И поселили Аркадия Чижова в теплую солнечную камеру с паркетным полом, с окном, выходящим во двор Управления, и поэтому не имеющую у окна кирпичного колодца. Дали ему бумагу, перо и сказали:
— Садись и пиши!
И полетело, понеслось!
И контрразведке сразу нашлось много дел. Аркадий назвал всех своих вооргов (группоргов). В Сталинском (теперь Левобережном) районе было у нас две группы по 6-8 человек. Это были группы Ивана Широкожухова и Ивана Подмолодина.
Я однажды видел И. Подмолодина, встретили мы его с Чижовым на улице Карла Маркса. Иван занимался в аэроклубе и шел туда в летной форме. Был он красив, высок и статен, и глаза его были синими, тревожно-веселыми. Это было числа 9 сентября. Мы познакомились:
— Иван.
— Алексей.
Он улыбнулся, потому что предполагал, что я не Алексей, а может, скорее всего, улыбнулся просто так. Таким он и остался навсегда в моей памяти — с веселыми, добрыми и тревожными глазами. С летным шлемом в руке (он летал на ПО-2). Погода стояла прозрачная.
Когда мы расстались с Подмолодиным, Аркадий сказал:
— Это один из двух моих группоргов в Сталинском районе…
— Подмолодин?
— Ты его знаешь?
— Нет. По шлему догадался.
От жестоких избиений, многократных «пятых углов» во Внутренней тюрьме Иван Подмолодин сошел с ума. Но из него так и не выбили ни одной фамилии. Его смертельно искалечили, по существу — убили.
Иван Широкожухов тоже не назвал никого из своей группы. Его тоже крепко били. Он тоже сошел с ума, но позже, в лагере.
Группы левобережные, как и группы Николая Стародубцева (он тоже никого не назвал), были выловлены контрразведкой по кругу общений. Однако не полностью. Из пяти этих групп на воле осталось не менее десяти членов КПМ.
Итак, Аркаша начал класть, класть всё и вся. Если после ареста нам совали под нос клеветническое и подлое письмо В. Акивирона, то теперь заработал другой материал. Нас давили показаниями А. Чижова.
Следствие вообще велось подло — об избиениях до полусмерти, ледяных карцерах, лишении сна я уже писал. Подло велись и записи в протоколах допросов. Полагалось записывать слово в слово — как отвечает обвиняемый. Но следователи неизменно придавали нашим ответам совсем иную окраску. Например, если я говорил: «Коммунистическая партия молодежи» — следователь записывал: «Антисоветская организация КПМ». Если я говорил: «собрание», — следователь писал: «сборище». Если я говорил: «Был принят в ряды КПМ» — следователь писал «Был завербован в антисоветскую организацию КПМ». Ничто позитивное в протоколы не записывалось. Сочетание букв КПМ в окончательном тексте протоколов было расшифровано лишь один раз и вот в каком контексте: «Антисоветская террористическая молодежная организация, преступно именовавшая себя КПМ (Коммунистическая партия молодежи)». Всё, что мы говорили о коммунистической направленности организации: изучение работ Маркса, Ленина, гимн «Интернационал», конечная цель — построение коммунизма во всем мире, — все это было изгнано из ранних протоколов. Просто они были заново переписаны следователями в новой, нужной им редакции. Начальные графы протоколов: «Допрос начат… допрос окончен…» — почти всегда оставались незаполненными. Это давало следователям возможность по своему усмотрению манипулировать этими важными данными. Я заметил эту хитрость слишком поздно.
Да… Если они и признавали в наших исканиях идейную основу, то только в виде троцкизма или двурушничества. Я позволю себе процитировать окончание моего стихотворения «Третье письмо из тюрьмы», обращенное к H. С. Яблоковой, женщине, о которой скоро будет речь.
Пропала жизнь! Коль мог, пустил бы пулю.
Мой путь во мраке страшен и тернист,
Прощайте, милая. А. В. Жигулин,
«Фракционер, двурушник и троцкист»
Нонна Сергеевна Яблокова… Она до сих пор осталась несколько загадочным лицом в деле КПМ. Как попала она в конце июля 1949 года в наш круг: я, Борис, Киселев, кто-то еще?
От крайней бедности семья Киселевых обычно сдавала угол с конца июля и на весь август кому-либо из абитуриентов, приезжавших на вступительные экзамены в воронежские вузы. И примерно 20 июля 1949 года пришла к Киселевым и обратилась к его матери — тете Марусе — девушка:
— Не сдадите ли угол для поступающей в университет?
Вот так Нонна Яблокова и поселилась в крохотной, по существу однокомнатной, квартирке Киселевых. Юрка в таких случаях, да и Степан Михайлович, если не был на дежурстве, уходили спать в сарай — там было просторно и тепло: август, ночи теплые.
Нонна Яблокова была белокурая, с глубокими голубыми глазами и светлым лицом, статная, стройная девушка, на вид лет двадцати пяти. Но говорила, что ей — восемнадцать. И не было ей никакого дела до того, что кому-то она кажется старше. Она приехала поступать на филологическое отделение ВГУ. Занималась, готовилась к экзаменам. Мы с Киселевым сразу влюбились в нее. И гуляли по тихой Студенческой улице поздними вечерами. В это время в Греции шла жестокая война между патриотическими военными формированиями ЭЛАС с одной стороны и правительственными, а также английскими и американскими войсками — с другой. Силы были неравные, и мы мечтали через Румынию и Болгарию пробиться на помощь патриотам. Да… Пожалуй, и впрямь лучше было бы нам оказаться в Греции, чем в ВТ УМГБ ВО!..
