Впереди – люди. С их лицами что-то странное. Мозг отказывается работать. Эроно успокаивает. Бояться нечего. Он позволяет сковать себя цепями, связать, надеть повязку на глаза, залить воду в рот. Узник не понимает происходящего, но затем слышит жужжащий говор и осознает: они не люди. Они – чертовы драджи. Уже ничего не поделаешь. Драджи увозят его в Морок.
Я вырвал себя из воспоминаний Малдона. Вокруг меня – серебристые контуры троп и дверей. Вдали верещит дракон, рычат черви. Я попытался не обращать на них внимания, сосредоточиться. Огромная тень посмотрела на меня. Я ощутил чудовищно зловонное дыхание. Он глядел, но был бессилен помешать мне. Я ощущал его ненависть – и хоть раз за всю мою гребаную жизнь понял, что нужно делать.
Я ринулся в глубь памяти.
Это медленно и больно. Его подвесили между кольями на безжалостном солнце Морока. Магия испорченной земли входила в тело сквозь сотни крохотных надрезов. В его глотку лили жгучую дрянь, и он глотал, перхая и захлебываясь, и ощущал, как отрава прожигает нутро.
На день полотняный тент убирают. К узнику не допускают свет лун, не дают плести фос. Мучители не опасаются бегства. В лагере поблизости трое «малышей», глядящих с отвращением и завистью. В их лицах – невероятная, неправдоподобная злоба.
Процесс долог. Каждый день мучители удлиняют веревки. Выпадают волосы, усыхают мышцы, уменьшаются даже кости. Узника меняют, превращают в одного из своих. Он ощущает, как растет магическое ядро в груди, крепнет с каждой дозой жгучей отравы. Но узник еще остается собой. Он надеется освободиться, прикинуться покорным и с помощью чужой черной магии сокрушить палачей. Пусть мучаются так же, как мучался он.
На десятый день пришел сам Шавада. Малдон ощутил его приближение за много миль, почувствовал неимоверную королевскую мощь. Глек забился, задергался, но его тело стало крошечным, как много лет назад. Хотя оно сильнее, выносливее и не стареет, но кажется совершенно чужим. Оно постоянно преобразует себя, оставаясь юным, крошечные, составляющие тело частички постоянно обновляются. Никто не может повредить ему, и время не властно над ним. Малдон получил величайший дар – бессмертие.
Пришел Шавада. Его присутствие – как вторжение в мозг. Оно загрязняет, оскверняет разум. Шавада отделяет чешуйку кожи, крошечную часть своего «я», и отправляет жить в душу Малдона. Того окутывает дикое смятение, пьяный вихрь, бешено крутятся увечные мысли. Струя тьмы пронизывает разум, словно чернила – воду. Малдон воет. У него отняли волю.
Вот он, тот самый момент! Я схватил нить памяти, увидел, как она уходит вдаль, во тьму. Там высилась огромная тень, черное пятно в бескрайней ночи. Гора медленно повернулась – Шавада посмотрел на меня.
Я зашатался. Тяжести его взгляда хватало, чтобы сокрушить меня, стереть в порошок, развеять в пыль. Когда-то я смог посмотреть в лицо Вороньей Лапе – но он всего лишь безумен. Во взгляде Шавады тысячелетняя злоба. Он будто кричал, что Короли пришли в этот мир намного раньше нас, владели миром, и на него у нас нет прав. Короли пострадали от наших рук и теперь хотят вернуть страдание с лихвой. А начнут с меня.
Я ощутил его гнев, жестокость – но ничего больше. Малдон был всего лишь проводником. Шавада не мог сам обрушить на меня свою волю.
– Саравор! – закричал я, ухватив обрывок памяти.
Тот задергался, извиваясь, – серебряная живая веревка в моих несуществующих руках.
Дракон пал. Черви плотно обвились вокруг него, зажали искалеченные, переломанные лапы и крылья, впились клыкастыми пастями в плоть. Шеи сосущих тварей раздулись. Голубая драконья кровь щедро лилась наземь.
Дракон услышал меня, попытался приподнять голову, но черви стиснули длинную шею, погасили пламя.
– Саравор, сюда! – отчаянно крикнул я.
Увы, дракон проиграл. Малдон сделал пестрого колдуна пленником в моем разуме. Дракон сдавленно застонал. Да, тягаться с «малышом» – непростительная, самонадеянная дерзость.
Тень снова посмотрела на меня. Но теперь я не ощутил ненависти – лишь презрение.
Кто-то потянул за мою несуществующую руку. Я посмотрел вниз. Вокруг меня собрались все шестеро серолицых детей. У всех – одинаковое мертвенное безразличие в глазах, словно они не могли и не хотели понять происходящее вокруг. Меня дернули сильнее. Я пожал плечами. Ребенок указал на облако глянцевитой черноты, куда уходила серебряная веревка-воспоминание, затем указал на себя.
– Что? – удивился я.
Ребенок показал на черноту, затем на себя.
– Так ты хочешь это?
Все шестеро нетерпеливо, яростно закивали. Пустые лица скривились в одинаковых улыбках.
– А как я могу дать это вам?
Они синхронно пожали плечами. Огромная тень снова со злобой уставилась на меня и серолицых сирот. Что они за создания, черт их побери? Они хотят черноту, тень хочет, чтобы они ушли, черви почти прикончили дракона и мой безумный сон, а остаток моего разума с трудом справляется с обстановкой. Я протянул руку вдоль веревки-воспоминания на сотню миль и схватил черноту.
