише стала. Ох, нет, вот опять.
Георгий Иванович оглядывается. За ним развалился и спокойно дрыхнет старик, несмотря на тряску. Вот бы так бы и ему бы. Какое должно быть самообладание. А тут глотай – не глотай таблетки, не помогает. Жить хочу. Слышите, жить хочу.
«Еще трава полна прозрачных слез», пять букв, третья «о». Легко. Это стих Блока. Гроза.
Зуб, ум, ему, змее, цум. Семь букв, четвертая «у». Зуб, ум, ему, змее, цум… Звукопись, что ли. Зум-зум. У змеи есть ум, но ему не хватает зуба. Хотя при чем тут цум. Попробуем оттолкнуться от количества букв. Четвертая «у», за ней еще три. Обрубок. Желудок. Полубог. Но нет никакого зум-зума. Уж замуж невтерпеж. Зуб. З, у, б, у, м, е, м, у, з, м, е, ц, у, м. Ум. Ец. Змей. Бум. Умец. Бумец. Безумие какое-то, а не кроссворд. Безумец – вот оно, слово. Безумец.
Дорога, четыре буквы, первая «п». Путь.
На балет. Пять букв, последняя «т». Мотивчик из кафе. Билет, понятное дело.
То, что каждый рабочий на заводе Форда мог себе позволить. Десять букв, четвертая от конца «б». Ну, чего они там себе позволяли. Ланч. Отпуск. Пенсию. Форд, это кто. Машины. Выпускали машины, и, значит, наверное, они стали дешевыми. Автомобиль? Подходит.
Зверь, четыре буквы, вторая буква «а». Ну, это может быть все что угодно. Жаба. Лама. Надо узнать последнюю букву из другого вопроса. Так. «Это небо», эстрадное, пять букв. В голове опять звучит мотив, красивый, как никогда, и – хриплый голос барда. Георгий Иванович, забывая о турбуленции, даже принимается подпевать в такт мелодии, звучащей в его голове, но слова никак не может вспомнить. Плачущее что-то под ногами. Небо. Это небо. Что такое. А, осень! Поймал, наконец-то. Осень.
Значит, зверь из четырех букв, вторая «а», последняя «с». Барс.
Настроение улучшается, хотя самолет по-прежнему подпрыгивает, хотя иногда за иллюминатором блещет молния. Но что-то вдруг вливается Георгию Ивановичу в вены, сок жизни, что ли. Ведь он жил все эти годы, чесал гриву коням, пил с поэтами в Лондоне, и никто этого не отнимет, и сейчас он жив, жив, курилка, даже в эту вот секунду жив-живехонек.
Делатель, четыре буквы, последняя «т». Должно быть, переносный смысл. Делатель чего-то нематериального. Ну, конечно, поэт. Поэт. От слова поесис. Ему кто-то объяснял. Делание. Делание стихов.
Жив-живехонек.
Влечение, сальтация, витание. Пять букв, вторая мягкий знак. Черт знает, что это такое может быть. Сальтация, что-то из цирка. Витание, что-то в воздухе. Влечение, это, наверное, о любви. Кто влечется, сальтирует, витает? Черт знает кто. Голова немного кружится, валиум вроде наконец подействовал. Вторая буква мягкий знак. От этого никакой помощи.
Попробуем угадать предпоследнюю букву, потому что с нее начинается вот это: «часть мозга, выходящая наружу». Брр, гадость. Если черепная коробка расшибется. Если самолет упадет, то у всех пассажиров разобьются черепные коробки. Нет, туда не надо думать. Какая часть мозга все время наружу высовывается. Он ощупал лоб. Глаза, ну, конечно. Глаза – это часть мозга, на длинных ниточках. Вписываем «глаза».
Получается, что влечение, сальтация, витание имеют второй буквой мягкий знак, а предпоследней – «г». Надо еще подумать. Оставим-ка на потом.
Ну что, съели, пассажиры? Съели, ветер и гроза? Жив, жив, курилка. А другие, с премиями и без, уже в могиле. Разве ж ему завидно? Это они ему должны завидовать. Он ведь самый счастливый на свете: жив-живехонек.
