— И мужа возьмем?
Я подумал:
— Мужа нельзя. Зачем нам муж?
— Вот видишь? У меня тут жизнь. Своя жизнь.
Айна резко покачала головой и, глядя себе под ноги, пошла от меня быстро набирая скорость. Я наоборот, решил посидеть. Присел возле входа хижины, так и не дойдя до цели. Вот такие дела. И даже некому рассказать.
А маме ее расскажу. Мужа захотела забрать! Да он только по короблю начнется шарахаться, топором помахивая, как его вахтенные сразу пристрелят. Потом пиши объяснительную.
Мама должна помочь. Такая точно знает, с кем у ее дочки будет счастье.
От хорошей мысли воспарил духом. Она же мудрая женщина, поможет дочке определиться, подтолкнёт в нужном направлении. Из входа хижины показался Рота. Мальчик что-то деловито жевал и смотрел по сторонам. Посмотрел кто у входа сидит, побелел лицом и резко дал стрекоча, на ходу включаясь в тропу времени. Мне показалось, что я даже хлопок услышал. Раз! И нет мальчика. Исчез в воздухе, отбежав на метров десять, только искры фиолетовые и розовые в разные стороны посыпались. Я покачал головой и поднялся на ноги.
19
С каждым шагом к хижине вождя настроение ухудшалось. Да, что со мной? Кругом одни потери. Айна и то, оставила меня: быстро, резко, словно и не было недели любви. Как жить дальше? Как справиться? Перед глазами стояли лица: улыбающегося Ильюхи, счастливой туземки Айны, радостного Сережки с запеченным шиши в руках, хмыкающего в усы Прохоровича. Когда я к ним успел привязаться? Почему душу разрывает тоска? Смогу ли, как прежде смотреть на мир?
Хоть бы ножик попытались отобрать.
Но, как назло сегодня весь мир настроился против меня и даже с таким малым желанием не повезло.
В хижине замер посередине церемониальной комнаты и окончательно сник. И хоть я и не видел палитру облаков, но остро почувствовал, как свинцовое небо придавило меня в очередной раз к полу, выбивая остатки мужества, человечности и просто стержня, на котором держался хребет. Видя мое состояние, мать Айны широко улыбнулась. Я попытался улыбнуться в ответ, не получилось.
— Нет больше вашего червя. Так, что да — радуйтесь.
— Я радуюсь по другой причине. Что мне с того, есть червь или нет? Один исчез, появится другой. Круговорот времени. Так устроен мир. А вот моя радость — она неповторима.
— Правда? — я не удивился. Странные дикари перестали меня трогать эмоционально. Говорят, загадками и логики никакой. — Отчего же ваша радость? — Я поддерживал разговор, мне же домой уходить — в другой мир, а сам я сквозь воздух, как известно, ходить не мог.
— От твоей боли.
Я встрепенулся, не веря.
— Чего? От моей боли? В смысле? Мне больно, а вы радуетесь? Что же вы за люди? — Я ее больше не хотел брать вместе с дочкой к звездам. От досады дернулся и сразу свело шею и под ключицей заболело. Ноющая боль тихо разрасталась, становясь нестерпимой и я, не таясь, поморщился.
Улыбка женщины стала еще шире. Она и не пыталась скрыть радость. Ликовала, посасывая трубочку, упивалась моей болью. Глаза ее сумасшедше поблескивали в полумраке, лучась от счастья.
— А чего ты хотел, инопланетник? — спросила она. Я промычал в ответ нечленораздельное, не находя подходящих слов. Закачался в трансе, и, что это? Начал душить в себе слезы отчаяния и досады. Вот ведь проняла, старая, копнула душу, выворачивая наизнанку.
— Ненужный? А, как же ваши планы, связанные с рождением короля? Тогда я был нужен? — Я не мог справиться с обидой: губы дрожали. Мать племени откровенно заулыбалась. Я начинал ненавидеть это счастливое лицо. Сколько в нем спеси, надменности, власти. Такое ощущение, что она знала на шаг вперед события и умела их контролировать.
— Инопланетник, тебе было плохо с моей дочерью?
Я подумал, переступил с ноги на ногу, и уклончиво ответил:
— Мне плохо сейчас.
Женщина затянулась, держа трубку. Пальцы ее заскользили по длинному чубуку, трогая замысловатый рисунок из коричневых черточек: олени, медведи, змеи — все бегут и ползут к солнцу.
А солнце — это черный зов рта матери племени. Я смотрел на узкие губы, не желая выходить из транса, и внимательно внимал каждому слову.
— Но в этом смысл.
Я встрепенулся, не улавливая:
— В чем?!
— В том, что тебе больно.
Я отклонился чуть назад, а воительница уверенно продолжила:
— А, как ты хотел, инопланетник? Ты хотел побывать на нашей планете и не испытать боль? Твоё сердце разбито, а душа вывернута: ты потерял любимую женщину и ребенка, который станет расти без тебя. Твои друзья все убиты. Теперь ты душевно разбит и тебя съедает отчаяние. Ты чувствуешь горечь потерь? Легко ли тебе станет жить с таким грузом дальше? — Женщина снова улыбнулась, и я вздрогнул от неожиданности, не в силах отвести взгляда от оскала пожелтевших зубов. — Теперь улетай к своим звездам. Служи своим богам. И помни. Помни всегда горечь потерь.
— Пытки не обязательно должны быть кровавыми, но все они должны иметь одинаковый конец.
