— Эй, Миклош, готовься к поездке в Ретшаг. Отправляйся на профилактику и через час подавай «Победу».
— Куда? — переспросил Андраш.
— Да ты что, глухой? — засмеялся телохранитель, клейменный татуировкой, как почти все те, кто побывал в тюрьмах. — В Ретшаг поедешь. Личный приказ коменданта.
— А где он, этот Ретшаг собачий?
— Не знаешь?
— Первый раз слышу. На севере или на юге? В Германии или Австрии?
— А я… я, байтарш, сам не знаю, где он находится, — ответил веселый, хмельной телохранитель и расхохотался. — Я только тюремную географию изучал: пересыльная тюрьма Будапешта — каторжная тюрьма Вац. Туда, сюда и обратно. Спроси в штабе, там тебе скажут, где он, собачий Ретшаг. Или загляни в карту. Умеешь в ней разбираться?
— Как-нибудь. — Андраш достал карту Венгрии и быстро нашел на севере, в области Ноград, небольшой городок Ретшаг. Далеко он, у самой чехословацкой границы.
— Вот, будь он проклят! — Андраш ткнул в карту дулом автомата, с которым расставался только за рулем машины. — Самого коменданта повезу или штабиста какого-нибудь?
— Высокого гостя. Иностранного представителя.
— Да ну! Что за персона? Кого и чего он представляет?
— «Свободную Европу».
— Это что за государство? Не слыхал про такое.
— Мало ли ты чего не слыхал! Ретшаг сотни лет существует, а ты его только что открыл. «Свободную Европу» миллионы людей слушают, а ты…
— Понял! Это радиостанция. В Мюнхене. И я ее слушал. Еще перед двадцать третьим октября призывала венгров браться за оружие, требовать разрыва Варшавского пакта. И воздушные шары с листовками запускала в Венгрию. По тыще штук в неделю. Она?
— Она самая. Ее представитель и поедет с тобой в Ретшаг.
— А чего ему там делать? Высокий гость — и захолустный Ретшаг. — Андраш опять ткнул дулом автомата в карту.
Словоохотливый телохранитель коменданта не мог ответить на такой вопрос. Андрашу надо было обязательно знать, стоит ли овчинка выделки. Может быть, поездка ничего не даст, окажется бесполезной, съест несколько драгоценных дней. И в такое время, когда дорог и час и минута, когда Арпад Ковач должен знать каждый важный ход контрреволюции, любой ее маневр.
— Слушай, Жигмонд, окажи мне услугу. — Андраш запустил пальцы под красно-бело-зеленую ленту, пришпиленную к кожанке «гвардейца». — Если есть у тебя сердце, то окажешь.
— В чем дело? Говори! — Телохранитель оглянулся на комендатуру, не подслушивает ли кто, не наблюдает. — Секретная услуга, как я понимаю, да?
— Ничего особенного, но… Видишь ли, я собрался жениться.
— Нашел время! Да и кто теперь женится всерьез? Больше так… шаляй-валяй — и поехал дальше. Временными невестами хоть Дунай запруживай. С двадцать третьего октября моими «женами» были и Ева, и Агниш, и Маргит, и Виолетта, и Элли, и еще дюжина. А ты красавец — и жениться насовсем! Такого дурака не видел за всю революцию.
— А если люблю, тогда как? — спросил Андраш и покраснел. Покраснел от нового приступа хохота Жигмонда, от гнева, от боли за поруганных этим «революционером» венгерских девушек, от своего вынужденного бессилия.
Посмеявшись, телохранитель спросил:
— Ну, так чего ж ты хочешь от меня, влюбленный?
— А смеяться больше не будешь?
— Если не рассмешишь еще каким-либо дурачеством… Говори скорее, в чем дело.
— Свадьбу я со своей Маргит назначил на завтра. Так вот, боюсь, что не вернусь к вечеру. Скажи там, в штабе, посоветуй, чтоб другого шофера послали в этот Ретшаг, будь он проклят.
— Нет, Миклош, такой совет мой язык не посмеет выговорить.
— Почему? Удружи, Жигмонд, я тебе за это…
Телохранитель растянул свой толстогубый рот до ушей — так был доволен наивностью Миклоша. Что ему может дать этот паренек? Золото? Оно есть у Жигмонда, запасся им в одном из разбитых ювелирных магазинов. Барахло? И его вдоволь и на складах, и в лавках, и в квартирах коммунистов, подлежащих опустошению. Невесту предложит во временное пользование? Не нуждается, есть в резерве дюжина своих Маргит и дюжина Ев. Водку? Есть и водка. Часы? Есть и часы: золотые секундомеры, золотые с календарем, с музыкальным боем, золотые самозаводящиеся. Во всех карманах, на левой и правой руке тикают. И все точные, швейцарские, на драгоценных камнях. Ну, что еще способен предложить этот дурашливый женишок? Тысячу или пять тысяч форинтов? Чепуха! У Жигмонда их вдоволь, тысяч сорок или пятьдесят. Не подсчитывал. Йожеф Дудаш со своими ребятами совершил тихий налет на банк, получил с неофициального разрешения премьера Имре Надя больше миллиона форинтов на свои «революционные» нужды и стал их раздавать на одной из набережных Дуная каждому встречному. «Берите, венгры, да помните своего председателя, Йожефа-апу!» В то время не зевал и Жигмонд. Брал, хватал, набивал карманы. Теперь греют они, форинты, его тело со всех сторон. Но долго ли будут греть? Со дня на день ждут в комендатуре, что последние коммунисты будут вышиблены из правительства и в парламент войдет новый премьер — кардинал Миндсенти. Тогда социалистические форинты сразу превратятся в обыкновенные бумажки.