Самолет: трях, трях, трях. А я ему: жив, жив, жив! И палец приставляю к носу.
Куйва, адау, гундыр, Голиаф. Семь букв, предпоследняя «а». Первые три непонятно что, а Голиаф, он был огромный. Гигант, титан. Может, это все мифические персонажи, громадные, как Голиаф? Предпоследняя «а». Левиафан. Атаман. Семь букв. То-ду-дан. То-ду-дан. Или прим-дан. Пром-дан. То-ду-дан. Большой то-ду-дан. Великан. Подходит.
Веки хотят закрыться, голова клонится на грудь. Что если сон все-таки одолеет его и он проспит собственную гибель? Не спать, не спать. Жить, разгадывать. Стоит ему заснуть, и все обрушится. Все погибнут. Он часовой в этом самолете, с карандашом и газетой. Пока он жив – все в безопасности! Только не засыпать, только не сдаваться. Он часовой, он капитан, он пират, он борется с ветром.
Повествовательно-дидактический жанр средневековой литературы, начинается с «в», семь букв. Это что же такое? Эпос. Драма. Роман. Какие еще жанры бывают. Повествуется и дидактирует. Учит, значит. Трактат? Но трактат не с «в» начинается. Воспоминание. Это больше, чем семь букв. Выкрик. Нет, что за бред, нужны Средние века.
Четвертая буква в этом жанре – что? Она же – вторая в вопросе «дерево, пять букв». Но ведь это может быть все что угодно. Осина. Верба. Сосна. Пихта. Осталось дерево, остался средневековый жанр и это чертово витание, влечение, сальтация. Еще три угадать, и все спасутся. Самолет долетит. Его встретят на другом континенте. Встретят. Только дерево надо угадать. Это такое дерево, значит, дерево, которое надо сюда вставить, чтобы все получилось… С красными гроздями, рябина, может, нет, это слишком долгое слово, и потом…
Эрик, надо же! На авто! Откуда?
Свет, это Стивина машина, я занял, чтобы на вечер ехать. Залезай. Только здесь очень сигаретами пахнет, ничего? Стив куряка.
Вижу, что курит, вон, пачка валяется. Ничего, я сама много лет курила, мне до сих пор запах приятен. А ты никогда?
Я никогда. Я очень скучный. Как тебе костюм? Как думаешь, подходит для ситуации?
Костюм красивый, строгий. Я люблю такие. Но Левченко, знаешь, предпочитает одеваться в стиле «попугай».
В смысле?
Во все пестрое, разноцветное! И яркое. Чтобы его заметили. Как хиппи, только хуже.
Ах ты, какие дела, надо было джинсы надевать. Он подумает, что я пай-мальчик, а ведь это неправда.
Ничего он не подумает, Эрик. Дядя Жора не обращает внимания, как другие одеты. Ему главное, чтобы его самого заметили. Ты стихи взял?
Взял, Света, вот они, в папочке лежат! А ты действительно думаешь, что стишата хорошие?
Очень хорошие, Эрик.
Не совсем дурацкие?
Совсем не дурацкие. Прекрасные стихи. Про зверей.
Ах я, балда, напечатал их через полтора интервала. Надо было через два. Ведь стихи всегда через два интервала печатают, правда, Света?
Можно и так и так, Эрик, не волнуйся. Все будет хорошо.
А ты за меня замолвишь словечко?
Эрик, мы же договорились, будет лучше, если ты сам с ним заговоришь. У него от меня не очень хорошие воспоминания.
Но ты же хотела с ним поговорить?
Да, может быть, но потом. Отдельно. Слушай, мы не заблудились? Тут все здания на одно лицо.
Архитектурный стиль называется брутализм.
Ты это серьезно?
Ага. Красота железобетона.
Ужас какой, Эрик. Страшно здесь.
А мне нравится. Дома мощные, чистые. Как искренний человек. Вон, видишь круглое здание? Это аудитория, где концерты проходят. Сейчас припаркуемся и пойдем туда. Ты что?