В тишине мирно потрескивал огонек в миниатюрной печи. Женщина зябко куталась в расшитые бисером шкуры. Постепенно ее охватывало равнодушие ко мне. И ведь знает, что я люблю ее дочь, но любит ли она меня? Вот в чем вопрос. Любила, так стояла бы рядом, прощалась с мамой или вязала в узлы шторы. А нет ничего. Даже в воображении картина тусклая, ничем неподтвержденная, кроме моих домыслов. Хотелось верить, что все-таки Айна любит меня, пускай по-своему и, что я не просто игрок в чужой игре, не второстепенное лицо, а что-то действительное значимое. А потом я вспомнил, как девушка просила меня в себя не влюбляться и погрустнел еще больше.
Нашел, что вспомнить! Даже вновь задрожал от обиды.
— Хорошая у вас пытка получилась, — я говорил медленно. — Жаль, что на мне. Лучше бы в камень превратили. Как-то жестоко.
— Обычная, — мать племени буднично кивнула и затянулась. — Я сдержу свое слово, сейчас тебя доставят в твой мир.
— Не боитесь? Титаны, так просто вас не оставят: вывернут ваш мир наизнанку. И дело не в горстке загубленных пленных и моем возвращении. Вас уничтожат, потому что вы — свободные люди.
— Знаю. Никто не любит свободных людей, — Мать племени вздохнула, старясь на глазах. — Мы уйдем в след за тобой. Туда, где нас не достанут ни титаны, ни ваши ракеты.
Я усмехнулся.
— Ракеты?
— Ты прав: хватит и одной. Той, что уничтожает живое и изменяет мир.
— Значит решили ударить континентальной, — сделал я вывод. Старуха врать не станет. У нее ранг не тот. Да и кто я такой, чтоб от меня скрывать правду — мы же почти родственники, хоть я и глупый, и ненужный инопланетник. Мне, конечно, сразу за хотелось убежать из этого мира и, как можно быстрее покинуть планету, но вместо этого, я сказал, — спать пойду и помыться мне принесите. Завтра уйду.
Мать племени затянулась и выпустила дым, искусно скрывая эмоции.
19.1
Не знаю, что изменилось за ночь. Может мир перевернулся в очередной раз.
Я чувствовал к себе жалость дикарей. Эти двое точно смотрели на меня, никак на вчерашнего героя. Молчание тяготило, прощание затягивалось.
— Ты пиши нам, — сказал вежливо Фальгус, не выпуская из объятий Айну. Девушка тут же вспыхнула, дернулась и обмякла в медвежьей хватке, так и не почувствовав свободы.
Мы стояли на обычной тропе, между серыми валунами и гибкими побегами сочной зелени. В небе порхали разноцветные птички, наполняя мир вокруг какофонией звука. С узкого листа свешивалась ящерка, может та самая, что когда-то, вечность назад, подружилась с Серегой. Крохотными глазами бусинками она смотрела на непонятных людей, периодически поджимая правую лапку. Вперёд уходили груженные скарбом туземцы, скрываясь один за одним в пространстве.
— Куда он нам писать станет?! В скалу что ли?!
— Да хоть и в скалу! А лучше на камне пускай картинки рисует! Я вот его нарисовал и в скафандре, и без, и на космическом корабле, и в космосе, и пирамиды. Хотите посмотреть? Вы меня вдохновили и теперь во мне открылся дар художника.
— Художника? — переспросила, не веря Айна. — Ты теперь художник?!
— Ага. — Фальгус добродушно улыбнулся, скаля подпиленные клыки. Не получилось у него ничего. Я ели справился с дрожью: дикарь он и есть дикарь.
— А как же твой боевой топор?! — девушка по своей наивности и желанию начинала верить словам мужам, но еще не много сомневалась. Может для вида.
— Нет. Какой топор? Я теперь художник. Я теперь изменился! Больше не буду махать топором, буду только рисовать. Я теперь не тот, что был вчера. Ты не пожалеешь о своем выборе! Никогда!
Девушка вздохнула: а был ли у нее выбор?
Я с сомнением посмотрел на большого дикаря в шкурах и покачал головой, не удержавшись от вопроса:
— В скафандре и на ракете?
— Точно, чужак! Летишь домой, назад к звездам и рукой машешь! — Фальгус топором указал в какую сторону мне лететь, и я понял, что он вряд ли расстанется со своим привычным оружием.
Однако Айна поверила, засомневалась, задавая уточняющие вопросы:
— И, когда ты успел?
— Я тайком рисовал! Три дня угробил, расписывая стены пещеры. Здесь недалеко. Полдня идти. Рванули?!
— Фальгус! — топнула ножкой Айна. Браслеты на лодыжке звякнули.
— А, что я такого сказал? — обиделся великан. — Не пойдете, что ли?
— В другой раз, — пробормотал я.
— Ты же знаешь: другого раза не будет. Ладно, прощайтесь. Только быстро, а то мне не по себе.
— Отойдешь? — предложила девушка.
— Нет. С вами постою. Молчать буду. Вы на меня внимание не обращайте. Прощайтесь, словно меня и нет. Я могу глаза закрыть. — И он закрыл, а сам подглядывал в щелочки. — Вот. Так лучше?
Я вздохнул.
Айна нерешительно улыбнулась. Еще раз дернулась в объятиях мужа, пытаясь вырваться, но ничего не получилось. Я протянул руку, хотел погадить девушку по щеке, но Фальгус моментально открыл глаза:
— Без рук!
— Ясно.