Питер кивнул, стиснув шапку в руках. Бедняга. Управляться с прессом – нелегкий труд. Хоть ему немного за сорок, выглядит отощавшим и замученным. Но в таком возрасте дрожать от страха, право же, неприлично.
– Ну, понимаете, она заплатила вперед. Это редко. Даже очень. Знаете, большинство клиентов, они хотят видеть конечный, э-э, продукт. Известное дело, чернила плывут, бумага мнется, текст не пропечатывается и всякое такое. А леди заплатила.
– Сколько напечатано копий? – негромко и спокойно осведомился я.
Когда хочешь расколоть человека, важно правильно оценить его. Угрозы и насилие действуют на запирающихся. С Питером же требовалась аккуратность. Он сам лез из кожи вон, чтобы все выложить. Пот проторил дорожки в пыли на его лице. Конечно, княгиня Эроно куда гуманней многих сильных мира сего, но даже она без колебаний отправила бы Питера на виселицу – в особенности если он говорит правду. Люди, способные сносить оскорбления, не становятся князьями. Питер леденел от ужаса, чувствуя, что с каждым словом все глубже закапывает себя в дерьмо. И, честно говоря, был прав.
– Мы сделали две сотни, а потом я опомнился и отказался продолжать без письма из цитадели. Сэр, я знаю, я был не прав. Теперь все вижу ясно. Мне не следовало доверять женщине, не показывающей лица.
А ведь бедняга прав. Наконец-то он прозрел, в отличие от некоего капитана. Эх, черт его дери!
– Что случилась с отпечатанными? – спросил я.
– Уничтожены. Я швырнул их в огонь. Я не думал, что осталась хоть одна копия. А можно мне спросить… откуда она, а?
Мне показалось, что от страха бедный Питер способен кинуться на бумагу, пытаясь уничтожить доказательство рокового промаха. Потому я свернул памфлет и спрятал в карман от греха подальше.
– Вы отдаете себе отчет в том, что написано в памфлете? – спросил я.
– Да, сэр.
– Тогда расскажите мне.
– Сэр?
– Расскажите мне, что же именно вы напечатали.
Питер сжался, затрясся – но не осмелился ослушаться.
– Там говорилось, что фос с мануфактур, в общем, не идет в Машину Нолла. А князья угнетают «таланты» и тайно направляют фос на свои нужды. В памфлете их называли «продажными гиенами войны».
Он сглотнул.
– Конечно же, я не поверил! Я никогда не сомневался в Нолле, Ордене и князьях. Ведь я – добропорядочный подданный, я плачу налоги, я верный.
Я позволил ему выговориться про свою невинность и добропорядочность, не стал обвинять или оправдывать. Я пришел не за ним. Он допустил промах, но не был предателем. И к тому же, он помог Эзабет, что добавило ему в моем мнении.
– Она знает, что вы уничтожили копии?
– Да. Когда за ними явился мальчик-посыльный, я сообщил, что и не печатал их. К тому времени они уже сгорели. Столько испорченной отличной бумаги! И мне же пришлось за нее платить…
– Что за мальчик? – спросил я.
– Слуга, но не ее. На куртке – эмблема Ордена инженеров эфира. Капитан, пожалуйста, обратите внимание: у нее есть друзья в самом Ордене. Я и подумал, как странно, ведь памфлет против работы Ордена, но я ведь простой печатник…
Ага. Вот оно самое. Имени Питер не знал, но дальше все и так легче легкого. Я сказал несчастному печатнику, что с него штраф в две тысячи марок. Не слишком большая плата за то, чтобы избегнуть гнева Эроно. Бедолага кинулся за деньгами, будто счастливое дитя. Наверное же, дела шли неплохо, раз у него под руками в сундуке оказалась такая сумма. Взамен я позволил Питеру сжечь памфлет. Две тысячи марок за сожжение бумажки. Я сказал, что доставлю деньги княгине от его имени. Он поблагодарил. Конечно, он не знал, что эти деньги пойдут в уплату Саравору, но я оставил печатника Питера Дитвина в счастливом неведении.
Орден инженеров эфира – собрание ученых, инженеров-механиков и мастеров работы с металлом, на чьи плечи возложена почти священная обязанность поддерживать работу Машины. Хотя великое оружие задумал и построил Безымянный, он оставил повседневный уход и ремонт на попечение армии подчиненных. Орден имел немалый престиж, и лучшие из лучших Леннисградского университета боролись за честь облачиться в зеленые одежды инженеров эфира. Физики, спиннеры, математики, исследователи всех видов и родов искали ме́ста в Ордене, чтобы приобщиться к тайным писаниям, оставленным Ноллом вместе с инструкциями по работе с огромной Машиной.
В большинстве своем члены ордена были невыносимо высокомерными снобами.
За информацией я отправился в цитадель. Можно было обратиться к Эроно, но я пока не хотел сообщать ей о том, что затеяла ее родственница и с кем. Конечно, написанное в памфлете могло оказаться сплошным безумием, но мое нутро подсказывало: не все тут просто. А если не просто, то дело касается уже не одной Эзабет, но и «Черных крыльев». И все же трудно представить Эроно в роли алчной угнетательницы. У нее денег больше, чем шрамов. А их тоже преизрядно. Если мы и смотрим на мир по-разному, то прежде всего потому, что драджи вырвали ей глаз, а не из-за ее жадности. Эроно целиком очистилась от подозрений, когда вызнала и рассказала мне про «невесту». Однако, если вдуматься основательнее, что-то не клеилось. Граф Дигада был осторожным, верней, предельно осторожным, а княгиня раскрыла его секту в считанные дни. Чтобы настолько разрастись, «невеста» должна была жить здесь многие годы. Хотя, возможно, меня попросту злит то, что княгиня намного умнее и способнее меня в охоте за людьми и нелюдями. Но все же слишком уж оно просто. Во всяком случае, сколько бы мне ни платили, лучше пока поискать Эзабет самому.
