– Но действовать они не хотят, – указала Эзабет. – Они не хотят даже слушать.
– А что выдаст Машина на ста двенадцати тысячах катушек? – спросил я. – Если прямо сейчас нажать на рычаг, с нынешней запасенной энергией, чего ожидать от Машины?
– А вот это самое худшее, – ответила Эзабет. – В увечную матрицу можно закачать фос, но при спуске она поведет себя не по расчетам. Представьте повозку, несущуюся под гору. А теперь представьте, что исчезло одно колесо. Повозка не покатится медленнее. В лучшем случае она быстро остановится. А в худшем она потеряет управление, закувыркается, выкинет все содержимое. Если активировать Машину на неполной мощности, она может попросту не включиться. А может высвободить всю мощность на Валенград. Если отдача придется на город, ста двадцати тысяч катушек хватит с лихвой, чтобы дотла выжечь его. Но, конечно, я всего лишь предполагаю. Я никогда не видела выброса света в таких масштабах. Никто не видел. Чем больше соберешь света, тем необычнее он себя ведет.
– То есть включение Машины может убить всех нас?
– Да.
Я подхватил чашку с кофе, мелкими глотками опорожнил ее и потянулся за добавкой. Конечно, в совете вряд ли отыщется предатель. Но вдруг? Тогда мы все летим прямиком в драконью пасть.
– Кто еще знает об этом? – спросил я.
– Пока никто, кроме нас, – ответила Эзабет. – Я должна еще раз встать перед Орденом. Он должен помочь мне проникнуть в ядро Машины и все проверить. Капитан Галхэрроу, помогите мне. Используйте свое влияние для того, чтобы доставить меня к ядру Машины.
Я молча сидел, глядя на ворона, вытатуированного на моей руке. Сейчас чертовски подходящее время для того, чтобы вылезти наружу. А у меня к Вороньей Лапе много вопросов. На самом ли деле мы трупы или это только мне кажется? Машина была нашей единственной защитой от Глубинных королей и их бесчисленных рабов.
– Как бы ты мог помочь нам сейчас, – подумал я. – В Морок зашла сотня тысяч драджей, а наше единственное настоящее оружие на последнем издыхании. Тащись сюда, мать твою! Это же твоя война. И мы ее проигрываем.
Глава 14
Мы пили кофе на террасе. Над городом висело тусклое предутреннее небо. Восходила только одна луна, Эала. Ее золотистый свет казался слабым и пыльным. Конец лета выдался прохладным.
– Скоро будут расставлены все точки над «и», – задумчиво выговорила Эзабет.
– Моя леди, над чем? – осведомился я.
– Над всем этим, – ответила она, обведя рукой панораму крыш окутанного туманом города. – Век назад здесь были только пастбища и холмы. Разве что какая-нибудь крохотная деревенька. Эта война тянется слишком долго. Скоро она окончится.
– Вы говорите это с оптимизмом.
– Честно говоря, я в замешательстве, – пожав плечами, сказала Эзабет. – Я не хочу, чтобы выиграли Глубинные короли. Но я иногда думаю: а разве у нас жизнь лучше? Мы выжаты досуха. Мы должны непрестанно бросать все новых людей и оружие на крохотную, залитую кровью полоску земли. В этом году Риока отбрасывает слишком длинные тени. Земля не уродит. Будут голод и бунты.
– Но Валенград пока живет, – сказал я.
– Конечно. Ведь князья знают: или они посылают людей и припасы на границу, или теряют свои владения, титулы и богатства. Князья исполняют предписанное – но не на гран больше. Все остальное они хранят в закромах. Никакой благотворительности, о милосердии и сострадании к людям нет и речи. Иногда мне тяжело понять, за что же мы сражаемся.
– Да, временами и в самом деле сомневаешься, – согласился я. – Будто это вовсе и не твоя война. Пусть бы Короли и Безымянные сошлись где-нибудь посреди Морока да и покончили с этим. Когда думаешь о них, вся наша суета кажется бессмысленной. Однако я не хочу становиться драджем. Это уж точно.
– Есть секты, желающие сдаться Глубинным королям. Почему люди хотят превратиться в чудовищ? – спросила Эзабет.
– Ну, драджи не все выглядят как чудовища. Не все делаются серыми. Есть разные краски, есть драджи яркие и живые. Кое-кто ничем на вид не отличается от меня или вас. Драджи, которых вы видели на Двенадцатой станции, – стандартная солдатская порода: выносливые, с толстой шкурой, мало пьют. Короли будто сделали их специально для Морока. Но если пересечь его и глянуть на земли Старой Дхьяры, увидишь другое. Там есть и художники, и философы, и умелые мастера.
– Вы их видели?
– Я видел многое.
– Это и лишило вас жалости? Бедный Отто все еще лежит в постели. А его ученик не может прийти в себя.
– В Мороке жалость убивает людей. В Мороке быстро узнаешь, что мораль выдерживает песчаные бури, облака стрел и магию «малышей» ничуть не лучше плоти.
– Капитан, ваша душа окаменела.
– Да.
– Вы когда-нибудь хотели бы быть другим?
– Я хотел бы, чтобы все было по-другому, – ответил я.
На мгновение на меня нахлынула память о том лете, о нас, беспечных детях на речном берегу, смеющихся, сдувающих пух с одуванчиков. Я будто снова стал юным, словно тысячи жизни не вытекли чужой кровью из-под ногтей, словно Эзабет не была изменницей, и, скорее всего, сумасшедшей.
