Она взяла в руки лист бумаги с наброском двери и замкового механизма.
– Как думаешь, если бы мы поняли, как ее открыть, мы бы сидели здесь? Нолл плотно закупорил ее. Наверняка есть математическая последовательность, раскрывающая замок, но какая? Нолл не сказал. Дверь не разрушить. Я потратила три канистры, пытаясь взорвать ее.
Эзабет покачала головой:
– Оставьте меня. Я разгадаю. Я должна.
Перо снова принялось скрипеть по бумаге.
– Как только придете к чему-нибудь – дайте знать, – попросил я. – Я верю, что у вас получится.
Перо замерло. Эзабет невесело глянула на меня и сказала:
– Да уж, наверное, вы верите.
Никто не торопился к нам с приказами или новостями. Мы разузнавали сами, отправляясь по очереди на стену, осматриваясь и докладывая остальным. В общем, мы здорово врезали дхьярам. Я ненавидел драджей. Они были людьми, но стали монстрами, пусть и не всегда по своей воле. Но столько бессмысленных смертей…
Их командир был готов заплатить за Валенград очень многим. Но если солдатня, чьи трупы усеивали землю под стенами, стоит гроши, то гибель «малышей» заставила полководцев Дхьяры призадуматься. Маги стоят дороже целых полков. Похоже, никто не ожидал, что «малыши» не вернутся. Кучи брошенных лестниц у основания стен напоминали лес после бури. Обломки и щепа лежали грудами. Тела вместо листьев, вместо смолы – кровь.
– Пороху больше нет, – прошептал поблизости квартирмейстер. – Велено не стрелять из пушек. Приказ с самого верха.
– И что нам делать, швырять в них пушками? – пробурчал артиллерист.
– Хочешь мой совет? Если они снова пойдут на штурм, садись на лошадь и скачи отсюда во весь опор. Кто знает, что они приготовили на этот раз?
– Ты свихнулся или как? Венцер поставил офицеров на западные ворота. Наружу – только женщин и детей. Поговаривают о том, что оружие раздадут даже в Помойке. Значит, ополчение оттуда полезет к нам на стены.
Подобные разговоры велись повсюду. Мораль портилась быстрее, чем обещания курильщика.
Парапет забрызган кровью. Сегодняшние драджи явились в хорошей броне и с лестницами, достававшими до верха стен. Явилось много, стена длинная, людей мало. Драджи местами все-таки залезли. Пришлось драться врукопашную. Я потерял несколько своих. По слухам, три-четыре сотни вышло из строя на стене, две на улицах. А нас-то всего было несколько тысяч. Чем больше мы теряем, тем больше будем терять при штурме, потому что тяжелей удерживать стену. Я посмотрел на шутовские колпаки эжекторов Машины Нолла, высящихся над цитаделью. Мы слишком долго и слишком сильно верили в нее. А следовало набрать больше людей. Сейчас, в конце, это кажется до банальности очевидным.
Смердело медленной смертью.
Я сидел, охватив руками голову, в комнате, где были только я и он, медленно соскальзывающий во тьму, поджидающую в финале всех нас. Как долго ему осталось? Ведь не определишь. С рождения песок нашей жизни утекает вниз. Жизнь мы крадем у смерти, но судья неумолим и всегда настигает вора. Теперь город научился смотреть на минутную стрелку. Время вышло. Тик-так. У нас остались только минуты.
– Я не знаю, что делать, – выговорил я в тишину провонявшего логова. – Скажи мне, что делать?
В ответ – тишина. Даже дыхание Тноты почти неразличимо. Молчат пушки на стенах. За ставнями – пустая улица. Кажется, весь город онемел. Людям больше нечего сказать друг другу. Слова ушли вместе с надеждой.
Тнота остался один. То ли хирург отправился лечить раненых, то ли проявил благоразумие и удрал подальше. Тноте уже долго не меняли повязку, не поили, вливая воду меж губ. Он нагадил под себя, простыни пожелтели от застарелого пота и слизи. Я сменил бандаж на культе, протиснул воду меж опухших губ. Но я не смог унизить Тноту, переодевая его, словно ребенка. Хотя ему самому уж точно было все равно. Он горел в лихорадке, то просыпаясь, то проваливаясь в забытье.
Вообще, что я делаю здесь, зачем трачу драгоценные минуты? Мне следовало бы поспать, а после воспользоваться услугами всех шлюх, еще практикующих свое ремесло в этом городе. Мне следовало бы проверить снаряжение. А лучше – выскользнуть из западных ворот наружу и галопом помчаться на запад.
Да уж, море возможностей. И все дрянные. Я не знаю, зачем пришел. Не стоило. Когда моих ранят, я не хожу к ним. Они либо возвращаются ко мне, либо идут в землю. Так оно легче. Ощущаешь меньше вины. Ну вот зачем я провожу часы – быть может, последние в моей жизни, – дыша вонью умирающего? Не знаю. Может, мне просто захотелось повидать старого друга. Их у меня осталось немного.
Тнота заворчал, липкие веки с трудом разошлись, открыли щелку. Он чихнул, плаксиво застонал, будто некормленый пес. Бедолага. Я обмакнул тряпку в кувшин с бражкой и приложил к губам Тноты. Он встрепенулся, всосал, точно младенец на руках. Я обмакнул тряпку снова – и он снова впился. Я выжал струйку в рот, но Тнота поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая бражку по подбородку. Глаза закрылись, дыхание снова сделалось сиплым, болезненно повизгивающим.
