Он не стал себя баловать и выбрал дешевый отель, обращенный фасадом к Ньиве-Маас. Впрочем, эту реку из его номера на четвертом этаже почти не было видно, но, если вытянуть шею, можно было разглядеть характерный силуэт моста Эразма. Местные называли его Лебедем, но Джо казалось, что он больше похож на обглоданную вилочковую кость. У лебедей есть вилочковые кости?
Номер был обставлен аскетично. Может, палец и не испачкался бы, если провести им по стене или полу, но все было каким-то засаленным, с намеком на глубоко въевшуюся грязь. Джо быстро распаковал свою спортивную сумку и положил потрепанный томик «Затаившегося ужаса и других историй»{139} в бумажной обложке, изданный «Пантер букз», на прикроватный столик. Он проверил электронную почту и написал Восу, что прибыл в Роттердам и приступает к делу.
Он пошел в сторону центра. Вряд ли там найдутся подходящие места, но ему нужно было прочувствовать город. Он знал, что Роттердам совсем не то, что Амстердам или хотя бы Антверпен. Во время войны город был стерт с лица земли. Его возвели заново из любимых материалов двадцатого века — стекла и стали, но торгово-деловой центр вполне мог бы принадлежать центральным районам Англии или вымирающим франкоязычным городам Валлонии.
Он зацепился взглядом за фигуру наверху безымянного куба из хрома и дымчатого стекла. Руководствуясь не то гордыней, не то велением свыше, Энтони Гормли отлил множество слепков собственного тела{140} и как-то постепенно примелькался. Достаточно было доли секунды, чтобы узнать фигуру этого лондонского скульптора.
Рассеянно размышляя о том, что фигура Энтони Гормли делает на крыше офисного здания в Роттердаме, Джо пошел дальше. Он остановился у книжного магазина и, как обычно, изучил содержимое витрины, прежде чем зайти. Джо обожал книжные магазины. Его влекла их непредсказуемость. Его книга не всегда стояла на полках, но ведь порой она там была!
В этом магазине нашлось свежее голландское издание детективного романа Джо под названием «Амстердам». Он погладил обложку и ненадолго впал в задумчивость, как всегда в подобные моменты. Подумать только, что до экранизации еще так далеко — так далеко!
Выходя из книжной лавки, Джо заметил еще одну высокую прямую фигуру на плоской крыше блестящего безымянного здания в паре сотен метров дальше по дороге.
Когда Вос купил права на книгу, Джо решил, что экранизация не за горами, но одна задержка следовала за другой. У Воса был любимый режиссер, который отвергал всех предложенных сценаристов. Джо попросил своего агента показать Восу три полнометражных сценария, которые он написал в стол, но агент пояснил, что Вос и его режиссер ищут сценариста с хорошим послужным списком. Тогда Джо предложил написать сценарий по лавкрафтовскому «Псу»{141}, права на экранизацию которого также принадлежали Восу, но получил тот же ответ. Поэтому он и поехал в Роттердам искать подходящие пустыри и зловещие кладбища.
На Вестзедейке — бульваре, ведущем на восток от центра, — Джо наткнулся на Кюнстхал, художественную галерею из стекла и стали, на металлической террасе которой расположилось еще несколько Гормли в разных позах. Лежа, сидя, согнувшись пополам. За стеклянными стенами галереи виднелись другие фигуры. Две фигуры, отличавшиеся только размером, смотрели друг на друга сквозь стекло. Та, что внутри, казалась выше. Скорее всего, обман зрения.
Джо пропустил оригинальную выставку Гормли в Лондоне, когда чугунные слепки тела художника появились на крышах столицы. Оставив Кюнстхал за спиной, он заметил очередную фигуру на углу крыши Медицинского центра Эразма. Он поймал себя на том, что начал специально их высматривать. Вероятно, в этом и заключалась цель Гормли — изменить взгляд на мир. Залезть в голову и щелкнуть переключателем. Общественное искусство по своей природе вездесуще, неизбежно, навязчиво. Хорошо ли это? Действительно ли работы Гормли представляют собой «радикальное исследование тела как сосуда воспоминаний и источника преобразований», о чем Джо некогда прочел на сайте художника? Или они говорят лишь о нем? Лишь о Гормли? И даже если так, важно ли это? Говорит ли роман Джо лишь о Джо? И кто осмелится сказать, что эссе Лавкрафта ограничены его личным опытом?
Джо поднялся до середины Евромачты, когда у него зажужжал телефон. Пришло сообщение от Воса. Вечером в Роттердам приедет Джон Мейнз, сценарист. Вос посоветовал им встретиться, обменяться идеями.
Джо нахмурился. Он поднялся до верха и вышел на смотровую площадку, но, вместо того чтобы спокойно любоваться панорамой города, то и дело поглядывал на вездесущую фигуру, примостившуюся на перилах над его головой. Он пытался придумать, как избежать встречи с Мейнзом. Он потерял телефон и не получил сообщение Воса. Детский сад. У него не было времени. Еще хуже.
Он взглянул на запястье. Оставалось еще несколько часов.
