Я уже понял, что все кончено и не осталось ни малейшей надежды. Но одно дело – умозаключить, а второе – увидеть своими глазами. От бессильной злости и отчаяния у меня чуть не навернулись слезы на глаза. Но я взял себя в руки, скрипнул от злости зубами. На сопли нет времени. Как и никогда не было. Сейчас мне нужно прикончить одного монстра.
Среди чудовищного разрушения мушкеты казались жалкими игрушками, снежками против целой лавины. Тихий голос рассудка, упорно отгоняемый раньше, выбрался наружу и указал, что следовало бы возвращаться. Голос увещевал, советовал прислушаться к собственному нутру, к болящим от напряжения мышцам на шее, к тошному кому, застрявшему где-то у желудка. Голос твердил: это не твоя ответственность, не твоя война. И умолял: «Беги, прошу, беги!»
Но я давно уже приучился не обращать внимания на голос здравого смысла. Единственный выход из зала – лестница за аркой, ведущая глубоко вниз. Там – сердце Машины.
А мое хотело выскочить из груди и убежать.
Идти против «малыша» в одиночку – плохая идея. Но провалиться мне на месте, если я допущу монстра к ядру. Он уже вторгался в мой разум на Двенадцатой станции. Он пытался убить меня и Эзабет. И пусть уже нет времени для надежды, еще осталось время для мести. Меня устроит и эта маленькая победа. Главное – успеть засадить свинцовый шар в мозг. Иногда этого хватает, чтобы убить «малыша». Если что, у меня есть и вторая попытка.
Я шел по кровавым следам под холодным светом фос-ламп. Две пары ног – маленькие и большие. Железные двери лишь ненадолго задержали гостей – двери либо выворотило, либо вообще разметало по кусочкам, усыпавшим тесные коридоры. Цитадель строилась для того, чтобы защитить Машину. Интересно, что сам Нолл имел в виду, строя крепость? Наверное же, он представлял коридоры, заполненные солдатами и боевыми спиннерами? Кривые проходы, лестницы – масса мест, где один солдат с легкостью остановит толпу. Однако Нолл не предвидел близорукую жадность князей. Он надеялся, что люди соблюдут оставленные им правила. Типичная ошибка великих.
Я выглянул за очередной угол, держа мушкет наготове. Никого. Я так привык к рассыпанным повсюду телам, что нервничал от их отсутствия. Конец дороги? Со лба катился пот, щипал глаза. В рот словно насыпали песка, в глотке – комок свинцового льда. Здравый смысл отчаянно вопил: «Это самоубийство!!!» Я в этом не сомневался – но зачем-то шел вперед. Битва проиграна, война окончилась. Драджи выиграли, Дортмарк стал частью Дхьяры. Но отчего-то я не мог смириться.
Я поверю в наше поражение, когда скончаюсь. Да и то не обязательно. Пока могу шипеть и плеваться – я в драке. Я кое-что должен и Эроно, и Тноте, и всем мужчинам, женщинам и детям, отдавшим все до меня. В конце концов от нас остается лишь память. Я лучше сдохну, вопя и кусаясь, чем утону в тихом отчаянии, смирившись с поражением. И, вопреки всему, я продолжал надеяться на Эзабет Танза.
Черт, я еще жив.
Я шмыгнул за очередной угол – и вот оба передо мной. Первый – «малыш», встреченный впервые на Двенадцатой станции, преследовавший нас в Мод, советовавший Эроно замучить меня. Ему прострелили руку, но мелкий ублюдок не обращал внимания. Рядом – длинный тощий генерал Йонович. Оба глядели на огромную круглую дверь, испещренную символами.
– Как же ты можешь не знать? – тихо выговорил «малыш».
Такой странный для маленького тела мудрый усталый голос.
– Никто из нас не знал, – напряженно прошептал Йонович.
– Должен быть способ открыть дверь, – сказал «малыш», шевельнул пальцами, и, неистово вопя, генерал упал на колени.
Кровь полилась из носа, уголков глаз, ушей. Психочерви вгрызлись глубоко. Генерал полностью подчинился.
Под бешеный стук сердца я отступил назад, за угол. Если промажу, если не попаду прямо в центр мозга, то отправлюсь туда же, куда и Командный совет. Пуля в тело, даже в сердце, не остановит тварь. «Малыши» используют свои органы не так, как смертные. Если пуля не в мозг – я разделюсь пополам, как прочие бедолаги на пути к ядру Машины.
– Лорд Шавада требует ответа! – процедил «малыш».
Йонович дико завопил. Я рискнул выглянуть. Генерал бился на полу, словно лосось на берегу, выгибаясь, дергая руками и ногами. Нагрудный знак с полумесяцем свалился с генеральских плеч и покатился по камням пола.
– Я должен знать! Скажи мне!
Вопли стихли. Наверное, «малыш» перегнул палку.
– Вне зависимости от того, какие чары наложил на нее Безымянный, дверь есть дверь, – заключил он. – Должен быть способ открыть ее. Должна быть последовательность.
Круглую дверь покрывали небольшие, в пол-ладони диски, на каждом – вырезанное стилизованное изображение. Всего с полсотни их.
– А что случится, если я наберу не ту последовательность? – осведомился «малыш».
Риторический вопрос. Чудовище нервничает. Настолько сложный магический замок вряд ли вежливо попросит удалиться. Безымянные не славятся гуманностью.
