Думаю, Глек не был бы в претензии на меня, если бы дела с Саравором пошли совсем плохо и я бы захотел ограбить особняк друга. Мертвый Глек не пожалуется, а живой мне изрядно должен за время и силы, потраченные на его поиски.
Да уж, логика наемника.
– Что это? – прошептала Эзабет сквозь вуаль.
– Я ничего не слышал, – сказал я.
По правде говоря, я и не слушал. Эзабет приказала мне замереть, и вот тогда я отчетливо различил тихий скрип половицы над головой.
– Может, ночная стража?
– Вряд ли. Скорее это тот, кто оставил открытым окно, – ответил я.
Эзабет опустила платок и принюхалась. Я не особо различаю запахи. Мой нос слишком часто перекраивали, его хрящи перепутались причудливее, чем совесть священника. Однако разило мощно, и в мои ноздри тоже пробилась кислая прогорклая вонь, словно от кувшинов с протухшей рыбой, какую базарные торгаши сбывают за мелочь вечером жаркого рыночного дня.
Я не люблю загадок. Во всяком случае, до тех пор, пока не суну им нож под ребра.
– Хочешь убраться отсюда? – шепотом осведомился я.
– А ты? – спросила она, вызывающе глядя на меня и возвращая платок на место.
Я почти ухмыльнулся ей.
Мы взошли по лестнице на третий этаж, и я услышал такой знакомый шелест разгорающегося огня, а затем почуял запах горелой бумаги и едкую вонь горелого масла. Да черт возьми, это же ворвань! Мы явились прямо к поджогу.
Из дверей в библиотеку Малдона уже валил дым. Многие дома этого города целиком поместились бы там, где Глек хранил книги, – почти на всем верхнем этаже. Я притормозил у двери, заглянул внутрь. Кто-то сбросил книги с полок, собрал в кучи на полу и обильно полил ворванью. Вокруг стояли пустые фляги из-под нее, будто карликовый народец, молящийся кострам. Между самыми большими кучами среди дыма виднелось два силуэта.
Они увидели меня. А я – их. И сразу понял: дружбы не будет.
Пламя трещало и шипело, оранжевые языки плясали по книгам. Оно высвечивало людей со спины. Я почти не различал лиц, но заметил, как один ухватил со стола тяжелый военный арбалет. Не охотничий инструмент, не дуэльную игрушку благородного сословия, но ударный пехотный кулак, штуку, способную проделать дыру в увешанном доспехами рыцарском коне. Я был слишком далеко, чтобы остановить стрелка, и слишком близко, чтобы уклониться. Я кинулся – но знал, что поздно. Если стрелок хоть немного умеет обращаться с оружием, мне хана. Болт из этой штуки пришпилит меня к стене, и я сгорю вместе с домом.
Сейчас он спустит крючок. Конечно, парень целит прямо в меня, я же такой здоровенный, угроза – я, а не крохотная Эзабет. Но стрелок развернул арбалет, и я успел пригнуться, спрятаться за столом.
Стрелок нажал на спуск. Тетива звонко шлепнула о перекладину. Уклониться на таком расстоянии невозможно. Болт не остановить даже кирасой из лучшей вайтландской стали. Не могу смотреть! Я закрыл глаза, ожидая вскрик, отчаянный визг.
И ничего не услышал.
Я открыл глаза.
Болт остановился, дрожа и крутясь в пустоте в паре футов от груди Эзабет. Тетива арбалета еще гудела. Глаза Эзабет сделались ошалелыми, тело тряслось, на острие болта плясали шипящие искры, словно его терли о точильный круг. Она направила энергию фоса против импульса тяжелой арбалетной стрелы. Наверное же, сдержать ее стоило огромного количества магии. Стрелок, мужчина в палаческом колпаке, застыл от изумления.
– Ну мать моя, – выговорил он.
Болт взорвался. Острие разлетелось, окатив дверную раму дюжинами крохотных накаленных докрасна осколков. Древко превратилось в облако пыли и щепок. Эзабет отлетела, хряснулась спиной о стену и обвалилась на пол.
Прыть, тренировка и привычка бить, не раздумывая, делают человека крайне опасным. Я вскочил на ноги раньше, чем Эзабет коснулась пола. Не обращая внимания на стрелка, я кинулся на его приятеля, пытающегося вытащить меч. Дилетант. Умные люди вытаскивают железо на приличном расстоянии от соперника. Иначе тот – если он не дурак, конечно, – поступит, как я: схватит за руку прежде, чем меч покинет ножны. Я врезался в беднягу, отбил в сторону его правую руку, выдернул кинжал, припер болвана к шкафу, дважды пырнул, потом ударил в плечо. Меч так и остался в ножнах.
У стрелка голова сработала лучше, чем у его умирающего напарника. Стрелок понял, что перезарядить не успеет, швырнул в меня тяжеленным арбалетом и угодил в локоть. Мать моя, больно! Не успел я перевести дух, как палач-стрелок вытащил рапиру и встал в стойку. Я выпустил из рук его напарника. Тот осел, хлюпая и постанывая. Похоже, я разок попал в легкое. Прощай, мешок с дерьмом.
Палач-стрелок заколебался. Видно, то ли магия Эзабет, то ли быстрая и страшная кончина партнера выбила нашего героя из колеи. Но глядел он спокойно, прищурившись, рука не дрожала. И двигался он со знанием дела, не тратил дыхания на слова. Мастер. Я вытащил меч его напарника – тесак с гардой в виде ракушки. Тесак был на полфута короче рапиры, но я всегда предпочитаю рубить чем-нибудь тяжелым, а не колоть шилом.
