— Вот это здорово! Пять часов на одном боку!.. Неужели никто не звонил? — спросил он Лилю, сидевшую за письменным столом, на котором горела зеленая настольная лампа. Она читала Джэка Лондона. Длинными осенними вечерами, когда свистит в трубе ветер, Лиля боялась оставаться одна в своей комнатке и, прокравшись в кабинет деда, калачиком сворачивалась у него под боком или садилась за книгу, накрывшись теплым дедушкиным халатом.
Перехватив взгляд деда, упавший на забаррикадированный телефон, Лиля ничего не ответила. Дедушка все понял. Он только собрался поругать няню и Лилю за их затею, как в дверь громко постучали.
Накинув на плечи халат, дедушка пошел открывать дверь. Следом за ним в коридор зашел незнакомый военный в фуражке с малиновым околышем. С дедом он говорил сухо и резко. С башлыка его брезентового плаща стекала вода, к сапогам прилипли ошметки черной грязи. На улице лил сильный дождь.
В памяти Лили отчетливо запечатлелось, как военный несколько раз назвал известную фамилию, которую она не раз слышала по радио и читала в газетах. Военный сказал, что он сам лично звонил профессору несколько раз из наркомата, но к телефону никто не подошел. Дедушка завел военного в свою спальню и показал ему заваленный подушкой и одеялом телефон. Увидев это, военный начал нервничать и сказал, что об этом безобразии он доложит лично заместителю наркома и за последствия не отвечает.
Дедушка внимательно выслушал военного и спросил, какой экстренный случай привел его к нему на дачу в ночное время. Оказалось, в госпиталь привезли раненого командира, которому необходима срочная операция. Фамилию раненого Лиля сейчас забыла. Военный присел на диван, а дедушка тут же связался по телефону с госпиталем. Вначале говорил с дежурным хирургом, потом с главным врачом. Закончив телефонный разговор, он положил трубку и сказал военному, что у доставленного в госпиталь командира ранение неопасное и что операцию эту может сделать рядовой врач. Он даже смягченно упрекнул военного:
— И стоило из-за этого поднимать тревогу! Сделать эту операцию проще, чем обработать фурункул. Ее делают студенты-практиканты!
Военный не дослушал деда до конца. Он встал и тоном, в котором прозвучала нота плохо скрытой угрозы, сказал:
— Я выполняю личное приказание заместителя наркома! Вам необходимо срочно явиться в госпиталь и сделать операцию! — и он снова назвал фамилию раненого.
Дедушка распрямился во весь свой большой рост и сверху вниз грозно посмотрел на военного:
— Через три часа я буду делать сложную операцию солдату, которого с тяжелым ранением доставили с передовой, — он посмотрел на часы. — Его сейчас готовят к операции. Жизнь солдата в опасности. А вытащить осколок из мышц голени может даже хирургическая сестра. Вот так-то, майор. Вы свободны.
Майор встал. Он долго молчал и несколько удивленно смотрел на деда, потом процедил сквозь зубы:
— Профессор, не забывайте, от кого исходит приказание. Будьте благоразумны. Это мои последние слова.
Дедушка прошелся по комнате и резко повернулся к военному:
— Кто вы такой, позвольте вас спросить?
— В данном случае это не имеет значения. А если вас интересует — могу представиться, — военный протянул профессору удостоверение с толстыми красными корками.
Дедушка посмотрел удостоверение и вернул его военному. Заложив руки за спину, он снова, на этот раз обеспокоенно, зашагал по кабинету. Угловатая тень от его фигуры, падая на желтые бревенчатые стены, плавала, как черная туча, с каждой секундой меняя свои формы и размеры. Майор следил за ним взглядом и ждал. А дедушка о чем-то думал и был суров лицом. Потом он резко остановился и вскинул голову. Голос его звучал мягко, спокойно:
— Так вот, майор, я напомню вам один исторический пример, и вы должны меня понять. Только заранее замечу, что я ничего дурного не хочу сказать о раненом, к которому вы меня вызываете. Я просто вспомнил одну деталь. Одну маленькую, но важную деталь… Великий Наполеон, тот самый Наполеон, который показал миру образцы гениальной стратегии и полководческой храбрости, был настолько скромным солдатом, что о многих его ранениях никто из окружающих не знал. Разумеется, кроме личного врача. И только на острове Святой Елены, когда, прежде чем похоронить императора, стали обмывать его тело, люди узнали еще об одном величии Наполеона. На теле его обнаружили более десятка доселе никому не известных боевых рубцов и шрамов, — профессор умолк и продолжал ходить по кабинету с сомкнутыми за спиной руками. Теперь он говорил на ходу: — Вы меня поняли, майор? Я распоряжусь, чтобы эту пустячную операцию сделал мой ассистент Иванов. Сегодня ночью он дежурит. Можете это же самое передать главному врачу.
В глазах майора сверкнули недобрые огоньки:
— Профессор, вы отказываетесь выполнять приказание замнаркома. Так и будет доложено по инстанции.