Она оказалась живой и ядовитой, корчилась, извивалась. Я ощущал холодную тьму внутри – клочок силы Глубинного короля, ставший моим. Я могу взять его и употребить против моих врагов, стать чародеем, плавить камень, рассекать врагов, будто кукол. Вдруг я смогу перевернуть весь ход войны с драджами? Сокрушить и победить?
– Ну конечно, – шептала магия во мне. – Бери меня, используй!
Она зашипела – игриво, томно, ядовитым голосом прасоблазнительницы. Я хотел ее, а она меня.
Меня снова дернули за руку. Дети хотели эту магию, алкали ее.
Я посмотрел на дракона, скованного толстыми от крови червями. В глазах – отчаяние, мольба.
– Да, – произнес прямо над ухом голос Саравора. – Отдай его мне! Я заберу его у «малыша».
На меня обвалилась злоба Шавады. Меня затрясло. Я вдруг понял, что в реальном мире у меня подогнулись колени и пошла носом кровь. Гнев Шавады колоссален, непереносим.
– Это – мой долг! – закричал я Саравору. – Это все, что я должен тебе. Бери и убирайся к черту из моего тела!
Дети возбужденно закивали.
– Договорились, – заключил Саравор.
Я протянул комок тьмы. Колдун клацнул серебряными клыками и перекусил веревку.
Надо мной взорвалась ненависть, ударила приливной волной. Затем исчезли серолицые дети, дракон стал дымом, черви стали темнотой. Я услышал чье-то хриплое дыхание и не сразу понял, что оно мое. Я открыл глаза, заморгал. С потолка лился тусклый свет фос-трубок. Рядом валялось тело Йоновича. Малдон лежал у стены. Из мушкетных фитилей еще вился дымок. Я вздрогнул, меня вытошнило. Желудок был почти пустым, но все равно было больно.
Я прислушался к себе. Похоже, и в самом деле внутри ничего не осталось. Саравор выполнил условия сделки – убрал дракона. Не было времени думать о том, что же именно я совершил, передав пестрому ублюдку кусок силы самого Шавады. Лучше справляться с неприятностями по очереди.
Я приставил ствол мушкета ко лбу Малдона. А что будет, когда он очнется? Может, Саравор забрал столько чужой силы, что Глек освободился из-под власти Шавады? Вдруг связь разорвана? Мой палец задрожал на спусковом крючке. Проще всего всадить Глеку свинцовый шар в мозг. Так безопасней.
И разумней.
Я сглотнул, глянул поверх ствола. И в изуродованном детском лице, в пухлых щеках, в очертании рта я узнавал бывшего друга. Иногда бывшего лучшим другом. И всегда бывшего товарищем по оружию. Я должен ему кое-что побольше порохового дыма и пули. Я посмотрел на месиво, оставленное мушкетной пулей на месте глаз моего друга. Обломки чистой белой кости выглядывали, словно фарфоровые черепки из склизкой красной грязи.
– Прикончи меня, – прохрипел Малдон.
– Следовало бы, – согласился я.
– Так давай!
Я снова коснулся пальцем спуска. Дым от фитиля щипал глаза. Я стиснул зубы, чувствуя, как по щекам катятся слезы, прижал приклад к плечу.
– Сейчас, – сказал я.
И не выстрелил.
– Мне незачем жить, – сказал Малдон. – К тому же, я видел слишком многое для смертного. Я заглянул в черное сердце тварей, зовущих себя «Глубинными королями». Галхэрроу, ты и представить не можешь, насколько они чудовищны и что сделают, если выиграют. Пожалуйста. Забери мою боль.
– Ты чувствуешь ее?
– Теперь да, – выговорил он очень тихо, будто прошелестел сквозняк в темной гробнице. – Помнишь ту ночь, когда мы раздобыли бутылки «Вайтландского огня» и выпили с бордельными девками над заведением Энхоста? Веселая удалась ночка.
– Ты затащил в постель всех пятерых, – вспомнил я, улыбаясь, но палец с крючка не убрал.
– А ты не захотел и притронуться к ним, – добавил он и закашлялся – хриплым, тяжелым кашлем умирающего.
– Да, были времена.
– А теперь посмотри на меня: изуродованное детское тело, изуродованная жизнь. У меня отняли все.
– Мне жаль, что я не был там и не смог помешать. Они забрали тебя. Я должен был найти тебя раньше.
– Не твоя вина, – сказал он. – А теперь давай кончай.
Он зашевелился, оперся о стену, поднял голову.
– Ну же, скорей.
– Но ведь Машина Нолла, – указал я. – Ее нужно активировать. Сюда идет Шавада.
– Именно, – выговорил Малдон и попытался улыбнуться. – Отчего, по-твоему, я так хочу быть пристреленным? Я не хочу возвращаться к нему. Он и в самом деле идет сюда. Он знает, что Машина не работает.
– А мы можем ее запустить? Есть хоть какой-то способ?
– Может, и есть, – сказал Малдон и пожал плечами. – Дело в парадоксе Песнобега. Машина забирает столько фоса, что, на первый взгляд, работать в принципе не может. Отдача должна быть невероятно велика. Но у меня есть теория на этот счет.
– Что за теория?
– Представь полый шар, у которого внутренняя поверхность – сплошь зеркало. Свет рождается внутри и бесконечно отражается от стенок, не в силах выбраться наружу, пока не проделает дыру. Мне кажется, ядро Машины, в сущности, именно таково.