Прежде всего надо убедиться, что она жива и здорова. Затем следует убедить ее не заниматься саморазрушением. Если бы она выпустила памфлеты, ее не защитили бы ни родственники, ни знатность. Венцер расценил бы ее выходку как предательство, враждебную пропаганду, подрывающую мораль. С бедой на станции Три Шесть и войсками драджей солдатский дух стал ценнейшим ресурсом. Железный Козел не колебался бы ни секунды, подписывая приказ о казни.
Все-таки, Орден – сборище помпезных тщеславных клоунов. Чтобы отметить честь членства, имена вписывали роскошными завитушками в здоровенный гроссбух. Всего за четверть часа я отыскал типа с инициалами «О. Л.». Еще через десять минут просмотра регистрационных книг я отыскал адрес. На одиннадцатой минуте я уже выходил наружу.
Судя по дому Отто Линдрика, Орден немало платил своим шарлатанам. Дом не такой роскошный, как у Глека, но часть города куда лучше. Долой церемонии: я не стал звонить в колокольчик у низкой ограды, но просто перемахнул ее. Окна дома светились фос-светом.
Я грохнул кулаком в дверь. Раз, и два, и три. После пятого удара меж оконными занавесками мелькнуло лицо. Я грохнул еще раз – для пущего впечатления.
Мне открыло дверь несуразное прыщавое существо, покинувшее детство, но покуда еще никуда не прибывшее. Его щеки и лоб усеивали свирепые белоголовые прыщи. Судя по кровоподтекам, бедный недоросль ожесточенно давил их.
– Твой хозяин здесь?
– Нет, на работе, – ответил недоросль.
– Ты его сын или любовник? – осведомился я.
– Сэр, я его ученик.
– Надеюсь, он не будет против того, чтобы я выбил из тебя кое-какие сведения?
– Сэр, – промямлил он и, похоже, захотел прикрыть тяжелую дубовую дверь.
Но я уже слишком далеко ступил в проем, а четырнадцать лет дали недорослю только худобу и прыщи. Я пропихнулся внутрь и заметил толстяка, выглядывающего из-за другой двери. Толстяк кинулся наутек – стареющий, дряблый, рыхлый. Он не успел закрыть дверь на засов. Я отшвырнул бедолагу к стене. Толстяк замахал пухлыми руками, я ткнул кулаком в жирное брюхо.
Когда хозяин свалился на пол, ученик заорал, выхватил из камина кочергу, затем замер, посмотрел на мой тесак, снова на кочергу.
Железка с лязгом свалилась на пол.
Линдрик отчаянно пытался вдохнуть. Я вздернул его на ноги и пихнул в кресло. Ну, жирдяй. Точно яблоко. Я искренне презираю тех, кто бессмысленно портит данные им тела обжорством и ленью. Ну, с таким тюфяком дело пойдет легко.
– Эй, парень, садись-ка, или я тебя, мать твою, заставлю сесть, – посоветовал я недорослю.
Тот послушно сел.
Когда я стянул перчатки, Линдрик наконец смог вдохнуть. Перчатки у меня стандартные, военные, с железом на костяшках. Такими слишком уж легко покалечить. А я пока не хотел калечить толстяка.
– Ну что, чувствуешь себя виноватым? – осведомился я.
Отто выглядел напуганным до смерти. И был прав. Я ухватил его за голову, повернул, чтобы хорошенько рассмотреть лицо. Чисто выбритый, в очечках, на темени остатки темно-рыжей шевелюры.
– М-да, – изрек я. – Начнем со знакомства. Я капитан «Черных крыльев» Рихальт Галхэрроу. Я пришел сюда, чтобы выбивать из тебя все твое дерьмище, до тех пор пока ты не скажешь нужное. Итак, первый большой вопрос: где Эзабет Танза?
– Я не знаю, кто это, – ответил Отто Линдрик.
Я стукнул его кулаком. Легонько. Мне уже случалось ломать себе кисти в драке, и я не хотел рисковать. Линдрик, похоже, твердолобый. Но вялый. От удара он едва не скатился со стула.
– Оставьте его в покое! – закричал недоросль. – Я вызову олдермена!
– Давай вызывай. Я здесь с полномочиями от княгини, так что иди созывай всех гребаных олдерменов. Может, тогда мы все вместе пойдем в гости к Питеру Дитвину и его печатному станку.
Недоросль заткнулся.
Я спрашивал, Линдрик лгал. Говорил, что не знает Эзабет, Дитвина и печатный пресс. Утверждал, что невиновен. По его лицу потекла кровь от ссадин выше и ниже глаз, один из которых начал опухать. Я выбил Линдрику зубы, раскровянил ухо. Слабая, неуверенная часть моего рассудка начала тихо шептать насчет глупой ошибки и самоуверенности. А может, я и вправду напортачил, а Линдрик не врет? Я отогнал сомнения. В пыточной камере им не место. Нужно верить в то, что истина где-то рядом.
Я схватил Отто за глотку. Его глаза жутко выпучились, когда я выдернул этот жирный подтекающий пузырь со стула.