ким портам, где никто их не знал и не ведал о путях, ведущих к бессмертным сущностям, способным преумножить людскую мудрость и сделать человека неуязвимым как для ему подобных, так и для самого времени.
Дуайт решил, что теперь самое время для появления кукловода, если таковой существовал. Но черные настенные часы равнодушно тикали, и никто не появлялся.
— Между тем ваши невежественные предки яро стремились прогнать мой народ не только с обжитых земель, но и из памяти. Тогда мы считали это величайшим оскорблением, но время показало, что так было к лучшему. Среди этих лицемерных очевидцев нашего существования лишь Уильям Блэкстон сохранил дневник, в котором упоминалось о нас. Этот дневник сгорел вместе со всей библиотекой Блэкстона через несколько дней после его смерти.
— И это никому не показалось подозрительным? — осмелился спросить Дуайт.
— Уильям Блэкстон умер от вполне естественных причин. — Если это и было так, кривая усмешка Кастро вовсе не выглядела невинной, будто он все равно скрывал правду за завесой таинственности. — По слухам, шифрованные заметки о моем народе сохранились также у Роджера Уильямса, но их так никогда и не расшифровали. А возможно, он просто любил клеветать на всех своих соседей. Вы знаете, что его останки превратились в яблоневый корень?
Что? Дуайт опешил настолько, что даже не чувствовал под собой дивана, будто его ноги отнялись, а дух покинул тело.
— Мистер Кастро, вы действительно убеждены, что в нашем доме находится нечто принадлежащее вам? — спросил он. — Вас не затруднит сказать хотя бы, что это? Желательно уложившись в одно простое предложение.
Губы Кастро расплылись в блаженной улыбке. Или снисходительной? Его медные глаза, напротив, потеряли всякое выражение, став похожими на змеиные.
— Величайшие наставники моей религии скрывались в дебрях Катая{13}. Новообращенным не хватило бы и трех жизней, чтобы сравниться с ними в мудрости.
Руки Кастро продолжали двигаться сами по себе, будто плетя «кошкину люльку» без веревки. Вот только формы, которые чертили пальцы старика, расплывающиеся и по спирали устремляющиеся одна к другой, не соединяясь, вызывали у Дуайта тошноту. Он чувствовал приближение беды, но у него все равно не хватало духа отвести взгляд.
— Наставников, в совершенстве овладевших секретными искусствами Катая, не могло быть слишком много — это неминуемо привело бы к бессмысленному и беспощадному конфликту, — и потому, познав главные таинства, я отправился странствовать и наконец осел в Луизиане. Там, на новом болоте, я несколько десятилетий учил новых последователей, пока очередные недоумки, возомнившие себя представителями закона, снова не прогнали нас. Меня поймали и уже готовы были казнить, но я прикинулся слабоумным метисом и обманул их. Стоило моим тюремщикам на секунду расслабиться, как я воспользовался своими религиозными знаниями и сбежал. «Разыграл расовую карту»{14} — так, кажется, это теперь называется?
Кастро недовольно скривился. Его руки продолжали свою нечестивую пляску.
— Когда это было?
Эдит крепко сжимала бутылку «Эдмундо Дантеса», не выпуская ее из рук с того самого момента, как села на диван. С ее стороны было наивным считать, что после всех увиливаний Кастро даст ей прямой ответ.
— В те времена ваш прекрасный ром, да и любой другой алкоголь, был вне закона, — ответил Кастро.
— Хотите сказать, что вы жили еще в тысяча девятьсот двадцатых?
Врет и не краснеет! Сколько же ему тогда лет? Больше ста?
Кастро презрительно нахмурился, разочарованный тупостью Дуайта.
— Сколько лет назад вы жили в этом доме? — спросила Эдит, не дождавшись ответа на вопрос мужа. В ее тоне не было ни капли любопытства, будто она держала в себе куда более волнующие вопросы. Неужели она настолько превосходила Дуайта умом?
— Я никогда не жил в этом доме.
Судя по тому, как Эдит побледнела, Кастро, сам того не ведая, ответил на другой ее вопрос — тот, что она боялась задать. Бешеный танец старческих пальцев не прекращался ни на секунду. Почему Эдит не настаивала на том, чтобы старик покинул их дом? Дуайт и сам бы это сделал, если бы смог сосредоточиться.
— Давайте расставим все по местам, — осторожно предложила Эдит. — В начале вашего эпического повествования вы намекали, что прибыли сюда с переселенцами из Европы и поселились на болоте, которое якобы здесь было. Таким образом, выходит, что вам больше четырехсот лет?
— Нет, что вы, мне не четыреста лет.
С толикой ревности Дуайт заметил, что Кастро был куда более снисходителен, когда неверные предположения высказывала «красивая» Эдит. Раз она так понравилась старику, то, может, ей стоило бы попросить его прекратить эти игры руками?
Медные глаза Кастро сверкнули, словно потешаясь над молчаливым негодованием Дуайта.