В общем-то рапира против тесака – игра очень опасная. Рапира длинней, проворный фехтовальщик может сделать выпад и уйти, так и не попав под удар противника. С другой стороны, в тесной схватке у рапиры нет шансов. Я вертел тесаком, все время двигался, не давал угадать, когда и куда ударю. Мне всего лишь нужно подойти на удар, и тогда тяжелый короткий клинок разнесет все и вся. Мы метались по полу, усыпанному книгами, подступали, отходили, делали выпады и финты, стараясь обмануть соперника, заставить раскрыться, заманить в смертельную ловушку. Вам скажут, рапира – король дуэли. Ну, люди говорят много глупостей. А когда они пытаются им следовать, попадаются таким, как я.
Дерьмо! Дым все гуще, не видно ни зги. От книжных куч – яркое, высокое желтое пламя, целые башни дрожащего золота.
– Кто тебя послал? – крикнул я.
Стрелок-палач не ответил. Он отмахивался от дыма свободной рукой, все время крутил острием рапиры. Упорный парень, опытный и осторожный. Такие опаснее всего. Нужно бояться не шумного задиру, а тихого, спокойного бойца, умеющего выждать момент.
На полу всхлипывал и хлюпал, умирая, тот, по которому я прошелся ножом. Стрелок решился глянуть на него, закусил губу. Разозлился. На голых предплечьях – изящная татуировка переплетенных шипастых роз. Парень напрягся. Я приготовился.
Он кинулся на меня.
Я отбил удар, но опоздал. Тесак не коснулся лезвия рапиры, а оно уже взлетело вверх и ударило оттуда. Я отчаянно, неуклюже парировал. Мне повезло, я отбил рапиру вбок, прыгнул, рубанул, рассекая черный дым. Но то ли стрелок оказался быстрее, чем я думал, то ли я запутался в дыму – в общем, промазал.
– Капитан, нет нужды нам обоим умирать здесь, – выговорил он.
В моих ушах стучала кровь. Уже занялся ковер, шторы у окон – словно огненные арки, пламя угнездилось на книжных полках. Ноги пекло даже сквозь штаны.
– Мне – нет. Тебе – да, – сказал я.
– Сколько б тебе ни заплатили, оно того не стоит.
– Не все меряется деньгами, – процедил я.
Того не стоит, да? Эзабет лежит мешком у дверей после того, как ублюдок в маске палача попытался загнать ей стрелу в грудь. Эзабет едва спаслась. Внутри, где-то вместо сердца, кипел раскаленный клубок ярости, страха и боли. Я хотел видеть катящуюся по полу голову. Его голову.
Увы, судьба обычно обманывает нас и никогда не оплачивает долги. Чертов поджигатель понял, что в огромном библиотечном зале должен быть другой выход, и помчался к нему. Выход вел в другое крыло дома. Я хотел кинуться в погоню, но ведь Эзабет беспомощна, а огонь подобрался близко. Тип в палаческой маске только глянул на меня и был таков.
– Капитан, пожар, – просипела Эзабет.
Пламя лезло повсюду, карабкалось по столу, пожирало бумагу.
– Тут уж ничего не поделаешь, – заключил я и наклонился, чтобы поднять Эзабет.
Та оттолкнула меня.
– Спаси хоть что-нибудь! Скорее!
Моя первая жертва завыла громче. Пламя подобралось к пропитанной ворванью одежде. Наверное, у него семья. Любимая женщина. Наверное же, он и не представлял, что закончит вот так. Ну, беда не моя. Он сам выбрал себе кончину от огня и стали.
Конечно, обгорать из-за гребаной бумаги глупо. Но выражение на лице Эзабет…
Даже за маской я видел страх и тоску в ее глазах. Черт возьми, ну болван я. Болван.
А ведь она – полубезумная злобная сука, совершенно не уважающая меня.
Но эта здравая мысль и не подумала прийти в мою голову. Я помчался сквозь огонь к тлеющему столу, зачерпнул столько переплетенных в кожу блокнотов и бумаги, сколько смог. Между блокнотами лежали листы древней вощеной бумаги, покрытые едва различимыми синими линиями, – желтые, старые, наверное, совершенно бесполезные, но времени выбирать не было. Я выбросил все, что успел, в коридор, и закрыл дверь, отгораживаясь от жара и черного дыма, режущего глаза. Я поднял Эзабет, блокноты и прочее и поспешил прочь из дому. Вышли мы не из той двери, в которую вошли. Я не выпускал меча из рук на тот случай, если ублюдок в колпаке подкарауливает нас, желая закончить дело, но трусливый скот удрал. Сделал работу и смылся.
Когда мы выбрались, уже занялась крыша. Если ветер разнесет угли, вокруг запылает все.
Как только Эзабет смогла идти, я привел ее в свою крохотную провонявшую пещеру, стыдясь пуще прежнего. Я усадил леди Танза в кресло, вымыл руки, вычистил кинжал, вытер его промасленной ветошью. Тесак я швырнул в шкаф. Ничего примечательного, обыкновенное безликое армейское железо. В городе таких тысячи. Их сбывают и закладывают в ломбарды отставные вояки.
– Все пропало, – выговорила Эзабет.
Мне показалось, она сейчас расплачется. Но нет, глаза сухие, ясные и отчаянные, испуганные. Я уже видел ее такой. Черт побери!
– Может, что-нибудь найдется в этих записях, – сказал я, указывая на трофеи.
Хотя что может найтись в дюжине случайных книжек? Я налил чашку воды для Эзабет, налил еще одну для себя, хотя я ненавижу воду.