У подножья Евромачты Джо нашел пустое пожарное депо и заглянул в запотевшие окна. Посреди бетонного пола лежал перевернутый красный пластмассовый стул. Рядом с ним валялся одинокий ботинок. Джо сделал пару снимков и пошел дальше. Примерно в километре к северу начиналась Ньиве-Бинненвег, полная независимых музыкальных магазинов, дизайнерских бутиков, типографий и секс-шопов. На этой длинной улице, протянувшейся с востока на запад в западной части города, можно сделать отличные кадры. В начале улицы Джо сфотографировал собачью парикмахерскую «Doggy Stijl»[7]. По соседству располагался магазин с менее двусмысленным названием «Fetish Store»[8]. Несколько лавок пустовали. Чем больше он удалялся от центра, тем больше было закрытых магазинов, а также лавок со всякой экзотической едой и сомнительных заведений, торгующих дешевыми чемоданами и рулонами пестрого линолеума.
Со времен Лавкрафта порт Роттердама вырос и стал крупнейшим в Европе. Джо не задавался вопросом, почему покойный автор выбрал его местом действия своего рассказа. Вряд ли Лавкрафт бывал в Голландии. Описания Голландии вообще и Роттердама в частности были настолько общими, что могли бы относиться к любому портовому городу. Спасибо Восу уже за то, что он решил снимать фильм в Роттердаме, а не в Халле, Харидже или даже на восточном побережье США.
Джо продолжал идти на запад и оказался в одном из портовых районов. Холодная длань Северного моря запустила свои обрубленные пальцы в пустырь, исчерченный заброшенными рельсами. Старинные пакгаузы порядком обветшали в здешнем сыром климате. Новые здания из гофрированного металла, размером с футбольное поле, распластались среди жесткой травы и неистребимых желтых цветов. Между одним из этих безымянных зданий и концом длинного узкого канала со свинцовой водой валялись ржавые механизмы, похожие на брошенный конструктор, — тросы, шарнирные соединения, лебедки, шкивы. В любом другом месте города они сошли бы за образчик современного искусства, здесь же были артефактами механизации былых времен. В двадцать первом веке они годились разве что на реквизит для фильма ужасов.
Работы Лавкрафта не раз экранизировали, порой успешно, и отнюдь не только Стюарт Гордон{142}. Хотя, конечно, в основном он. Джо в точности не знал, какой фильм собирается снимать Вос — артхаусный или коммерческий. Опустив фотоаппарат, он заметил за механизмами какую-то тень.
Испытав прилив адреналина, он вытянул шею, но ничего — и никого — не увидел.
Джо в замешательстве пошел прочь. Вдали заскрежетал переключаемой передачей контейнеровоз, выполняя сложный разворот. Чуть слышно пищал сигнал заднего хода другой машины, заезжавшей на погрузочную площадку.
До того как в 2005 году с уличной проституцией было покончено, Кейлевег была центром портового квартала красных фонарей. Если бы Джо не прочитал об этом накануне поездки, нипочем бы не догадался. На Кейлевег практически не было признаков жизни. Вдоль улицы выстроились серые коробки складов и заброшенные конторы, занимавшиеся экспортом и импортом. Из трубы завода рядом с главной дорогой тянулся грязный шлейф сернистого дыма. Джо обратил внимание на обшитое голубым гофрированным металлом здание чуть дальше по Кейлевег. Придорожную стену украшало христианское граффити: «JEZUS STIERF VOOR ONS TOEN Wij NOG ZONDAREN WAREN»[9]. Главный вход в здание находился за высокими воротами. Высокими, но вполне преодолимыми. Джо подошел к грязным окнам и заглянул внутрь, приставив ладонь к глазам козырьком. Обычная история: перевернутые стулья, стол без ножек, компьютерный монитор с разбитым экраном, сдернутые со стены жалюзи. Перекрученные голубые рейки жалюзи торчали во все стороны, как некая постэкологическая растительность.
Неплохое место для съемок.
Как и пустырь с заброшенными рельсами вдоль Вир-Хавенс-Страт.
Джо медленно пошел обратно в город, фотографируя подходящие места. Он снял даже несколько ветряных мельниц, на случай если Воc захочет угодить любителям традиций.
Он вернулся в гостиницу, принял душ и проверил почту. Воc написал, где и когда будет ждать Джон Мейнз. Джо изучил карту, вышел из гостиницы и направился на север до Ньиве-Бинненвег, на которой повернул налево. На перекрестке с Гравендейквал, где машины ныряли в гулкий переезд под Ньиве-Бинненвег, он зашел в «Dizzy Jazzcafé» и заказал бельгийское коричневое пиво. Быстро осушил бокал, повертел в руках бирдекель и заказал вторую порцию. Посмотрел на часы, осушил второй бокал, встал. Голова закружилось, пришлось ухватиться за спинку стула. Джо запоздало вспомнил, что бельгийское коричневое пиво — чертовски крепкая штука.
В двух кварталах дальше по Ньиве-Бинненвег находился Хемрадсингел — большой бульвар с каналом посередине. Джо встал на широкой зеленой набережной лицом к каналу, спиной к бару, где он должен был встретиться с Мейнзом. Выпрямился и глубоко вдохнул. Ему нужно было успокоиться.