Дедушкин голос дрогнул.
— Большинство наших уже устали, Дэвид, как жена Тернбулла, но страх все равно остается. Время от времени кто-нибудь из нас пытается рассказать об этих тварях кому-то со стороны, но никто не верит — потому что никому не доводилось пережить ничего подобного тому, что явилось нашим взглядам в туннеле в тот день. И люди правы, что не верят, Дэвид, ведь то, что мы видели, никак не согласуется с общеизвестными истинами. Когда нам снова начинали сниться сны про этих созданий, мы понимали, что пора уходить, собирали вещички и бежали куда глаза глядят. Но мы стареем; убегать уже нет сил.
Голос деда звучал все тише.
— Мы долго все скрывали от наших детей. Твоя тетя Эвелин узнала правду, потому что она вернулась жить с нами. Твоей маме повезло: ее детство и юность попали на то время, когда никаких дурных снов никому не снилось. Как нам кажется, сны приходят, когда эти твари уже неподалеку, и затрагивают даже тех, кто нам близок. Пока росли дети, нам пришлось переезжать только раз, из Миннесоты в Монтану. Когда все наши дети повзрослели, мы открыли им глаза, но они не знали, что и думать. Твоему отцу мы тоже все рассказали, но он посчитал нас сумасшедшими. Сказал, может, там, в туннелях, нам в воду наркотики подмешивали.
— А где же мама? — спросил я. — Почему она не забрала меня с собой?
У дедушки чуть дрожали руки.
— Известий от нее так и не было. Она ужасно расстроилась из-за развода с твоим отцом. Говорила, что хочет снять квартиру и найти работу, а потом-де и за тобой пошлет. Она знала, что на какое-то время ты в безопасности. Мы в толк взять не могли, почему она никому не сказалась, прежде чем уйти. Это она очень жестоко поступила, Дэвид; мы прямо не понимали, что говорить и что делать. Но мы уверены, она за тобой вернется. Может, ее тоже стали одолевать сны.
В кухню вошла тетя Эвелин.
— Большинство наших решили остаться, — продолжал дед, — покараулить и посмотреть, что будет, хотя сейчас сны сильны, как никогда. — Он хмуро улыбнулся. — Еще рано, но я пойду сменю на посту твою бабушку. Мистер Соренсен заступит на мое место через два часа. Мы будем по очереди дежурить в подвале — и внимательно прислушиваться. Теперь это наш единственный шанс — ждать, когда они появятся.
— Дедушка, ну может, это просто сны, и только!
Дед осторожно ссадил меня с коленей. Нагнулся и крепко-крепко обнял меня — пильщику-то силы не занимать!
А затем, едва не задев тетю Эвелин, поспешил из кухни и вышел через гостиную. Я кинулся было следом, но тетя схватила меня и удержала.
Дедушка зашагал вниз по лестнице.
Мой цепенеющий разум отчаянно нащупывал хоть что-то всамделишное, за что можно было бы ухватиться во вселенной, которая внезапно распалась на куски: чудовищные твари, рассказ деда… Может, у снов есть еще какое-то объяснение?
Я вошел в гостиную и присел на диван. Наконец я выговорил:
— Нужно позвать на помощь!
— Да, — кивнула тетя, — когда придет время. — И она мягко взяла меня за плечо.
Я вскочил, сердито высвободился и выбежал из квартиры в коридор. И кинулся вниз по главной лестнице к подвальной двери.
Я спустился в подвал. Дедушка с книгой в руках мирно качался в кресле. Он медленно поднял на меня глаза. Бабушка уже повернулась было уходить, но тут увидела меня:
— Дэвид. Господи, что ты… ты снова здесь, внизу! Послушай меня! Немедленно марш наверх! — Голос ее эхом раскатился среди фундаментных столбов.
— Я… не могу, — выдохнул я. — Только если вы тоже пойдете.
Дед поднялся с кресла, решительно взял меня за руку, и они оба повели меня по ступеням к выходу из подвала.
— Ну же, Дэвид, пошли! — подгоняла бабушка.
— Я лучше останусь, — промолвил дед.
— Нет! — взвыл я.
— Помоги мне отвести его наверх, — попросила бабушка. — Это и нескольких секунд не займет.
Втроем мы вышли из подвала и преодолели полпути до второго этажа. Я удрученно скользил рукой по перилам.
Меня уложили в постель. В комнате было темно, лишь из-под двери пробивался лучик света, озаряя половицу-другую. Я чутко вслушивался, не вернутся ли дедушка с бабушкой, и мечтал, чтобы время прошло побыстрее. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не позвать их; оконные жалюзи рядом с моим письменным столом казались наглядным символом всего того, что от меня скрывали. Со временем я заснул.
Наша способность подтверждать воспоминания детства зачастую основывается на жестокой или сомнительной реконструкции, но последовавшее всеобщее смятение помогло мне осознать, как хрупка наша связь с реальностью.
Разбудил меня страшный шум.
Где-то далеко внизу грохнул гром — ударив по всем моим органам чувств сразу. Я в жизни ничего подобного не слышал — или, может, мне все приснилось? — звук был такой, словно в глубине подвала взламывали бетонное основание фундамента. Здание слегка вздрагивало, точно при землетрясении.
Я выскочил из постели и кинулся в гостиную. Тетя схватила меня, я вырвался — аж пижама затрещала — и выбежал из квартиры. Надо отыскать деда! Его знакомый голос доносился откуда-то снизу, из глубины лестничного колодца.
