Будущие акционеры с самого утра заняли подъезды здания; тот, кто полагался на свою силу, прокладывал себе путь локтями; сбитая в сутолоке шляпа, оторванная пола пальто во внимание не принимались; словесные обиды всех родов, оскорбления действием второй и третьей степени не считались наказуемыми. Выходящие на улицу окна банка были разбиты, и возбужденные люди в них кричали: «Подписываюсь на десять тысяч, на сто тысяч, на миллион! Вот гарантия!» Иные с ловкостью гимнастов использовали свое физическое преимущество, взбираясь на плечи соседей, оттуда карабкались на балкон, а там — просовывали голову в зал, отведенный для подписки: «Дайте на полмиллиона!» И когда наконец пробило шесть часов пополудни и подъезды закрыли, теснимой при помощи оружия толпе, — тем, кому не посчастливилось подписаться, — прокричали с балкона: «Подписка закончена! Колоссальное превышение! Вместо десяти миллионов проведена подписка на восемьсот двадцать миллионов форинтов!»
Но располагают ли сами акционеры такими деньгами?
Где там! На десятую часть суммы каждый представляет гарантию в других ценных бумагах. А денег как таковых консорциум еще не видал.
Те, что в страшной давке рвут здесь друг на друге пальто, далеко не толстосумы, да и к добыче угля они имеют самое отдаленное отношение, просто на бирже благоприятный момент: можно нажиться. Акции бондаварской угольной компании объявлены выше номинала: эту небольшую прибыль каждый стремится заполучить, и какое кому дело, что там случится с этими акциями в дальнейшем.
Но есть кому позаботиться и о том, чтобы деревья не вырастали до неба.
Готовый к бою стоит противник и выжидает момент, чтобы сбить курс акций.
Во главе противной партии — князь Вальдемар. Один из прославленных воротил биржи.
Вполне естественно, что, как только люди, которые купили акции, в расчете на быструю наживу, понесут их обратно на биржу и начнут продавать, — повышение курса акций тотчас же прекратится, ажиотаж спадет, а затем и вовсе исчезнет. Если предприятие жизнеспособно, если акции попали в надежные руки, то курс их может снова подняться.
Но и против этого биржевая наука изобрела контрмеры.
Совет правления выбирает синдикат. После понижения курса синдикат устанавливает срок, в который акции должны быть розданы пайщикам.
А оставшееся время не теряют даром: вручают маклерам сотен пять акций, чтобы те привлекли внимание к предприятию. Маклеры на паркете и кулиса[144] поднимают неистовый шум. Они отчаянно играют на повышение своих акций. Сертификаты с большим ажио[145] рвут друг у друга из рук, и, хотя акций пока еще на бирже не видно, биржевой бюллетень фиксирует нормальное соотношение «деньги» — «товар».
Искушенные люди знают, что это лишь искусственные страсти, ибо тот, кто заплатит наличными, может из первоисточника получить аль-пари[146] столько акций, сколько пожелает; а противная партия выжидает, когда настанет момент присоединиться к играющим на понижение, сбить ниже пари акции данного предприятия и затем скупить их по низкому курсу, а там они могут снова подниматься.
Кто проиграет в этой игре, так это владельцы мелких капиталов, вздумавшие плясать на льду. На шумном вакхическом пиру в честь золотого тельца у них выманят их мизерные капиталы, приносящие ничтожный доход, и поначалу поманят некоторой прибылью. Но позднее, когда курс пойдет на понижение, мелкие вкладчики разом повернут назад, выбросят на биржу свои акции, как рак бросает клешню, и разбегутся по домам, воздавая хвалу всевышнему, что удалось унести хоть ноги.
Так уж оно повелось.
ПЕРВЫЕ ТАЛЕРЫ
В городе X. есть улица, которую до сих пор называют Греческой. Ряд красивых домов, которые когда-то построили греческие купцы; в центре улицы — церковь с фасадом, отделанным мрамором, богато позолоченная колокольня с самыми звучными во всем городе колоколами. Говорят, когда выплавляли эти колокола, греки пригоршнями бросали в кипящий сплав серебряные талеры.
Славный, жизнерадостный, добрый народ были эти греки! Они первыми основали постоянную торговлю в Венгрии; евреям тогда еще не разрешалось приобретать недвижимое имущество, и лишь по домам греческих купцов можно было судить, насколько умен и рачителен хозяин.
Впоследствии, хотя они были родом из Македонии, их уже нельзя было отличить от исконных венгров. Венгерский стал их родным языком, освоили они и венгерские обычаи. Они не отделяли себя от остальных; бывали там же, где и другие. Большинство из них стали дворянами и гордились своими дворянскими грамотами; они восседали за зеленым столом,[147] и народ замечал разницу между греками и прочими обывателями города лишь на пасху: на десятый день после того, как венгры успевали облупить крашеные яйца, греки начинали двумя молотками по деревянному блюду отбивать великую пятницу.
