– Подожди часа три, пойдешь под утро. Там ребята сомлеют. Будет легче. Да и отдохнешь с дороги…
Но Фомин заглотил, не чувствуя вкуса, десяток пельменей, поданных Верой Агеевой, женой начальника заставы, и ушел. Он хотел оставить велосипед, но, поразмыслив, где будет застава в случае войны, решил спрятать его возле границы.
Про пост у Гнилицы Агеев не знал и потому не мог предупредить Фомина об опасности. Только сказал, что Луговой пограничник опытный и слабых мест на его участке не будет. Мишу ничего не могло задержать. Запрятав велосипед, он прикрутил к дужкам своих очков резинку и пристроил их так, чтобы не могли упасть. Без очков Фомин был беззащитнее трехлетнего ребенка. Затем вынул из кармана «ТТ» выпуска середины шестидесятых прошлого века, подумал о Маше и, стиснув зубы, с пистолетом в руке пошел через границу.
Болото предательски чавкало. Как ни старался Миша ставить ноги, мерзкий чавкающий звук с каждым шагом становился громче. Резиновые спортивные кроссовки юноши сразу промокли, но Фомин не замечал противного мокрого холода. Он шел вперед. Ближе к речушке почва становилась все влажнее и мягче. Фомин был городским человеком, он читал в книгах, как болото может засосать человека, но считал, что такие болота находятся в других регионах и странах. Сейчас ему на память пришли кадры из фильмов, где герои, чаще отрицательные, страшно уходят с головой в мутную болотную кашу, жутко вращая глазами и безнадежно дергаясь…
Сема, Сеня и Петя услышали чавкающий звук шагов задолго до приближения самого нарушителя. Прошло не менее десяти минут, как Фомин показался в поле зрения пограничников. Ребята решили брать диверсанта, когда он переправится к ним. Река была чем-то вроде нейтральной территории, и, если напасть на нарушителя там, можно сильно промокнуть и изгадить форму. Но события разворачивались по-своему. Дойдя до реки, и, сделав следующий шаг, Фомин провалился по пояс, чуть не уронив пистолет. Следующий шаг он уже сделать не мог. Дно крепко держало ноги. Собрав все силы, Миша все-таки сделал еще два шага. Дальше его положение стало безнадежным. Юноша стоял по грудь в воде, в высоко поднятой руке он держал пистолет, другой протирал забрызганные стекла очков. Глиняная желтая вода сделала его очки мутными. Миша плакал от злости. Он в жизни не имел столько злости, как в этот момент. Проклятое болото! Проклятое Московское государство с его вязкой границей. Он должен туда дойти. Дойти и помочь девушке, которую любит.
И тогда Фомин услышал голос Семы:
– Бери конец винтовки, герой…
Миша Фомин стал стрелять на звук голоса. Сема отскочил, но пуля уже сидела в плече. Рука повисла как плеть. Винтовка, повернутая прикладом к Фомину, шлепнулась в грязь болотистого берега, Сема застонал, его подхватил Петя и оттащил на сухое место.
– Перестань палить, идиот, – закричал Сеня, – мы тебя сейчас изрешетим.
Но Фомин стрелял до последнего патрона. Им руководила злость, ненависть и обида. Разум юноши спал.
Сеня, увидев кровь на рукаве брата, поднял винтовку и, почти не целясь, выпустил единственную пулю в ту часть туловища Миши Фомина, что виднелась над илистой жидкостью реки Гнилицы. Фомин вскрикнул и выронил пистолет.
Петя Маляров пустил ракету. Кое-как Фомина выволокли из речки. Он был нехорошо ранен: в правое легкое навылет.
Отец Гаврила велел положить раненых в церковном углу. Обоим был нужен хирург. За хирургом послали в Бологое. Но врач, как назло, уехал в Москву к сыну, боясь, что того заберут на войну, и они не повидаются. Луговой послал на ту сторону к Агееву парламентария.
У Семы пуля застряла в плече. Сема не терял сознания, но был очень слаб. Миша Фомин находился в полубреду. Он то приходил в себя и видел все вокруг отчетливо, то реальность расплывалась, и он улетал в мир сна и бреда.
Рядом, убрав звук до шепота, чтобы не беспокоить раненых, пограничники следили за новостями по телевизору. Было десять часов утра. Из телеприемника раздались позывные на метив гимна «Русское поле». Потом диктор незнакомым голосом потребовал внимания. Все. затаили дыхание. Неужели война!?
Сема попросил, чтобы его положили так, чтобы видеть телевизор.
Диктор выдержал долгую паузу:
– Сегодня, в девять часов утра по московскому времени части быстрого реагирования войск Соединенных Штатов Америки начали высадку десанта в районе города Курска. Американские десантники, вооруженные лазерными пускателями, уже заняли район строительства развлекательного парка «Курские соловьи». Впереди захватчики пустили автоматических роботов. Это на вид точно такие же солдаты. Роботы не боятся ни пуль, ни огня, ни воды. Родина в опасности! Призываю всех, кто считает себя русским, я имею в виду не национальность, все люди, живущие в России и считающие ее своим родным домом, независимо от партийных, религиозных и иных взглядов, должны в этот тяжелый час объединиться! Приказ номер один. Каждый должен занять свое рабочее место, где бы он в данный момент не находился. Это первая мера защиты страны от позора. Следите за сообщениями.