Невеселые мысли о форинтах принудили Жигмонда несколько протрезвиться, помрачнеть.
— Ну так что же ты мне дашь за это? — деловито спросил он.
— Машину уведу. Беспризорная, в гараже под домом спрятана. «Оппель-капитан». Вишневый с серым. Белые колеса. Нейлоновые подушки. Золотистый руль. Хозяин богу душу отдал, а я вступил в права наследника.
— «Оппель-капитан»? Новый? Согласен! Дай пять. Жди. — Телохранитель схватил руку Андраша, шлепнул о его ладонь ладонью и убежал в штаб комендатуры.
Вернулся нескоро, минут через двадцать, виноватый, смущенный.
— Холостой выстрел. Не вышло! Приказ подтвержден: лично тебе мчаться в Ретшаг. Высшая воля коменданта.
— Боже мой, почему я должен ехать?! — воскликнул Андраш с искренним отчаянием.
— Высокое доверие! Заслуги перед революцией. Гордись, Миклош!
— Пошел ты со своей гордостью знаешь куда! Какую шишку повезу, узнал?
— Узнал! Две шишки поедут с тобой. Старая и молодая.
— Бабы?!
— В штанах, вроде бы мужики, а там кто ж его знает, не исследовал. Бывает и так, что и в мужчине женский род вмещается.
— Ладно, хватит тебе тюрьму вспоминать! Кто они такие, эти шишки? Если я возьму с собой Маргит, не будут возражать?
— Что ты, Миклош! Откажись… Глупоство это.
— Чего? Ты что, поляк?
— Был и поляком… Опасная глупость, говорю, твоя затея. Один поедешь. Шишки эти не простые. Святые.
— Не понимаю. Говори толком, без загадок.
— Послы оттуда… — Жигмонд кивнул в ту сторону, куда садилось тусклое, задавленное осенними тучами сиротское солнце. — Чрезвычайные гуси. Ватиканские.
— Католики, что ли?
— Да. И не простые, хоть с виду ничего особенного: люди как люди. Видел я их сейчас своими глазами, когда от Белы Кираи вышли.
— Плохи мои дела! — Андраш надвинул на глаза берет. — Плакала невеста, заплачет и жених. Неужели ничего нельзя придумать, Жиги? — По лукавым глазам телохранителя, по его нетерпеливо-снисходительной улыбке Андраш понял, что он еще не все секреты коменданта выдал. — Неужели нельзя улизнуть от этой поездки?
— Ну и дурак же ты, Миклош, как я посмотрю на тебя! Счастье ему само в руки просится, а он ничегошеньки не чувствует.
— Какое счастье?
— Превеликое. Знаешь, зачем едут эти католические шишки в Ретшаг? — Жигмонд не стал томить недогадливого шофера и быстро ответил на свой же вопрос — Освобождать кардинала Йожефа Миндсенти.
— Миндсенти?.. Пресвятая Мария, спаси и помилуй!.. Постой, а разве он в Ретшаге сидит? Мне казалось, где-то в другом месте.
— В Фелшепетене. В замке. И туда придется ехать. Понял теперь, к какому делу тебя, замухрышку, пристегнули?
Андраш осенил себя, как настоящий католик, крестным знамением: два пальца приложил ко лбу, а потом к плечу и к груди.
— Еду! Не обижайся, Маргит, такое дело… Сэрвус, Жиги!
Жигмонд удержал неблагодарного шофера.
— Ну, а насчет «оппель-капитана» как?
— Уведу!
— Когда?
— Считай, что он уже твой. Вернусь — вручу ключи. Патентованные. Секретные. Не подберет и взломщик.
— Подберу! Хочешь пари?
— А разве ты?..
— Да, Миклош, да! Открывал и могу открыть любой сейф. В былое время гастролировал бы: Вена — Будапешт — Рим — Париж — Берлин, а теперь… гастроль из тюрьмы в тюрьму. Десять дет отсидел. С молодых лет до первого гнилого зуба. Ну, договорились?
— Договорились.
— Смотри не стань шлюхой. Таким курочкам я свинчивал головы вот так. — Жигмунд зажал левую руку меж колен, выставил кисть и очень наглядно продемонстрировал правой рукой, как ловко он свинчивал курочкам головы.
Только привычка сдерживать себя, закалка следопыта помогли Андрашу не сорваться, довести тяжелый разговор до конца, не выдав себя Жигмонду.
Попрощался с телохранителем коменданта и побежал готовить машину.
По дороге в гараж, за ближайшим углом, затормозил «Победу», заскочил в будку телефонного автомата, сообщил дежурному офицеру оперативной группы полковника Арпада Ковача, куда, с кем и зачем едет в Ретшаг. Говорил на условном языке, почти кодом. Впрочем, мог бы и не очень осторожничать. В эти дни в Будапеште доверяли телефону и не такие секреты.
Все заводы стояли, а телефонная станция работала. И не потому, что в ней нуждался Совет Министров. В телефонной связи прежде всего нуждались разрозненные, пока полностью не вышедшие из подполья штабы контрреволюции, ее «невидимые» руководители.
Андраш подал машину к главному подъезду комендатуры.
Ждать не пришлось. Сейчас же, сопровождаемые «гвардейцами», вышли знатные путешественники. Один в сером костюме, в сером макинтоше, в серой шляпе, седой, поджарый, с гладким, без морщин, моложавым лицом. Другой совсем молодой, не старше двадцати пяти, худощавый, подобранный, в старомодных очках.
Шагая твердо, уверенно, по-военному цокая каблуками, старший направился к машине. Молодой почтительно, без унизительной для себя суеты, опередил седого спутника, распахнул перед ним дверцу «Победы».