Мечты, мечты!.. Нонна зубрила или делала вид, что зубрит, но, так или иначе, в поле ее зрения за сорок дней попали многие приходившие к Юрке связные. Ни имен, ни фамилий их Нонна не могла узнать — имена и фамилии, которые они называли, были вымышленные. Но запомнить лица она могла, могла опознать по фотографиям тех, кто приходил. К слову сказать, однажды случились со мной оплошность — выпал из-под полы пиджака наган и грохнулся на деревянный пол. Не было у нас специальных портупей для ношения оружия под пиджаком. Случилось это при Нонне, она сделала вид, что не заметила.
Сведения от Нонны, несомненно, поступили в Управление МГБ. Как раз об этом самом нагане меня и спрашивали. Я, естественно, сказал, что он был негодный и я его выбросил в уборную.
Была ли Нонна преднамеренно, специально подселена в квартиру Ю. Киселева для наблюдения? Была ли она сотрудницей контрразведки? На оба вопроса следует ответить: да. И окончательно. Вот почему. После нашего возвращения, после публикаций в Воронеже моих стихов один из работавших в районе молодых литераторов, поэт, сказал, что у них в школе преподает русский язык и литературу Нонна Сергеевна Яблокова, которая мучается совестью и многим говорила, что очень виновата в трагической судьбе Жигулина и других невиновных людей; сама она одинока, несчастна и часто плачет.
Жива ли она? Где она сейчас? Я хочу сказать Вам, Нонна, что я Вас прощаю за то, что касается лично меня. За других прощать не уполномочен. Почему прощаю? За раскаяние, за слезы. Но это только за себя, а не за всю КПМ и дальнейшую Вашу деятельность. Ибо какая у Вас была другая работа в ВГУ и в последующем, — я не знаю.
Пока А. Чижов не начал нас изобличать, нас не только мучали, но еще и уговаривали. Например, так:
— Вы стремились к захвату власти в стране!
— Ни в коем случае!
— Ну вот, подумай, ведь вы все поступили в вузы, со временем окончили бы их, многие из вас вступили бы в ВКП(б), многие избрали бы своим поприщем партийную работу, или (из окончивших высшие военные учебные заведения) военную карьеру, или иную государственную важную службу. Секретарь райкома ВКП(б), директор крупного завода, командир полка и так далее — это ведь тоже власть! Значит, вы стремились к ней.
— Что ж, по вашей логике, получается так.
Результатом такого «убеждения» и многодневной насильственной бессонницы (спать не давали неделями!) и появлялся в протоколе мой ответ в такой вот редакции следователя:
— Да, я признаю, что КПМ стремилась к захвату государственной власти в стране.
Я протестовал против подобных редакций моих ответов, но майор Белков (или Харьковский) ласково спрашивал:
— Хочешь еще один «пятый угол»?
И я подписывал. Ведь не умирать же здесь, в тюрьме!
Из лагеря можно попытаться бежать. Такая светлая надежда впереди!
Но когда в полную меру «заработал» Аркадий Чижов, нас перестали уговаривать. Суя нам протоколы допросов Чижова (а его почерк и подпись я хорошо знал), на нас бешено орали:
— Вы готовили вооруженное восстание против Советской власти, готовили террористические акты, занимались антисоветской агитацией! Расскажите обо всем этом подробно! Где находится, где спрятано ваше оружие?
Слава богу, все члены КПМ надежно спрятали или выбросили оружие! А вот Борис — какая оплошность! — не спрятал и не выбросил свое, вернее — наше общее оружие. В его комнате в ящике письменного стола хранилось 6-7 разных пистолетов и револьверов. Лена, старшая сестра Бориса, знала об этом оружии. Борис часто стрелял в комнате и во дворе. Узнав, что Борис арестован, она обыскала комнату брата и сложила все это оружие, обоймы, даже стреляные гильзы в большую женскую сумку. Наблюдение за домом после ареста Бориса было временно снято. У ворот дежурил еще Степан Михайлович Киселев. И поздним сентябрьским вечером (числа 20-22-го) Лена вышла с этой сумкой погулять. Она рассказывала мне после нашего возвращения.
— Я очень боялась, что какой-нибудь из пистолетов выстрелит. Там был один большой и тяжелый, я его никак не могла просунуть через решетку.
Она еще днем облюбовала местечко — крупнорешетчатый люк для стока воды на углу улиц Студенческой и Университетской. К нему она и пошла и с большой опаской (вдруг выстрелит!) выбросила туда все оружие, высыпала патроны и гильзы. Лена, в сущности, спасла нас от статьи 58-2 УК РСФСР. Ибо орали следователи: «Вооруженное восстание!» Но если готовилось восстание, да еще вооруженное, где же оружие? Пистолет «вальтер» принадлежал В. П. Батуеву. А обгорелый ствол малокалиберной винтовки, найденный в сарае у кого-то из группы Подмолодина или Широкожухова, никак на оружие для восстания потянуть не мог. Он был детально изучен, и в протоколе технической экспертизы было с печалью написано, что экспериментального выстрела из ствола винтовки ТОЗ-8 № такой-то произвести не удалось.