Диктор закончил говорить и сразу пошли кадры хроники. Все находились в состоянии шока, молчание нарушил повар Гмыря. Он ворвался с транзистором в руках:
– Слушайте, что говорят американцы. Это – «Голос Америки».
– Граждане России, – вещал диктор, четко выговаривая слова, как бывает у русских, много лет говорящих на другом языке. – Граждане России, американский конгресс не посылал десант в Россию! Президент лично, пять секунд назад, заверил конгресс, что он так же не отдавал подобного приказа. Ни один военный самолет Соединенных Штатов Америки не поднялся ни со своей территории, ни с территорий своих баз в Польском, Румынском, Чешском, Литовском, Эстонском или других Штатов Объединенной Европы!
– Старый прием, – сказал начальник заставы Луговой, – дослушав сообщение «Голоса Америки». – Врут. Специально успокаивают.
Агеев привел хирурга.
– Как вы без моей команды перешли пограничный пост?! – ничего не понимая, побледнел Луговой.
Он ждал хирурга с той стороны, но требовалась процедура. А так просто появиться в части…
– Больше нет никакой границы, – серьезно сказал Агеев, – Россия объединяется для борьбы с общим врагом.
– Больных ко мне, политические вопросы отставить, – приказал пожилой сухой старичок в белом халате.
Хирург Никитин давно отдыхал на пенсии и теперь был горд к доволен, что пригодился. Доктор волновался: давно не держал скальпеля в руках.
– Придется вам теперь мне в пояс поклониться… Начнется война, кто вам будет ножки-ручки ампутировать? Нонешние резать ножичком не умеют. Технику заграничную ждут. А техника – тю-тю…
Раненых унесли в деревенскую санчасть на ту сторону. Сеня и Миша плыли на носилках и, скрипя зубами от боли, видели, как люди разносят шлагбаумы и рушат границу, которая еще вчера разделяла их и наградила дурацкой бездумной пулей. Но ребята не могли знать, что во всей стране творились невероятные события. В Москве опустели площади вокруг Кремля. Митингующие пришли на заводы и фабрики, где их не видели много лет. Люди слышали, что для армии нужно продовольствие и амуниция. Надо шить портки и рубахи. Надо делать технику и перерабатывать нефть. За окном война. Просить не у кого. Соединенные Штаты Европы и Соединенные Штаты Америки – союзники. Значит против нас весь мир. Надеяться не на кого. Лица людей стали осмысленные и одухотворенные, Люди рвались работать. Антисемиты перестали ругать евреев. А евреи, забыв обиды и страхи, тут же занялись снабжением и налаживанием тылового хозяйства. Евреи композиторы написали много новых русских патриотических песен. Их все пели. Люди обнимались на улицах. Война! Говорили люди друг другу и в голосе слышался пафос, смешанный с ужасом.
А в теле– и радиоэфирах происходила страшная сумятица. Европейские и американские станции в панике отрицали военные действия своих армий в России. Но другая, более мощная телестанция, перекрывая весь мировой эфир, показывала кадры хроники с места военных действий. Тысячи тяжелых транспортных самолетов ревели на небе телеэкрана. Десятки тысяч парашютистов в форме десантных войск США распустили парашюты над небом России.
Дипломаты и президенты всех стран перезванивались между собой. Все рьяно отрицали свое участие в войне, но никто никому не верил.
А на телеэкране стали появляться уже более оптимистические сообщения:
– Два Российских государства, объединив свои войска, очищают от захватчиков территорию Курской губернии.
Президент Иванов в панике решил связаться с Генеральным Евреем Петербургского правительства.
– Говорит президент Московской России. Вы слышали новость, оказывается, наши совместные войска орудуют в Курске!
– Какой президент!? – «отвечали на другом конце провода. – Вы никакой не президент, а я никакой не глава Петербургского правительства. Нет больше ни Московской, ни Петербургской России. Не болтайте чушь. Люди все решают без нас. Никто не выполняет наши распоряжения, но все работают…
– Да, это похоже на правду. Страной правит война… – согласился Иванов и добавил. – Война, которая идет только по телевизору.
Так закончился диалог двух бывших руководителей уже несуществующих правительств.
Никитин благополучно вынул пулю из плеча Семы. С Фоминым дело обстояло хуже. Хирург без труда справился бы со своей задачей, но не было медикаментов. В деревенской санчасти даже последний медицинский спирт допили три года назад. Приходилось прибегать к народной медицине. Моча – как средство дезинфекции, листья капусты – как болеутоляющее. Но Фомин держался. Вся надежда была на молодой организм и господа Бога. Отец Гаврила каждый день исправно навещал раненых и молился за них.
Никитин притащил в санчасть свой маленький телевизор и раненые могли следить за сумасшедшими событиями в страхе.
Через неделю страсти понемногу стали стихать. Россия напряженно работала. В магазинах появились первые продукты: хлеб и соль. Затем стала попадаться и картошка. Очередей не было. Люди деловито делали покупки и спешили на рабочие места.