Дедушка достал из гардероба форменный китель с генеральскими погонами и повесил его на спинку стула. Хотя он был в домашнем халате, однако и в таком виде выглядел гораздо внушительнее и осанистее, чем майор в мокром плаще. Он шагнул вперед и остановился. Теперь голос его звучал как приказание:
— Сейчас я вам не профессор. Я генерал. Выполняйте последнее приказание, майор. Езжайте немедленно в госпиталь и передайте дежурному врачу, чтобы мой ассистент Иванов сделал раненому… — дедушка назвал фамилию раненого командира, — операцию. Передайте также дежурному врачу, что я буду в клинике через два часа. Пусть к моему приезду подготовят тяжело раненного солдата Митрошкина!..
Майор хотел что-то возразить, но дедушка его оборвал:
— Немедленно выполняйте!
Майор откозырнул и, круто повернувшись, скрылся в сенях. А через минуту Лиля услышала, как за калиткой взревел мотор автомобиля. Дедушка еще долго ходил по кабинету и что-то бранно, ворчливо шептал. Через полчаса за ним пришла машина, и он уехал в Москву.
После этого случая долго таскали деда по разным высоким учреждениям. Несколько раз он хмуро и сосредоточенно писал какие-то объяснения и строго-настрого приказал Лиле и Марфуше, чтобы те никогда не делали подобных вещей с телефоном. Тогда Лиля еще не понимала, что случилось. Но няня Марфуша, сокрушенно вздыхая, однажды сказала ей под большим секретом:
— Насилу вывернулся…
— Откуда вывернулся? — удивилась Лиля.
— Чуть под суд не угодил. Спасибо Михаилу Ивановичу Калинину, пошли ему Господь здоровья, заступился, слово доброе за дедушку замолвил, а то быть беде.
— Откуда ты знаешь об этом, няня?
— Слышала, когда дедушка с академиком Видениным в кабинете разговаривал. Стирала пыль с подоконника и ухо навострила. Правда, не все поняла, а вот то, что чуть беда не случилась, — своими ушами слышала. И все из-за чего, ты думаешь? Из-за телефона, из-за нашей дурьей выходки…
Все это произошло давным-давно, в войну, когда Лиля была маленькая, когда дедушка был в добром здоровье и в славе. И вот теперь… телеграмма.
Из задумчивости Лилю вывел звонкий голос стюардессы:
— Граждане пассажиры! Мы приближаемся к столице нашей Родины Москве. Посадку делаем в аэропорту Внуково!
Лиля открыла глаза и повернула голову влево. Николай Иванович спал крепким сном утомленного человека, который даже в неудобном положении испытывает от сна наслаждение. Она не стала будить его, решив — пусть еще несколько минут поспит. И только когда самолет заметно пошел на снижение и пассажиры зашевелились, Лиля положила руку на плечо своего спутника:
— Вставайте!.. Москва…
Спросонок сибиряк долго тер кулаками глаза и, чтобы прогнать дремоту, резко тряхнул головой:
— Вот это махнул!.. Пол-Европы проспал. Не разбуди — проспал бы и Азию.
Вскоре к самолету подкатил трап, и они спустились на землю.
Лилю била нервная дрожь, пока они ехали в низеньком автовагончике от самолета до аэровокзала. А когда она почти вбежала в телефонную будку и с замиранием сердца набрала номер телефона, то вдруг почувствовала, как сердце в груди ее, делая мягкие зыбистые перебои, то вдруг проваливается куда-то вниз, то, делая сильный толчок, вскидывает к горлу удушливую волну крови.
В трубке плыли длинные мучительные гудки. Один, другой, третий, четвертый… К телефону никто не подходил. «Неужели нет дома и няни Марфуши? Неужели опоздала?..» А длинные гудки ныли, рвали душу. Лиля уже хотела повесить трубку, как гудки в ней прекратились.
— Кто это? — послышался в трубке еле слышный, болезненный голос няни Марфуши.
Лиля почувствовала, как сердце в груди ее снова замерло. Говорить было трудно. Слова, застревая где-то в горле, летели в трубку рваными кусками:
— Няня!.. Это я, Лиля… Я только что с самолета… Я во Внуковском аэропорту. Где сейчас дедушка? Что с ним?.. Вы меня слышите, няня?..
— Слышу… — донесся из трубки дребезжащий голос няни Марфуши. — Вот хорошо, что прилетела. Уж мы так тебя ждем, все жданки съели.
— Где дедушка?.. Что с ним? — захлебываясь словами, кричала Лиля в трубку.
— Все в госпитале, все там… Вот уже третью неделю лежит… Все тебя ждет, бредит тобой…
— В каком госпитале, няня?
— В своем, в каком же ему быть… Во втором отделении.
— Что с ним, няня?
— Сердце… Схватило так, что думали и не выкарабкается. Сейчас немного полегчало.
— Няня, я еду прямо к нему, в госпиталь. Пока! Скоро буду дома, — Лиля повесила трубку и, с трудом сдерживая душившие ее рыдания, заплаканная, с полыхающими, как маки, щеками вышла из будки.
Ее разговор Николай Иванович слышал. У него отлегло от сердца.
— Слава Богу, жив, — выдохнула Лиля и перчатками стерла со щек слезы.
— Разрешите, я довезу вас до госпиталя? — с выражением виноватости на лице сказал Николай Иванович, словно то, о чем он просил, было важнее для него, а не для Лили.
— Но у вас в Москве, очевидно, много своих дел? Спасибо за то, что вы сделали для меня во время полета…
— Какие у меня дела?! Вот сейчас получим вещи, возьмем такси — и через час вы будете у деда.