До встречи со мной Тнота был навигатором, причем хорошим. Он мог пойти в армию, если бы хотел. Но не пошел. Тнота – человек простой. Он знает, чего хочет, и добивается, чего хочет. Он ценит простые вещи в этой жизни: пиво, любовь, вытянуть усталые ноги у огня. Я однажды взял Тноту на дело, и с тех пор мы работали вместе. Я и сам толком не понимаю, как нахожу тех, с кем буду рядом годами, – Ненн, Тноту. Что их влечет? Работа на Воронью Лапу не принесет славы и денег. Это долгая и прямая дорога во мрак.
– Извини, – сказал я Тноте. – Ты этого не заслужил. Конечно, никто из нас не придет на последний суд без страха, но ты лучше большинства моих людей. Насколько я знаю, ты никогда никого не убил и не хотел убивать. Это редкость в нашем поганом городе.
Я протер ему лоб мокрой тряпкой. Хорошо, что он сейчас не видит моего лица. Я не смог бы потом смотреть ему в глаза.
– Это моя война. Ты должен был первым удрать из города, когда я полез в дерьмо и началась заваруха. Это не твоя драка. Она никогда не была твоей.
Тнота пошевелился и застонал. То ли он услышал меня, то ли дернулся и застонал от боли. Тнота что-то прошептал. Я наклонился к нему.
– Ты чего-то хочешь?
Он снова разлепил веки и теперь уже увидел меня.
– Стоять, – выдохнул он облаком гнилой сухой вони.
– Ты слишком слаб, ты даже сидеть не сможешь. Лежи. Отдыхай.
– Стоять! – выговорил Тнота, впившись в меня взглядом.
Я никогда не видел в его глазах столько ярости и отчаяния.
– Не сейчас. Когда окрепнешь.
Хоть бы он и в самом деле набрался сил, чтобы снова встать на ноги.
Тнота выпростал левую руку, ухватил меня за волосы, подтянул к себе.
– Ты спросил… что делать… я тебе говорю… стоять. Держаться.
Он выпустил мои волосы, закашлялся. Затем снова провалился в забытье своей медленной смерти.
Глава 32
Они позволили нам отдохнуть ночью и ударили на рассвете. Я проснулся под вытье сирен и вспышки, озаряющие расколотое небо. Кроваво-красная Риока заливала мертвенным светом изуродованный мир.
Передо мной выстроились те, кто пережил ночь дезертирства. Молоденький офицерик с бледным и мокрым от пота лицом робко спросил у меня:
– Сэр, а маршал Венцер активирует сегодня Машину?
– Может, да, а может, и нет, – солгал я.
– Но почему? Отчего она еще не включена?
Я прислушался к вытью сирен. Они голосили синхронно с дыханием моей команды.
– Лучше не спрашивать о том, что в головах у больших шишек, – посоветовал я. – У них свои причины, у нас свое дело. Давайте-ка им заниматься.
Эзабет ждала у подножия ведущей на стену лестницы, снаряженная, увешанная канистрами. Проходя мимо, солдаты отдавали ей честь. Я остановился, заглянул ей в глаза – темные, такие красивые, умные. В них никакого страха, только решимость. Она прогнала мой страх. А когда он ушел, я ощутил, как дракон Саравора насмехается над моей слабостью. Я-то думал, что грозящая всем нам неминуемая погибель заставила пестрого колдуна забыть обо мне. Разве ему помогут деньги, когда падет стена? Саравор, по идее, образцовая первая крыса, бегущая с корабля. Странно, что он еще здесь. Хотя – деньги для него отнюдь не главная цель.
Я предложил Эзабет руку. Она приняла, и мы взошли наверх, как лорд и леди со свитой наемников. Я прямо кожей чуял взгляды. Ну мы и гребаная парочка! Может, ребята обрадуются, видя, как мы спелись. Оно обнадеживает, когда люди думают друг о друге, а не о врагах, – по крайней мере, обнадеживает меня.
День прошел тяжело. На дхьяров лился дождь стрел, пушки погавкали вразнобой, изображая залпы, потом заткнулись. Осмелевшие драджи побросали осадные щиты и кинулись на штурм. В дело снова пошли лестницы. Должно быть, на них извели целый лес где-нибудь в Дхьяре. Драджи стоически, с фанатическим упорством маршировали по полю гниющих трупов и мясных клочьев. Ни один не дрогнул, подходя к стенам. Я никогда не понимал, отчего измененные королями люди любили своих новых хозяев больше, чем Тнота пенисы. А это, знаете ли, изрядно.
Мы дрались. Над парапетом мелькали клинки, лестницы с грохотом валились наземь, молоты и топоры лязгали по шлемам, сыпались валуны и старые кирпичи. Первые драджи шли не по своей воле. «Малыши» запустили в них психочервей, чтобы дать пример остальному пушечному мясу. Я проткнул копьем солдата с остекленевшими пустыми глазами, обреченного на смерть. Среди штурмовавших были и уже мертвые – «малыши» с одинаковой легкостью двигали и живых, и покойников.
Дхьяры шли не волнами, а непрерывным потоком. Мои руки налились свинцом, и я отошел, освободив место молодым и свежим. Я видел, как Дантри отсек топором руку, уцепившуюся за парапет. Пара юнцов перепугалась и побежала со стены вниз. Я видел, как одного из моих новичков схватили уже неживые руки и потащили за стену, к груде трупов внизу.
А неоновые буквы над цитаделью все еще складывались в прежнее: «МУЖЕСТВО».