– …Хорошо, если бы здесь был мой брат, – наконец сказала она. – Он – наш семейный философ. Однако мне сейчас его математика пригодилась бы больше, чем его представления о морали. Но он где-то в Мороке.
– Он солдат?
– Нет, – ответила она и рассмеялась. – Хотя, наверное, служба могла бы ему понравиться.
Смех странно звучал сквозь маску.
– Пройти даже десяток шагов по Мороку требует немалого мужества. Он, должно быть, отважный человек.
– Просто он считает, что его дело стоит риска. Хотя, наверное, это и есть отвага.
– А как насчет вас? Ведь вы рискуете своим именем, честью и жизнью. Зачем?
Эзабет отвернулась, всматриваясь, и наконец указала на мануфактуру Эроно, едва видневшуюся за краем города.
– В городах-государствах сто тридцать три больших и малых мануфактур фоса. Они дают нам свет, тепло, очистители воды, коммуникаторы. Но мы забываем о том, что за каждой ниткой энергии – человек у ткацкого станка. «Таланты» работают ночь за ночью до тех пор, пока не ломаются их тела и рассудки. Затем кто-нибудь приставляет им пистолет к затылку и высылает семье то, что здесь считается компенсацией за потерю любимого человека. Я помогала Малдону, потому что хотела помочь «талантам». Я хотела удостовериться в том, что их жертва не напрасна.
– То, что делают с «талантами», не нравится никому, – согласился я. – Но разве есть выбор?
Эзабет покачала головой.
– У меня была подруга в университете. Ее звали Тесса. Простолюдинка, но поразительно умная и талантливая. Она выиграла стипендию на обучение. И потом у нее случилась вспышка. Выплеск магии прямо в аудитории. Чепуха. Тесса всего лишь подпалила себе бровь. А на следующий день за ней пришли и, как того требовал закон, увезли ее на мануфактуру.
Эзабет охватила себя руками, поежилась.
– Тесса продержалась всего четыре года. Хоронить было почти нечего. Она превратилась в иссохший скелет. Она не узнавала родителей. Свет забрал у нее даже их.
У меня не очень с умением утешать и сочувствовать. Я просто кивнул.
– Я не настолько наивна, чтобы не понимать значение работы «талантов», – сказала Эзабет. – Многие отдали свои жизни за то, чтобы стояла граница. Но нельзя разбрасываться жизнями для того, чтобы набить карманы богатеев!
Поддерживаемый пятнисто-угреватым учеником, явился Отто Линдрик. Он не выказал особой радости, обнаружив меня в своем доме. Я его за то не виню.
Эзабет объяснила, как они познакомились с Линдриком. Он перевелся в город из провинциальной мануфактуры после смерти прежнего бухгалтера Ордена. Обстоятельства гибели были подозрительными. А когда Линдрика сделали ответственным за поставку катушек с провинциальных мануфактур к ядру Машины, он обнаружил расхождение в снабжении фосом. Линдрик открыл их Малдону, выдающемуся спиннеру, эксперту по фосу, известному своей нелюбовью к правящей верхушке. Отто доверял Малдону. Линдрик не представлял то, что откроет Малдон, и что открытие сделает с его рассудком.
– Вы не сказали княгине Эроно, где леди Танза, – с удивлением констатировал Линдрик.
– Это да. Я просто отправился домой и как следует поразмыслил. Деньги нужны, это да, но судьба и дела Эзабет нужнее и важнее. Я не привык бить в спину, в особенности спящих и беспомощных, – процедил я. – Если я подумаю, что вы работаете на врага, я приду к вам в открытую.
Эх, хорошо сказано и к месту. Хотя вранье, конечно. Я бил в спину беспомощных и спящих не раз и не два.
– Кто-то могущественный послал поджигателей в дом Малдона. – Продолжил я. – И потому я не могу доверять никому. Мы пойдем медленно и уверенно. Мы исключим возможности одну за другой, а не понесемся сломя голову навстречу пушкам.
– Орден отказался собраться для того, чтобы снова слушать Эзабет, – сообщил Линдрик.
– Маршал Венцер тоже отказался давать мне аудиенцию, – добавила Эзабет. – Даже кузина, хотя и уверяет, что разделяет мои опасения, не помогает ничем. Раз они отказываются слушать, я пойду напролом. Если мне не оставят другого выбора, я обнародую свои результаты.
– Я понимаю ваше нетерпение, – выдержав паузу, произнес я. – У вас и в самом деле может быть что-то сногсшибательное. А может, все и не так, и вы ошиблись с вычислениями. Не мне судить. Но если вы опубликуете, как думаете, что ваши слова сделают с людьми?
– Люди должны знать, – сурово отрезала Эзабет.
Да уж, гибкость, как у лома.
– Ни хрена люди не должны знать, – сообщил я ей. – Даже если это правда, хоть я и, мать его, надеюсь, что все это лажа. Нельзя такое говорить обычным людям. У них нет мозгов воспринять такое.
– Вы совсем не уважаете своих соотечественников? – холодно осведомился Линдрик.
Я уловил иронию и намек на то, что я вчера учинил с бухгалтером Ордена.
– Люди – овцы, – поведал ему я. – Они делают то, что им скажут. Они верят в то, во что хотят верить, или в то, что больше всего пугает их. Если им не нравится очевидное, они отвергают либо игнорируют его. Я не виню людей за это. Оно естественно. Я не могу сказать им, что они глупцы. Они не понимают, что они – овцы. Откуда ж им понять? Овцам не дано уразуметь, насколько пастух умнее их.