— Пора! — яростно взревел он. Голос его перекрывал всеобщий галдеж, топот бегущих ног и вопли.
Я босиком промчался вниз по ступеням; тетка кричала мне вслед. Вот и первый этаж. Дедушка стоял у входа в подвал. Оттуда доносился оглушительный треск, словно раскалывался и крошился толстенный слой бетона и ломались деревянные опоры. Мистер Соренсен передавал деду канистры с бензином, а тот выливал их в подвал. Все остальные, кто находился в вестибюле, включая бабушку, кинулись вверх по лестнице или на улицу сквозь парадную дверь. Люди вопили: «Пожар!» И выбегали из здания через ближние или дальние выходы. Миссис Шалт задержалась. В руках у нее были два незажженных факела. Один она протянула деду, тот, нервно щелкнув зажигалкой, запалил его и швырнул вниз в подвал. В следующий миг из дверного проема с ревом вырвалось пламя, дед и миссис Шалт отпрянули. Дедушка обернулся, увидел меня, кинулся ко мне, подхватил, точно пушинку, и, не раздумывая, огромными прыжками понесся вверх по ступеням, таща меня на руках.
На площадке второго этажа дедушка спустил меня на пол.
— Стой здесь! — прокричал он мне. — Я сейчас должен быть на первом этаже!
Я вцепился в него мертвой хваткой:
— Нет!
Дед высвободился и, спотыкаясь, кинулся назад, вниз по лестнице в вестибюль. Жгучие языки пламени расплескивались по нижним перекрытиям и уже лизали лестничную клетку. Тут я заслышал шум и крики. Поднял глаза: на всех этажах толпились жильцы, отовсюду с площадок на деда глядели сверху вниз знакомые мне лица, а тот кричал:
— Бегите к пожарным выходам!
И дед обернулся к стеклянному ящичку с красной окантовкой, висящему на стене. Я его и прежде не раз видел. Дед схватил молоточек и разбил стекло. Аварийная сигнализация, проведенная к нашему многоквартирному дому, оглушительно взвыла в переулке за мусорными ящиками. Мимо меня на площадку выбежал мистер Соренсен, таща еще две канистры с бензином. Дедушка поднялся на несколько ступеней ему навстречу; вместе они опорожнили канистры на лестницу, бензин с бульканьем потек вниз, разбрызгиваясь по стенам и перилам.
Канистры уже почти опустели, когда мы услышали, как будто внизу по всей длине здания ломается пол. Где-то в отдалении люди орали: «Пожар!» — и колотили в двери. Миссис Шалт, стоя несколькими ступеньками выше, протянула мистеру Соренсену второй самодельный факел, на сей раз уже зажженный. Дед швырнул его вниз по ступеням, туда, где скопилась лужица бензина, каплями стекая на промокший ковер. Лестничный проем взорвался смерчем жара и пламени. Стены, ковер и деревянные детали тотчас же занялись. Меня потащили на четвертый этаж, а я все глядел вниз, на ревущий пожар. Случается, люди гибнут в огне, думал я. Гибнут!
В воздухе разлилась едкая вонь. В дыму и огне я заметил что-то живое. Нечто отвратительно-белое извивалось и корчилось в волнах жара, пламени и дыма, бушующих в лестничном колодце, — или, может, позади них. А вот и второй! И тут меня подняли в воздух, в темноту и поволокли в квартиру. Я пронзительно вопил. Бабушка с дедушкой, тетя Эвелин и я вышли из большого раздвижного кухонного окна на пожарную лестницу. Под завывание сигнализации в доме и сирены в пожарной части мы начали спускаться вниз. Прочие жильцы поступили так же. Пожарная машина с ревом вырулила из-за угла к парадному входу в здание; мы все сгрудились на нижней площадке аварийного выхода. Дедушка спустил металлическую выдвижную лестницу — ее я никогда не видел, потому что она была как бы частью решетчатого ограждения площадки. Мы слезли на тротуар.
Старики столпились под стеной пожарной части. Они немного пошептались в темноте, а затем всей группой вышли из переулка на улицу перед старым многоквартирным домом.
Я наблюдал, как пожарные направляют шланги с бронзовыми наконечниками на оранжевые языки пламени, трепещущие в окнах второго этажа, точно рваные лохмотья на резком ветру. Гомонили и кричали люди; пожарная тревога не умолкала. Я переминался с ноги на ногу на прохладном тротуаре, а огонь рвался все выше.
Здание, снаружи напоминающее какой-нибудь особняк с привидениями из рассказов Эдгара По, а изнутри — гробницу, было уже все объято пламенем. Пожарная часть находилась совсем рядом, буквально дверь в дверь, но огонь вспыхнул мгновенно и распространялся так стремительно, что даже преимущество местоположения свелось к минимуму. В отсветах пламени люди потрясенно охали и ахали, тыча пальцами в пылающую крышу. Переулок вскорости перегородила полиция; а я стоял босиком на тротуаре и смотрел на высокие кирпичные стены. На верхней площадке аварийной лестницы из нашего разбитого кухонного окна вырывались клубы дыма. Со звоном разлетались стекла, шипел пар; наконец в громадном прокопченном здании пожар окончательно затушили. Уцелевшие жильцы по-прежнему жались друг к другу, а толпа постепенно редела; спустя час я уже слышал только сиротливую капель воды.