— Во время моего пребывания в Катае я бродил по горам Сычуаня, любуясь реликтовыми метасеквойями. — Кастро принялся говорить нараспев, еле слышно, и Дуайту пришлось вытянуть шею и напрячь слух. Чтобы раскрыть свой возраст, старик вновь избрал витиеватый путь. — Эти деревья заставили меня размышлять о природе хищных растений. Иногда я замечал, что мухи и пчелы, садившиеся на мягкие зеленые предпобеги, буквально растворялись в них, оставляя после себя лишь блестящую бескрылую оболочку. Я предположил, что в хвое содержатся некие соки, способные переварить насекомое. Химический состав растения и уязвимость к нему насекомых предопределили то, что секвойя стала, по сути, хищником{15}, нуждающимся в животном белке.
Дуайт лишь растерянно сидел, едва вникая в суть лекции. Полоумный сектант теперь изображал из себя ботаника с сомнительными постулатами. Мало того, его акцент практически исчез. Убрать еще пару дифтонгов, и старик спокойно сможет вести вечерние новости.
— Я понял, что те деревья, которые питались соком жертв, были способны размножаться куда эффективнее остальных. Таким образом, некоторые плотоядные виды смогли полностью вытеснить своих сородичей вплоть до полного их исчезновения.
Кем же на самом деле был Кастро? Эту загадку не могла решить даже Эдит, а о Дуайте и говорить нечего. Выбирая между двумя крайностями — опасным психопатом и безумным гением, Дуайт склонялся к первому. В его понимании Кастро был невероятно красноречивым, но безнадежным социопатом. Дуайт привык судить о людях по одежке и избегать неприятных личностей и потому решил считать научные заключения старика лишь бредовым отступлением от его столь же бредовых исторических фантазий.
— Ранним плотоядным растениям требовалось умение обездвиживать жертву, как это делают пауки или другие хищники, при этом не сдвигаясь с места.
Кастро замолк, будто его рассказ подошел к логическому концу. Его руки, столь настойчивые в своем колдовском кружении, обмякли и опустились на колени.
Блеск в глазах Кастро стал еще ярче и, казалось, осветил даже морщины на его лице. Теперь на Эдит и Дуайта смотрела торжествующая маска. Вдобавок в ноздри Дуайту ударил запах мускуса, будто Кастро, неподвижный, словно окаменелое дерево, от возбуждения выпустил этот аромат не из атрофировавшихся потовых желез, а из какого-то другого места. К запаху примешалась вонь застарелой мочи и грибка с примесью тухлятины и тлена — так пахло тело старого соседа, которое Дуайту как-то пришлось опознавать в холодном морге. Дуайт попытался отодвинуться подальше от этой мерзости, но не смог и пальцем пошевелить. Он был словно муха на предпобеге древней метасеквойи, словно жертва гипноза — или чего-то иного, сотканного неугомонными руками Кастро.
— Пришла пора, — возобновил рассказ Кастро, — открыть вам истину, о которой вы и сами догадываетесь. В те мрачные времена, когда не было ни этих домов, ни дорог, эти места принадлежали мне. Воды и грязь Котовьих топей скрывают священный для меня предмет, поспешно спрятанный от недругов. У меня было множество последователей, мне приносили жертвы, под моим руководством проводили ритуалы, и когда всемогущие силы, что бушевали на земле до начала времен, вернутся, чтобы положить конец ходу истории, я восторжествую. В будущем, когда звезды сойдутся, я обрету истинное величие — я, кто в стародавние времена звался Хозяином Котовьих топей.
— А с нами что будет? — Прежде низкий, протяжный голос Эдит стал глухим, напряженным, словно ее голосовые связки распухли и перекрыли дыхательные пути. — Почему мы не можем пошевелиться?
Кастро с удивительным проворством вскочил, отряхнул невидимую пыль с рубашки и развел руками. В его осанке не осталось ни намека на остеопороз.
— Вы, по вашим собственным словам, на своем законном месте. Зачем вам его покидать?
Безмятежная улыбка Кастро никак не сочеталась с беспощадным взглядом его медных глаз.
— Мы ведь вам ничего не сделали! — Дуайт вложил все силы в произнесение слов, но его голос все равно был неестественным и булькающим.
— Мистер и миссис Никерсон, вы ведь гордитесь своей безупречной родословной? Вашими предками, что выстроили города на месте дикой природы, или, как вы любите говорить, «нанесли их на чистый лист»? Как ни взгляни, вы ничем не отличаетесь от тех, кто истреблял коренное население, и тех, кто истреблял нас. То, что я пришел получить, — лишь малая толика того, что я потерял по вашей вине.
— Но мы не имеем отношения к тому, что делали наши предки! — Дуайт давился каждым слогом, но Кастро прекрасно его понял.
— Пусть так, но вы их прямые наследники. Верно? — Улыбка Кастро стала такой же мрачной, как и взгляд. — Будете это отрицать? Встанете и оспорите это утверждение? Нет? Так я и думал.
— Умоляю, позвольте нам помочь. Что бы вы ни искали, мы отыщем это для вас. — Сдавленная мольба Эдит свидетельствовала о том, что она паникует не меньше Дуайта. Кастро наверняка задумал навсегда оставить их неподвижными. — Все, что угодно!