Развязка наступила стремительно. Конни даже удивилась, с какой легкостью отец Рика согласился выйти на пенсию и отправиться в дом престарелых. Временами у него случались периоды просветления, когда он несколько дней — обычно меньше недели — напоминал себя прежнего. Он подписал все необходимые документы, согласно которым его отставка из университета и переселение в «Моррисон-Хиллс» вступали в силу. Он спокойно говорил с Риком и Конни, почти не упоминая грядущее возвращение Седны.
Спустя всего лишь два дня после переезда в новые апартаменты, которые были значительно меньше прежних, в голове Гари произошло нечто разрушительное. Подозрения на инсульт томография не подтвердила, и событие осталось для врачей загадкой. Чем бы это ни было, отец Рика перешел в состояние, близкое к ступору, и возвращался в сознание лишь периодически, ведя себя при этом рассеянно и неадекватно.
Разговоры о дальнейшем исследовании его состояния, привлечении новых специалистов и обследованиях в больницах других штатов так и остались разговорами. Конни сомневалась, что ситуация изменится. В доме престарелых хватало жильцов, способных доходчиво высказать свои жалобы при любой подвернувшейся возможности, а на то, чтобы возиться с человеком, чей язык был, образно выражаясь, связан, персонала не хватало.
Столь стремительное ухудшение здоровья отца Рика было шокирующим, но Конни в глубине души даже радовалась тому, что этот процесс не затянулся. Из разговоров с персоналом «Моррисона» она знала, что порой семья больного годами не может понять, что их пожилому родителю требуется помощь. В то же время Рик всегда испытывал в отношении дома престарелых двойственные чувства. Отец вполне мог остаться жить у них с Конни, места хватало. На первом этаже была свободная комната и отдельный туалет. Но ни у кого из них не было времени — а по правде говоря, и желания — ухаживать за ним. Рик согласился отправить отца в дом престарелых с одним условием: через полгода они с Конни заново оценят ситуацию. Этот договор потерял силу, когда с Гари случился тот необъяснимый приступ, доведший его до состояния, требующего более профессиональной помощи, нежели могли предложить Рик и Конни. Каким бы глупым это ни казалось, Конни знала, что муж принял новое несчастье как вселенскую кару за отказ лично ухаживать за отцом.
Конни не поняла, что уснула, пока не заметила, что вместо потолка и стен спальни ее теперь окружает звездное небо. Ее кровать стояла посреди широкой равнины, залитой тусклым звездным светом. Красно-коричневая почва — выщербленная, изрытая и покрытая расщелинами, напоминавшими пересохшие русла рек, — с виду походила на застывшую грязь. Она почувствовала холод. Пусть кожа его и не ощущала, Конни чувствовала, что от такого холода могла бы замерзнуть на месте. Кровь должна была в прямом смысле застыть в жилах, а внутренние органы — превратиться в осколки льда.
Слева по равнине шагала неясная фигура, похожая на одетого в черное человека. Определить точнее было невозможно. Через каждые несколько шагов человек останавливался и разглядывал почву под ногами, изредка нагибаясь и трогая ее рукой. Конни наблюдала за ним настолько долго, что потеряла счет времени. Тут она заметила, что ее постель покрыта фиолетовыми и розовыми цветами орхидей. Скинув одеяло, Конни решилась ступить на красноватую землю и направилась к незнакомцу.
Она ожидала, что грязь будет леденисто-твердой, но, несмотря на плотность, она слегка пружинила под ногами. Конни не понимала, как такое возможно. Оглянувшись, она увидела, что кровать с кучей цветов никуда не делась. До незнакомца было еще далеко, но Конни уже могла различить на нем смокинг. Это был отец Рика. Неудивительно.
В отличие от прошлого сна, нынешний Гари Уилсон держался прямо и сосредоточенно. Он следовал вдоль вереницы углублений в поверхности земли, каждое из которых представляло собой вогнутую впадину глубиной около фута. Расстояние между впадинами составляло порядка шести футов. На дне каждой ямки сквозь красную грязь блестело что-то темное. Потрогав неизвестный объект, отец Рика всегда облизывал палец. Он заметил Конни задолго до того, как она приблизилась, но не подал голоса, пока она не подошла вплотную и не обратилась к нему сама:
— Где это мы?
— Ну что такое, — разочарованно протянул отец Рика. — Ты и сама должна знать.
Конни знала:
— На Седне.
Отец Рика кивнул:
— В инкубаторе.
— Для вот этих штук? — Конни указала на ближайшую к ним ямку.
— Именно.
— Что это?
— Эмбрионы. — Щека Гари самопроизвольно дернулась.
— А точнее?
— Сюда. — Повернувшись влево, он зашагал к соседнему ряду углублений.
Рядом с ближайшей ямкой стоял небольшой красно-белый контейнер — мини-холодильник с открытой крышкой. У каждого углубления стояли термосы, коробки для ланчей, холодильники чуть больше первого и даже один полноразмерный. Опустившись на колени, отец Рика пошарил рукой в земле, пока не ухватил то, что было там закопано. Вытащив неизвестный предмет, он свободной рукой очистил его от грязи.
