— Да ничего особенного. Все как обычно.
— Как дети? Как Кен?
— Отлично. Крутятся как белки в колесе.
— Поцелуй их за меня.
— Непременно. Кстати, тебе от них привет.
В действительности приветов никто не передавал, но Нина оправдывала домашних забывчивостью. Вспомни они про старушку, может, и передали бы — хотя вряд ли.
Любая неосторожная фраза грозила перерасти в серьезный разговор — совершенно неуместный и ненужный. Бабушка и внучка обменивались банальными фразами, хотя пустая болтовня коробила и подавляла обеих. Свое раздражение Розмари списывала на всепоглощающую, бесконечную усталость, а Нина — на неотложные дела.
За окном колыхался луг, трава волнами блестела на солнце, сгибаясь под тяжестью живого веса, поднявшегося с реки и подбирающегося все ближе к дому, но ни к кому конкретно. Розмари чувствовала его приближение. Нина еще нет.
— Хочешь перекусить? — предприняла она очередную попытку.
— У меня давно нет аппетита, да и откуда ему взяться.
— Бабуль, надо поесть.
Диалог повторялся в каждый приход Нины, но обычно Розмари не отвечала со столь убийственной прямотой.
— Надо? А зачем?
— В смысле, зачем? Едят, чтобы жить.
У Нины поджимало время. У Розмари тоже, но оставшиеся крохи больше не играли роли.
Уговоры внучки возымели действие. Старушка проглотила пару ложек рагу, половинку печенья, отпила молока. Всякий раз кусок застревал в горле — проклятая старость притупляла вкусовые рецепторы, не позволяя наслаждаться едой. Нина, напротив, ела быстро и много, но скорее из желания оценить собственное кулинарное мастерство. Однако, прожевав последний кусок, нашла, что чего-то не хватает. Розмари похвалила завтрак, ведь к нему прилагалась приятная компания, забота, ну и обилие шоколадной крошки. Казалось, это не печенье с шоколадом, а наоборот, шоколад с редкими вкраплениями теста.
Постепенно завязался разговор. Говорила в основном Нина о вещах, некогда пробуждавших в старушке живой интерес: о детях, экономике, войне, религии, семейных историях. Розмари вспоминала, как в прежние времена дамы со всего квартала устраивали посиделки в кофейне и за шитьем обсуждали всякие мелочи — вынесенные на всеобщий суд, они сразу приобретали серьезный оборот. Конечно, повторяла она, не все было гладко — периодически всплывали или замалчивались истории про педофилию, супружеские измены, болезни, катастрофы, похищение детей. В тот день Розмари завершила рассказ словами:
— Мы не были друзьями в буквальном смысле, но эти совместные сборища связывали нас прочными узами. Теперь никого не осталось. Одни переехали, и связь с ними прервалась. Другие умерли. Месяц назад Франсину Поллак забрали в дом престарелых. Я — единственный пережиток тех дней, одинокая, как остров в бушующем океане.
— Сочувствую, бабуль. Жуткое ощущение, должно быть.
— Так устроен мир.
— К сожалению.
— К сожалению или к счастью — не важно.
Розмари не упомянула незримый тягучий прилив, с завидной регулярностью накрывавший окрестности. Этот поток принес и затем рано отнял любовь всей ее жизни, это он вызвал пожар в доме Клингманов, и он же питал влагой их дивные розы. Подхваченный этим бурным течением, Марк Эбернети пропал без вести во Вьетнаме, а Шерил Рейнс стала врачом в Африке; из-за него целый квартал самостроя снесли ради торгового комплекса и разбили прелестный парк на месте покосившихся хибар; ему же Франсина Поллак была обязана своим быстрым угасанием, а сама она — долгой счастливой жизнью. Розмари понятия не имела, вызвал ли поток эти события, обусловил или просто-напросто обнажил, однако его откровенная безучастность внушала отчаяние и надежду.
— Давай пройдемся, — предложила она и, кряхтя, начала подниматься с кушетки.
В отчаянии Нина бросила выразительный взгляд на часы:
— Бабуль, ну куда… Время поджимает… Думаешь, это хорошая… — Она осеклась и подхватила шаткие ходунки, на которые опиралась старушка.
Они неспешно двинулись к задней двери. Лето выдалось сухим и жарким, петуньи чахли в своих горшках.
— Интересно, если помолиться о дожде, поможет? — прохрипела Розмари, но одышка и напряжение заглушили саркастический тон.
Нина же молилась, чтобы бабушка не упала, молилась, чтобы не опоздать на встречу и чтобы хватило бензина на все предстоящие сегодня поездки. Неизвестно, верила ли она в силу молитвы или бормотала ее механически, как считалочку, с какими девчонки прыгают через скакалку, но лихорадочные просьбы к небесам рождали иллюзию покоя, хотя в действительности лишь усугубляли тревогу. Изнемогая от жары, на пятисантиметровых каблуках, с разрывающимся от пропущенных звонков мобильным Нина сумела выдавить только «наверное».
— Богу, или кто там всем заправляет, нет никакого дела ни до моих чахлых петуний, ни до твоих вялых георгинов, — тяжело дыша, пробормотала Розмари.
— Думаешь, Бог или вселенная нас ненавидят? — Нина не знала, как поступить: взять бабушку за локоть, обнять за талию или вообще не вмешиваться.
— Думаю, ему плевать. Бездушное существо.
— Смешно, бабуль.