Прости, Эрик, очень курить захотелось. Вижу пачку и не могу устоять.
Подожди хотя бы, пока мы из машины выйдем.
Какая разница? Весь салон дымом пропах, моя сигарета роли не сыграет. Не делай такое лицо, Эрик. От моего дыма у тебя рак не начнется. Хорошо, я окно приоткрою. Вот, видишь, я дым из окна выдуваю, успокойся. Ты меня переживешь.
Да я не боюсь, просто не люблю. А знаешь, кто нас всех переживет? Левченко. Он бессмертный.
Как Кощей!
Как бог.
Ну, не знаю. Думаю, смерть его в игле, а игла в яйце, а яйцо в утке, а утка в зайце, а заяц в ларце, а ларец на дубе, а дуб на острове. И придет на остров добрый молодец Эрик Одесситович…
С красной девицей Светланой из Приморского…
И сорвут они ларец, и зарежут зайца, и свернут шею утке, и вспорют ей брюхо, и разобьют яйцо, и сломают иглу, и Левченко упадет на землю в судорогах, а они будут смеяться. И читать стихи про зверей.
Света, тебе кто-нибудь говорил, что у тебя черный юмор?
Нет, никто не говорил. А как тебе мой наряд?
Отличный. Мне матроска очень нравится. Ты похожа на юнгу.
В детстве я тоже матроску носила. У меня были короткие волосы, брючки и матроска. Меня часто за мальчика принимали. Иногда подходили и спрашивали: мальчик, как тебя зовут? Я тогда говорила: Сева. Сева Лукин. А где твои родители, Сева? Я тогда говорила: я сирота, можно я буду у вас жить? А они…
Свет, пойдем уже. Начнется скоро. Вот билеты. Можно я их тебе в сумочку положу?
Нет, стой, не смей трогать! Не открывай мою сумку.
Да что ты? Не трогаю я. На, положи сама.
Эрик, женщины очень не любят, когда к ним в сумочку без разрешения лезут. Прости, я не хотела тебя обидеть. Я тебя вообще ни разу не хотела обидеть. Думаю, ты догадываешься.
Да, Света, я знаю. Это ты меня прости, что так получилось. Но кричать на меня не стоило. Я тебе не слуга, Света. Я такой же человек, как ты. Ладно, пойдем уже внутрь, а?
Перед входом за пластмассовым столиком сидит дама. Эрик здоровается с ней и говорит: Эрик Смирнов, два билета. Смирна? – переспрашивает дама. Как город? Нет, похоже, но к городу не имеет отношения, отвечает Эрик и улыбается по своей привычке во весь рот, просто у меня фамилия такая: Смирнов. Какая хорошая фамилия! Дама протягивает два билета и улыбается Эрику и Свете. Надеюсь, она не назовет меня миссис Смирнов, думает Света, нет, побоится, они все здесь боятся сделать ошибку и кого-нибудь обидеть. Спасибо, говорит Эрик, спасибо, говорит Света, вам спасибо, что пришли, говорит дама.
Пойдем, поближе сядем, смотри, уже сколько народа, билеты без мест, да, вот сюда, например, в четвертый ряд, как раз два места рядом, отсюда будет хорошо видно, прямо по центру, и слышно тоже будет хорошо, хотя вообще в этом зале, говорят, отличная акустика, слышно все и отовсюду. А все-таки ценят русскую культуру в Америке, зал полон, ничего не скажешь, не померкла слава русского поэта. Так, папку со стишками я взял? Взял. А ты, Света, сумочку в машине не оставила? Где она? Под ногами? Очень хорошо, а то, знаешь, опасно сумки в машине оставлять, могут окно разбить и вытащить. Он, значит, будет после выступления книги подписывать, тогда мы к нему и подойдем. Ой, слушай, а где букет? Мы его в машине забыли. Успеем обратно сбегать? Нет? Слушай, Света, я за Левченко так волнуюсь, как будто сам должен выступать.