— Вот, — сказал он, протягивая Конни точную копию штуковины, найденной на шоссе. Ее поверхность была темнее межзвездного пространства.
— Это и есть эмбрион? — спросила Конни.
— Точнее не объяснить.
Склонившись перед открытым холодильником, отец Рика осторожно положил эмбрион туда и защелкнул крышку.
— Скоро за ним прибудет посыльный, — произнес он, облизывая пальцы.
— Я не… — начала было Конни, но тут перед ее глазами яростным черным вихрем затрепыхались крылья или что-то похожее на крылья. Конни закрылась от них руками, но не успела она и глазом моргнуть, как крылья исчезли, а с ними и контейнер.
— Что это было?
— Сперва нужно подготовить почву, — сказал отец Рика. — Удобрить ее. Хотелось бы иметь для этого больше времени, но Тунгусский метеорит упал уже давно. По правде говоря, раннее начало — не проблема.
Шагнув к следующей ямке, отец Рика повторил уже привычные манипуляции.
— Но… зачем это все? — спросила Конни, пока тот запихивал эмбрион в стоящий рядом термос.
— Как бы сказать… — Отец Рика махнул рукой в сторону термоса, на котором был изображен знакомый, сужающийся к центру крест с закругленными концами. — Ты ведь и так знаешь.
— Не знаю.
Гари Уилсон развел руками. Его лицо тоже сдвинулось — сначала вверх, затем вниз, словно плоть была отделена от кости. Волоски на шее и руках Конни встали дыбом. Когда отец Рика вновь свернул влево, к новому ряду углублений, следовать за ним ей уже не хотелось, но выбора не было. За спиной опять раздалось биение крыльев, тут же сменившееся мертвой тишиной.
Перед Конни тянулась длинная, уходящая за горизонт в обе стороны расселина. Она была достаточно узкой, чтобы перепрыгнуть, но вот ее глубину Конни оценить не могла — мешала темнота. Со дна что-то поднялось, но недостаточно высоко, чтобы распознать. Конни видела лишь огромную темную массу.
— Здесь слишком холодно, — прокомментировал отец Рика. — Они становятся малоподвижными. Их развитие, — он взмахнул руками, — замедляется. Сдерживается.
В расселине было несколько таких существ. Нечто в их силуэтах заставило Конни порадоваться, что она не видит их во всех деталях.
— Забавно, — заметил отец Рика. — Они вынуждены проводить детство здесь, а чтобы повзрослеть, должны отправиться на вашу планету. Во всей Вселенной не сыскать другого столь же прихотливого вида.
— Что они такое?
— Полагаю, их можно назвать… богами? Пожалуй, именно так. Orchidaceae deus?[2] Они цветут.
— Что-что?
— Цветут.
Позади дома был небольшой, кустарно построенный балкон — огражденные кривыми перилами полдесятка грубых досок на нескольких толстых сваях. К нему поднималась не менее кривая лесенка. Дверь с балкона вела в домашнюю прачечную; Конни очень нравилось, что та находилась на втором этаже. Во многом поэтому они и сняли дом два года назад, когда Конни добилась повышения до должности менеджера и стала зарабатывать достаточно, чтобы съехать из прежней квартиры на цокольном этаже — настоящего рассадника плесени. В те дни, когда Конни не нужно было рано утром открывать магазин, а Рик успевал отдохнуть после вчерашней смены, они любили пить кофе на балконе. Конни предпочитала просто стоять с кружкой в руках, а Рик весьма рискованно опирался на шаткие перила. Иногда они разговаривали, но обычно просто молчали, слушая утреннее пение птиц и наблюдая, как по верхним ветвям деревьев, пустивших корни в холмике позади дома, гоняются друг за другом белки.
Во время ранних заморозков балкон и лестница покрывались инеем. Когда солнце выходило из-за крон дубов и кленов на холме, иней испарялся, но сейчас о грядущем рассвете напоминал лишь алый отблеск среди темной гущи деревьев. «Небо красно поутру»{23}, — вспомнилось Конни.
Она сидела на верхней ступеньке лестницы, завернувшись в бело-зеленое одеяло, которое взяла из прачечной несколько часов назад. В ее руках была уже почти пустая бутылка «Столичной», но Конни чувствовала себя абсолютно трезвой. Более того — сосредоточенной, как никогда. Бороздки в коре высоких дубов напоминали овраги, окруженные горными кряжами. Клубящийся вокруг воздух был тяжелым и влажным. Вязкая земля, в которой переплетались древесные корни, пахла заплесневелыми, гниющими листьями и сырым дерном. Конни будто бы находилась в лучах прожектора: ей было негде спрятаться, но в то же время все окрестности открывались перед ней как на ладони.
После сна об отце Рика она очнулась в абсолютной тишине, столь глубокой, что каждый ее вдох грохотом раздавался в ушах. Вторая половина кровати оставалась холодной. Вполне естественным было бы вновь попробовать уснуть, но второй непонятный сон за одну ночь не давал Конни покоя, и она, встряхнувшись, в очередной раз спустилась на первый этаж в поисках Рика. В окутавшей дом тишине скрип ступенек под ногами звучал громко, как в фильмах ужасов.