В городе X. весь исконный греческий род перевелся. Стоило бы провести физиологическое исследование, чтобы выяснить, что привело их к вымиранию. Почему мужчины умирали холостыми, а женщины — незамужними. А ведь и мужчины и женщины были стройными, статными, отличались горячей кровью, пламенными очами, благородными чертами лица. И все же они умирали один за другим.
В конце концов остался лишь один грек, да и тот холостяк: старый Ференц Чанта.
Некогда общительный человек, веселый запевала, богатый, щедрый, галантный кавалер, поклонник прекрасного пола, отчаянный картежник, а по прошествии времени — замкнутый, нелюдимый, ненавидящий музыку и песни скопидом, скряга, ростовщик…
И чем более одиноким он становился, тем сильнее росла его жадность. Как только умирал кто-нибудь из его старых приятелей, родственников или компаньонов, он спешил купить его дом: почти вся сторона улицы перешла к нему, и лишь по соседству с ним оставалась одна семья, которая пока жила в собственном доме. Дом этот раньше тоже принадлежал одному из его соплеменников-греков, наследница и дочь которого, в отличие от остальных гречанок, не осталась в девицах, а вышла замуж за учителя музыки, чье имя на венгерский лад звучало Белени. Затем у них родился сын, нареченный исконным венгерским именем Арпад.
Старого грека все это очень огорчало. Зачем было последней в городе греческой девушке выходить замуж, да еще за учителя музыки? Зачем у них родился сын? Почему окрестили его не иначе как Арпадом? И почему все это происходит у него под боком?
К тому же только один этот дом мешает ему завладеть всей улицей!
А ведь ему принадлежит даже церковь. Никто не ходит туда, только он один. Поп служит обедни только для него. Он и «благодетель», он и приход, он и куратор, он и церковный совет, он и казначей, он — все.
Когда он умрет, пусть закроют церковь, и пусть зарастет травой ее паперть. А между тем молодой отпрыск в доме рядом и не собирался умирать. Малыш Арпад рос шустрым, как ящерка. Когда ему исполнилось пять лет, он частенько стал забрасывать во двор старого грека свой мяч. Старый грек, конечно, никогда не отдавал его обратно.
Этот мальчишка причинял старику и другие огорчения.
Через город текла красивая речка, две сажени вширь, в полсажени глубиной. Сады домов спускались к самой речушке. Берега ее были живописны и прохладны.
Старый грек отгородил свою часть речки железной решеткой, чтобы в его воду не совались чужие.
Но вода в ручье обычно не задерживается у одного хозяина; какой железной решеткой ее ни перегораживай, она течет дальше, и на смену ей приходит другая вода. Дом Белени стоял выше по течению. А у мальчонки Арпада была дурная привычка: как только ему удавалось сбежать в сад, он тут же мастерил бумажные кораблики, нагружал их разными цветами и травами и пускал вниз по ручью; кораблики благополучно проплывали сквозь решетку и обычно приставали к владениям соседа, который по утрам находил у своего берега следы кораблекрушений и страшно злился. Это посягательство на его собственность! По какому праву соседский шалопай запускает свой бумажный флот в его воды? По этому поводу у семьи Белени было немало неприятностей, и Арпаду строго-настрого запретили подобные навигационные опыты. Но разве этакий отпетый негодник кого послушает!
Затем наступили военные времена. Отчего, почему — теперь уж и не разобраться — гонведы и немецкие солдаты стали стрелять друг в друга. По мнению новейших историков, все это было лишь «детской забавой» и произошло из-за того, что венгерские сипаи, будучи магометанами, не хотели надкусывать патроны, которые немцы при изготовлении смазывали свиным салом. А может быть, это было в Вест-Индии? Ну, да все равно, теперь уж не дознаться доподлинно. А что еще рассказывают об этих событиях — то сплошь выдумки поэтов.
Мы упомянули обо всем этом исключительно для того, чтобы стало понятно, что же привело Ивана Беренда в дом Белени. Во время войны он то ли помогал там снять осаду, то ли делал еще что-то в этом роде и стоял тогда на квартире у Белени. В доме Белени его очень любили: он был добрый, веселый малый. Но вот однажды незадачливого учителя музыки, который мирно возвращался домой, на его же улице так шарахнул по голове осколок разорвавшегося вдалеке снаряда, что он тут же умер. Мальчик Арпад осиротел, и Иван усыновил его. Затем Иван и сам вынужден был сложить оружие и куда-то отбыть, но куда и зачем — это уж такая старая и скучная история, что лучше и не вспоминать о ней.
Потому и отдал Иван все свои золотые вдове Белени, наказав, чтобы она потратила их на обучение Арпада музыке. Для Ивана они были бы в скитаниях лишней тяжестью, и лучше он не мог бы их пристроить. Возьми он эти деньги с собой — кто знает, кому бы они достались.
В ту пору представитель венгерских властей под барабанный бой объявил на базарной площади города, что, если у кого есть немецкие деньги, пусть несет их на площадь, там разложат костер и сожгут их. А кто ослушается, пусть пеняет на себя…