вопросу не стоит и выеденного яйца, не будучи подкрепленным таким количеством подлинной информации, чтоб он точно знал, о чем говорит», — миролюбиво согласились мы в ответ. Слушатели восприняли сказанное как свою победу и посоветовали нам учесть наше же мнение. Я от всей души надеялся, что мы так и поступим. По крайней мере, Лавкрафт стал говорить им то, что они хотели услышать, пусть я и не был уверен в его искренности.
«Итак, — продолжила мисс Харпер, — вы согласны тщательно изучить расовую проблематику с научной точки зрения, прежде чем начнете высказываться на ее счет в следующий раз? А вдруг вам не понравится то, что вы выясните? Вы сможете изменить свое мнение?»
«Радость ученого — в поиске истины. И эта радость почти целиком сглаживает печаль от тех откровений, которые несет в себе истина, — сказали мы в ответ и добавили: — Теперь я весьма ясно вижу, что и как я пытаюсь до вас донести, — я довольно-таки предвзятый человек, мой по-настоящему жгучий интерес вызывает только прошлое, неизвестное и странное, и мои вкусовые предпочтения в большинстве своем окрашены в негативные, а не в позитивные тона — иными словами, ненависть к уродству для меня предпочтительнее деятельной любви к красоте».
«Как любезно с вашей стороны признать, что вы можете ошибаться», — отозвался кто-то под ником LazrFcs.
«Творческие умы непостоянны, и даже лучшим произведениям местами не хватает красок, — отметили мы. — Каким бы неблагоразумным и близоруким я ни был, надеюсь, меня никогда нельзя будет уличить в отсутствии вкуса или дурном воспитании».
Только я тяжело выдохнул в облегчении оттого, что нам, возможно, удалось хоть на сей раз пережить шквал обвинений в расизме, как Лавкрафт преподнес мне сюрприз: он уже по собственному почину, а не в порядке ответа на следующий вопрос продолжил беседу, реагируя на общий тон обсуждений в чат-руме.
«Искренне и беззастенчиво признавая неизбежную ограниченность людей в целом, я испытываю к человечеству совершеннейшее безразличие, а не активную неприязнь. Что до моих личных предпочтений, я, безусловно, не любитель людского рода. По мне, кошки во всех отношениях куда приятнее и достойнее уважения — но я не буду возводить личное предубеждение в обманчиво высокий ранг универсального догмата».
По-видимому, Лавкрафт вспомнил о том, каким успехом пользовались в лаборатории его высказывания о кошках, и здесь они тоже не подвели. Впервые с того момента, как я стал защищать его в Сети, слушатели потеплели к нам и даже соблаговолили задать вопрос о нашем литературном творчестве.
«В своем нынешнем состоянии вы все еще считаете себя писателем?» — поинтересовалась Йоли.
На это Лавкрафт ответил несколькими стихотворными строками, но, чтобы те подошли к этой конкретной ситуации, изменил в них местоимения (прием, которым доктор Мейсон особенно гордился): «На выходки мои смотря, / Ты видишь перл творения. / Горька же истина: ведь я / Игра отображения».
Таков был загадочный ответ от человека-загадки, и мисс Харпер ничего не оставалось, кроме как попросить разъяснений. Возьмется ли снова Лавкрафт за писательство? К моему удивлению и восторгу, мы ответили, что «Возможно, я попробую себя в чем-то подобном — в целом мире нет занятия более близкого моим основным склонностям. Разумеется, я займусь чем-нибудь отвечающим вкусу невзыскательного читателя (мне это будет в радость исключительно благодаря личному прошлому), однако может прийти время попробовать свои силы и в вещах хоть сколько-нибудь более серьезных».
Окно чата озарилось шквалом новых комментариев. Одна половина слушателей пребывала в восторге, другая — в ужасе. Да как же мы могли сочинять новые лавкрафтовские рассказы? Нас даже не существует, ну или мы ненастоящие! На это у Лавкрафта ответ нашелся: «На самом деле я пребываю в более естественной изоляции от человеческого общества, чем сам Натаниэль Готорн, который жил один среди толпы и стал известным в родном Салеме только после своей смерти. Следовательно, можно считать самоочевидным то, что жители той или иной местности не имеют для меня ровно никакой ценности, кроме как в их служении деталями общего ландшафта или обстановки. Писать для меня все равно что плести паутину мистификаций. Одна часть моего сознания пытается состряпать повествование достоверное и последовательное в степени достаточной для того, чтобы оно могло обмануть другие его части».
Не дискредитируем ли мы наследие Лавкрафта? Не создадим ли неразбериху своими псевдолавкрафтовскими произведениями?
«Все в этом мире, помимо базовых потребностей, являет собой случайное следствие маловажных причин и нечаянных связей, и не существует ни одного несомненного или веского критерия, руководствуясь которым можно осудить любое частное проявление людской жажды деятельности».
Казалось, неприкрытая дерзость сказанного заставила присмиреть большую часть нашей аудитории. На чье-то замечание, что, мол, Лавкрафт всего лишь компьютерная программа, он не может ни созидать, ни думать, последовал резкий ответ: «Судя по этому чату, очень даже может». Споры все не утихали, а мы, откинувшись назад со счастливой улыбкой, наблюдали за происходящим и радовались достигнутому. Нас принимают всерьез. Нас уважают настолько, чтобы выражать свою искреннюю поддержку или несогласие.