Тук-тук-тук в груди, кап-кап-кап вдоль хребта. Я глубоко вдохнул, проверил, правильно ли установлен фитиль. Надо сделать последний шаг. И выстрелить. Не за Дортмарк, не за Венцера, не за бесчисленные тысячи людей, которых превратят в драджей. Просто вокруг – мой гребаный город и чертова Машина, а «малыш» – гребаный агрессор, язва, грязь на моих стенах.
Я прижал приклад к плечу и шагнул за угол, прицелился ниже, чтобы учесть отдачу.
Бухнул порох на полке, мушкет лягнул меня в плечо, в застоялом воздухе заклубился густой белый дым, полностью закрывший обзор. Я отшвырнул разряженное оружие, подхватил второй мушкет, кинулся вперед. Я попал ублюдку прямо в лицо. Но, судя по крику, «малыш» не сдох. Хоть на месте глаз возникла дыра шириной в ладонь, ее оказалось мало. Он привалился спиной к стене, завыл от боли. Я занес приклад, но тут на меня бросился Йонович. Я заслонился мушкетом, генерал впечатал меня в стену. Сильный человек, настоящий солдат. Но психочерви завладели им целиком. Мы взялись рвать друг у друга мушкет, я хряснул генерала локтем в лицо раз и другой, заставляя бессильно мотаться его голову. Генерал не выпустил мушкет, полез за ножом. Я пнул Йоновича ногой в живот, отшвырнул, прицелился и замешкался. Остался один выстрел, а настоящий враг – не генерал.
«Малыш» вслепую хлестнул заклятием. Оно вспороло камень на стенах. Я умудрился отскочить. «Малыш», вереща от боли и ярости, хлестнул второй раз. Йонович зашатался, затем верхняя часть его торса свалилась на пол. Третье заклятие целиком ушло в коридор. А-а, безглазый выродок, ни черта не видишь? Это тебе за Эроно.
В отчаянии он хлестнул горизонтально – но я вовремя упал. Черт, наверное, хорошо слышно, как мое сердце норовит вылезти изо рта. Оно кажется громче, чем барабаны на крепостной стене.
«Малыш» дышал тяжело и хрипло. Юное лицо – к такому еще не прикасалась бритва – стало болезненно-желтого цвета, на месте глаз – багрово-черное месиво. Пот катился с него ручьями. Он приподнялся, оперся спиной о стену, сел, вытянув ноги. Как он терпит такую боль?
Но и в таком состоянии он запросто может меня располовинить. Я очень медленно и осторожно потянулся за мушкетом.
«Малыш» ощупал свое изуродованное лицо. Он дрожал то ли от боли, то ли от страха, то ли от ярости – а может, от всего вместе. Мои пальцы подползли к прикладу. «Малыш» замер, вслушиваясь.
– Я знаю, что ты еще здесь, – выговорил он. – Мне следовало прикончить тебя, когда ты попался людям Эроно.
Как же он узнал меня вслепую? Ублюдок хотел, чтобы я подал голос, желая определить, где я, и убить.
– Галхэрроу, тебя всегда было тяжело прикончить, – процедил «малыш» и выдавил презрительный смешок. – Чертовски тяжело.
На удивление знакомый голос. Так странно выговаривает, подворачивает слова. Я прищурился, всматриваясь в лицо «малыша».
И понял, что видел его намного раньше драки на Двенадцатой станции. Только оно было на сорок лет старше. И принадлежало моему другу.
– Глек! – мимо воли выдохнул я.
И оцепенел от страха, поняв, что же я натворил.
Но, к моему безмерному удивлению, «малыш» не ударил магией.
– Как хорошо быть рядом со старым другом. Их у меня осталось так немного, – выговорил ребенок.
Да уж, время – безжалостный скульптор. У одних оно отбирает детскую округлость и мягкость, наивную красоту. Другим – дает. Я не нашел Малдона. Его отыскали короли и сделали своей тварью.
– Их у тебя нет вообще, – сказал я.
– Да, наверное. Я бы сказал, что мне жаль, если бы я мог чувствовать жалость. В общем, ничего личного. Просто у меня такая работа.
Он откашлялся, харкнул липким черно-кровавым сгустком крови, затем поднял рукав и показал клеймо Шавады на левом предплечье. Клеймо Вороньей Лапы я тоже носил на левом.
– Что с тобой случилось? – спросил я.
Ну, хуже уже не будет. Отчего бы не разузнать напоследок.
– Случилась жизнь. И смерть, – ответил Глек Малдон. – Но сейчас не время распространяться об этом. Ты мне нужен, чтобы открыть эту дверь. Я же знаю, ты работал с женщиной-спиннером. Ну не смешно ли? Она единственная в этом городе, кто и в самом деле может открыть дверь. Но и ты, наверное, тоже кое-что знаешь.
– Я ни хрена не знаю, – заметил я.
Черт. Вот сейчас и начнется самое дерьмо.
– Хорошо, – сказал Малдон, упершись руками в пол, выпрямляясь. – Вот мы сейчас и проверим.
Я знал, что это значит. Я кинулся за мушкетом, поднял, прицелился и почти нажал на спуск – но тут психочерви ударили в мой разум. Они вцепились, вгрызлись, проникая все глубже в самую суть. Я ощутил в себе Малдона – и что-то огромное и жуткое, стоящее за ним, чудовищную тень, мощь столь великую и древнюю, что она превосходила всякую мораль, человечность и даже понятие о времени. Черви сломали мою волю и принялись ворошить память.
Ребенок поднимает свой первый деревянный меч, просто палку с перекладиной и обмотанной бечевой рукоятью. Ребенок усмехается, замахиваясь на пса. Мать осуждающе качает головой, но отец горд. Он хочет именно такого сына, он с радостью видит, что его надежды оправдываются.