— Нет, не смешно. — Она покачнулась, однако Нина успела подхватить ее под руку. — Но и не грустно. Нейтрально, как есть.
— Бабуля, ты упадешь. На улице жарко. Давай не пойдем.
Розмари буквально видела, чувствовала или осязала, как по лугу разливается ослепительный свет. Нина ничего не замечала — до поры, — а может, просто не отдавала себе отчета. Мерцание плескалось вокруг яблони, под старыми качелями. Яблоня наверняка протянет еще пару лет, ее мелкие твердые плоды сгодятся в пищу воронью и белкам, а вот качели окончательно заржавеют осенью. Осознав, что ее попытки помочь только мешают, Нина перестала поддерживать старушку, но пристально следила за каждым ее шагом.
У Нины самой случались приступы головокружения, от боли ломило в висках. Пару раз перед глазами вставала пелена, периодически немели два пальца на правой руке. Скорее всего, от стресса. Времени ходить по врачам не было, поэтому Нина ограничивалась тем, что всегда носила в сумочке полный пузырек ибупрофена. С недавних пор ее беспокоило неприятное покалывание в левой ноге, но она ни словом не обмолвилась ни Розмари, ни домашним. Мысли о недомогании отступили перед более насущными вещами — в частности, перед тем, как медленно и с какой одержимостью бабушка бредет к двери.
— Ну и куда мы?
— Просто прогуляемся по лугу, — ответила Розмари.
Настал ее черед; для всех он настанет рано или поздно. Пожалуй, лучше встретить неизбежное с гордо поднятой головой и посмотреть, что случится потом.
— Не волнуйся, это ненадолго, — успокоила она внучку.
Розмари не ошиблась в расчетах, даже не подозревая, что недолго осталось именно Нине.
Хрупкая старушка вывела их через патио на задний двор. Для этого пришлось преодолеть три ступени и открыть заевшую дверь-купе. Нина с силой рванула створку, рискуя потерять равновесие и опрокинуть бабушку. С гор, предвестников погоды, надвигались тучи.
— Ради нас могли бы и подождать, — проворчала Нина.
Влажный спертый воздух словно грозил дождем — а впрочем, какая угроза в дожде, пусть себе льет, если что. Хотя как раз на этой неделе осадков не ожидалось, так что впору было задействовать поливные системы в садах и на лужайках.
Розмари луг казался вымокшим. Для Нины, которая пыталась сосредоточиться на бабушке, но была куда больше поглощена неотложными делами, поджидавшими ее дома и на работе, он смотрелся просто большим. Может, трава и впрямь чуть колыхалась, или то был редкий случай, когда обман зрения становится предвестником беды.
— Бабуль, сразу говорю, к реке не пойдем.
— Нет смысла, — тихонько ответила Розмари.
Нина не поняла, о чем речь, но не стала допытываться. Розмари же подразумевала примерно следующее:
— Не важно, спустимся ли мы к реке, останемся здесь или вернемся в дом и запрем все двери. Нет смысла что-либо предпринимать.
Впрочем, даже задай Нина вопрос, Розмари не сумела бы сформулировать ответ.
Почва под ногами была неровной — в разное время здесь ездили верхом, играли в бейсбол, устраивали вечеринки, выгуливали собак, разбивали, забрасывали и заново возделывали сады. Споткнувшись, Нина подумала, что провалилась каблуком в яму или зацепилась за бугорок. Однако в действительности в ее голове лопнул сосуд, слабый и давно уже набухавший без ведома хозяйки. Вероятно, Нина испытала целую гамму чувств — боль, панику из-за неоконченных дел, сожаление и вину перед Кеном и детьми. Она могла ощутить и поток некой наделенной сознанием субстанции, мимоходом ее накрывший. Но скорее всего, она ничего не успела почувствовать.
Розмари наблюдала за происходящим. Наблюдала, как слизистый прилив хлынул на луг, забрал жизнь ее внучки и без промедления устремился далее. С огромным усилием и опаской она наклонилась, взяла Нину за руку, пощупала пульс и коснулась мокрой щеки. Потом спешно, насколько позволял возраст, направилась в дом. Ходунки громко дребезжали, тело отказывалось повиноваться отчаянным командам. После продолжительной возни ей удалось открыть дверь в патио и отыскать телефон на кофейном столике рядом с великолепными, безучастными георгинами и котом, который не обратил на нее внимания, продолжая все так же, на свой чуждый людям манер, лакать воду из вазы.
РасцветДжон ЛэнганПеревод Ю. Павлова
Джон Лэнган — автор сборника рассказов «Мистер Гонт и другие неприятные встречи» (Mr. Gaunt and Other Uneasy Encounters, 2008) и романа «Дом окон» (House of Windows, 2009). Его рассказы также выходили в журнале «Fantasy & Science Fiction» и антологиях «Живые мертвецы» (The Living Dead, 2009) и «По» (Poe, 2009). Он живет к северу от Нью-Йорка с женой, сыном, тремя кошками и тварью, что постоянно скребется за стеной.
— Взгляни-ка, что это там?
Рик начал тормозить, одновременно включив аварийный сигнал. Конни отвернулась от испещренного струйками воды окна, в которое смотрела последние полчаса. Заметив впереди какой-то предмет, ее муж направил машину влево, к разделительной полосе. Проследив его взгляд, Конни увидела у отбойника, в десяти ярдах перед автомобилем, небольшой красно-белый контейнер.