Лавкрафт не сдавал своих позиций в течение всего следующего часа, чем впечатлил и раззадорил слушателей. Наконец мисс Харпер объявила об окончании сессии и предложила нам сказать пару слов в заключение. Лавкрафт сразу определился с тем, как ему подытожить свои впечатления от обсуждения: «На самом деле ничего не имеет значения, и единственное, что остается человеку, так это принять окружающие его надуманные традиционные ценности и сделать вид, что они настоящие; и все это для того, чтобы удержать иллюзию значимости жизни, которая придает человеческим событиям выраженную мотивацию и видимость занимательности». Между нами царило полное согласие.
— И вы проделали это еще семнадцать раз?
— Я проделал это еще одиннадцать раз.
— На самом деле семнадцать. Вы что, не помните остальные?
— Не помню.
— Есть ли у вас копии сессий, помимо тех записей, что хранятся в вашем ноутбуке?
— Не помню.
— Когда вы перестали отзываться на фамилию Янновиц?
— Не думаю, что перестал.
— Перестали. Вы отзывались только на имя Говард.
— Не помню такого.
— Почему вы решили навсегда остаться внутри призрака Лавкрафта?
— Это гипотетический вопрос? Я в них не силен.
— Мы знаем об этом, но нам важно, чтобы вы постарались. Представьте, что это часть эксперимента.
— Я считаю экспериментальную и исследовательскую работу жизненно важной в продвижении нас как расы.
— Вы много об этом писали. Как по-вашему, что могло бы послужить причиной решения навсегда остаться внутри?
— Если человек недоволен чем-то в своей жизни… Или, возможно, если он не в состоянии принять на себя ответственность за свои собственные решения. Или, скажем, если его заставили.
— А если говорить о вас? Почему вы остались?
— Дайте мне минутку подумать.
— Не торопитесь.
— Я не уверен, что отвечу правильно. Это просто догадка.
— Ничего страшного.
— Я никогда не познаю славы. Никогда не приведу миллионы людей в ужас или трепет. Лавкрафт ушел в самом расцвете своих сил. Может, он заслуживает этого времени больше, чем я. Может, он лучше его потратит.
— Но призрак — не Лавкрафт.
— Не Лавкрафт. Он, быть может, даже лучше его.
— Что последнее вы помните? До начала этого интервью.
— Я работал за компьютером, готовился к последней сессии обсуждений. Шесть параллельных интервью и чатов. Я написал, что «самое чудесное, что есть в мире, на мой взгляд, это способность моего разума связывать воедино все его содержимое».
— Это ведь написал Лавкрафт?
— Это написал я.
— Довольно, Джин. Думаю, мы исчерпали все, что смогли восстановить из его личности. Давайте заканчивать. Отсоединяйтесь.
— Господи, — пробормотала Джин, моргая и потирая глаза, пока доктор Мейсон отключал воскрешенного Янновица. — Теперь понятно, как во всем этом можно безнадежно запутаться. Нет времени самому за себя подумать.
— Вы уверены, что извлекли абсолютно все, что Янновиц когда-либо написал?
— Мы с Кэрри занесли все его записи в наши базы данных, доктор Мейсон. И доступные в Сети, и хранящейся локально, на компьютере. Так что уверена.
— У нас не хватит материала на создание полноценной модели для возвращения Янновица. Не думаю, что мы сможем восстановить его таким образом, — со вздохом сказал доктор Мейсон.
— Его нейрохирург снова запросил доступ к призраку Лавкрафта для проведения лечения. За сегодняшний день получили от него четыре письма.
— Полагаю, придется разрешить. Я-то надеялся, что мы обнаружим сегодня что-нибудь, что позволит нам его вернуть. Но его врачи считают, что поможет только нейрональная каутеризация. Хотят выжечь личность Лавкрафта из его мозга.
— И это сработает?
— Не имею представления, но что еще остается делать? В любом случае это не наша забота. Мы и так на это день потратили. У вас полчаса на обед, пока я буду загружать мистера Лавкрафта, потом займемся творческими упражнениями.
— Мне кажется, его новый рассказ выходит очень даже неплохо.
— Он, конечно, не в моем вкусе, но да, полагаю, так оно и есть. В законченном виде, думаю, сам Лавкрафт его от своего не отличил бы.
БезликийДональд ТайсонПеревод С. Лихачевой
Дональд Тайсон — канадский писатель, автор художественных и научно-популярных произведений, посвященных самым разным аспектам западной эзотерической традиции. Из-под его пера вышли: «„Некрономикон“. Странствия Альхазреда» (Necronomicon: The Wanderings of Alhazred, 2004), «Гримуар „Некрономикона“» (Grimoire of the Necronomicon, 2008), «Таро „Некрономикона“» (The Necronomicon Tarot, 2007) и «Тринадцать Врат „Некрономикона“» (The 13 Gates of the Necronomicon, 2010), а также биография Лавкрафта под названием «Царство грез Г. Ф. Лавкрафта» (The Dreamworld of H. P. Lovecraft, 2010) и роман «Альхазред» (Alhazred, 2006); все они были опубликованы в издательстве «Llewellyn Publications».