— А что главным считаешь ты? — спросил Кирилл. — В чем заключается та самая «живая душа», о которой ты толкуешь?
Кирилл слушал Павла очень внимательно — Павел это видел по выражению его лица. И по тем едва уловимым признакам, по которым он давно уже научился угадывать внутреннее состояние Кирилла. Стоило Кириллу сосредоточиться, заострить на чем-нибудь свое внимание, как он весь сразу подбирался, плотнее сдвигал брови и кончиками пальцев начинал прикасаться к своим всегда аккуратно подстриженным усикам.
— В чем заключается «живая душа»? — Павел задумчиво посмотрел на молча сидевшую в сторонке Иву, словно в ее глазах надеялся найти точный ответ на вопрос Кирилла. — Конечно, не в одном каком-то факторе, а в сумме многих. Главное, мне кажется, — это люди. У нас — наши грозы. Мы, мы, Кирилл, должны, обязаны сделать так, чтобы каждый шахтер понял: научно-техническая революция — это дело не только инженерно-технических работников, но и его кровное дело. Я, наверное, говорю немножко банально, но что тут скажешь другое? Понимаешь, если наши рабочие — все, все до единого! — не поймут, что наша научно-техническая революция чем-то сродни той, когда на улицах строили баррикады, — ни черта не получится. Битву одними кнопками на пультах мы не выиграем. И одними инженерными знаниями — тоже. Как, как зажечь всех — вот о чем надо думать. Опять банально? Может быть, но я думаю именно об этом. Думаю о том, что каждый рабочий должен искать и в конце концов найти свое место в «живой душе» научно-технической революции. Только тогда она будет по-настоящему «живой душой». И дело тут, как видишь, совсем не в том, буду я обладать властишкой или нет. Я просто набрался смелости сказать самому себе: «Павел, ты смотришь дальше, чем Симкины, поэтому должен идти вперед. А Симкины пусть или потеснятся, или научатся смотреть не только под ноги…»
— Симкины… А Кашировы?
Ива нервно побарабанила пальцами по столу. Она хотела, чтобы Павел еще раз взглянул на нее — надо было предостеречь его, удержать. Здесь, в комнате, давно уже собиралась гроза, никто этого не чувствовал так остро, как Ива. Однако первым на нее взглянул не Павел, а Кирилл. Он быстро к ней обернулся и жестко спросил:
— Ты чего? — И опять — к Павлу: — Ну? Симкины… А Кашировы?
— Ты — лично о себе? — Павел слегка отвернулся в сторону, чтобы не так близко видеть лицо Кирилла. Оно было у него напряженным, до крайности напряженным, и хотя, как всегда, Павел отметил мужественную красоту этого лица, сейчас оно казалось ему страшно неприятным.
— Да, я лично о себе, — сказал Кирилл. — Если ты так думаешь о Симкине, то… Таких, как я, надо гнать в шею?
— Я ведь не начальник отдела кадров, Кирилл. И не директор шахты. Зачем же я буду брать на себя чужие заботы…
— Уходишь? Боишься осложнений?
— Не хочется обижать тебя. Скажу только одно: ты не растешь. Вполне возможно, что тебя когда-то и повысят в должности, но сам-то ты останешься на том же месте. И лишняя властишка тебе ничего не даст. Ни тебе не даст, ни кому другому.
Кирилл встал, отошел на два-три шага от Павла и теперь смотрел на него так, как порой художник издали смотрит на свою картину, критически оценивая ее достоинства и недостатки. Он даже глаза слегка прищурил, словно ему хотелось увидеть Павла в том фокусе, в котором точнее могут проявиться отдельные штрихи этого человека.
— А ты мне начинаешь нравиться, Селянин! — неожиданно воскликнул он. — И знаешь, чем? Нет, не наглостью, этого добра хватает и в других типах, и тут тебе при всем желании переплюнуть всех не удастся. А вот что-то в тебе появляется этакое сугубо личное, хотя и похожее на наглость, но не она… Ага, нашел — наглая самоуверенность! Ты согласна со мной, Ива? Погляди на него: только-только стал маленьким начальничком, и уже понесло его. Симкиных — в отставку, Кашировых — на свалку, а самому — вперед. «На первой ступеньке не остановлюсь, на второй и на третьей — тоже…» Вот это хватка! Бульдожья! Ты, собственно говоря, зачем сюда пришел, товарищ Селянин? Я спрашиваю: зачем ты сюда пришел? Поделиться своими мыслями о непригодности Симкиных и Кашировых как инженеров? Убедить их, что они уже сейчас должны уступить тебе место?
— Кирилл! — Ива тоже поднялась и, подойдя к Кириллу, встала рядом с ним. — Кирилл, ты, как всегда, сгущаешь краски Смешно думать, будто Павел претендует на твое место. Зачем оно ему? Ты же сам говорил, что почти на каждой шахте острая нехватка инженеров… Всем хватит места… Разве не так, Кирилл?..
Кирилл скривил губы и, мельком взглянув на Иву, проговорил, молитвенно сложив руки на груди:
— И будьте милосердны ко всем, и когда вас бьют по правой щеке, подставляйте левую… Так, кажется, в святом писании?.. Какого черта! Что за гнусный спектакль!
Павел молчал. Действительно, какого черта он стал поддерживать этот разговор? Кому он что даст? В сущности Кирилл прав — его действительно занесло. «Куда как скромно — я, я, я! А может, ничего нескромного в этом нет? В конце концов, дело ведь не только в личном. Тут — концепция. Тут — целое кредо. Разве еще в самом начале, когда встал вопрос об НТР, кто-нибудь сомневался, что все пойдет гладко, без драки? Такого в жизни не бывает. Но… Но пришел-то я сейчас сюда не за этим? Лава стоит, люди опустили руки, все планы летят к дьяволу — нет цепей. А у Кирилла они есть. Даст? Мог дать, если бы я был хоть чуть-чуть дипломатом… Наверное, надо немедленно все сглаживать. Давать отбой. И лезть в кусты?..»
— Кирилл, я пришел к тебе с просьбой. Кроме тебя, никто мне сейчас помочь не сможет.
— С просьбой — ко мне? — Кирилл сделал такой вид, будто слова Павла его буквально ошеломили. — С просьбой к человеку, которого собираешься вышвырнуть на свалку? Да-а, ты подаешь надежды. — Он постучал согнутыми пальцами по своей голове и спросил: — У тебя тут все в порядке?
Павел принужденно улыбнулся:
— Пока — да. А что будет дальше — одному богу известно.
— По крайней мере бог тебя нескромностью не обидел, — едко заметил Кирилл.
— Я хочу из нашей Усти выжать все, — словно не придав значения выпаду Кирилла, проговорил Павел. — Все, на что она способна, а если можно — то и больше.
— Желаю удачи, — сказал Кирилл. — На Усте хочешь въехать в рай?
— Но как раз удача-то мне и не сопутствует. Наверное, я и вправду Пашка-неудачник.
Павел хотел засмеяться, но ничего из этого у него не получилось. Гримаса какая-то жалкая, не больше. Он это почувствовал, и ему стало стыдно за самого себя. Кажется, за него стыдно стало и Иве. Она отвернулась и начала смотреть за окно. А Павел подумал: «Лучше бы ей уйти отсюда».
— Ну? — спросил Кирилл. — Чем же я могу тебе помочь? Учитывая, что я всего лишь начальник участка, а не Министр.
— Цепь, — сказал Павел. — Мне нужна скребковая цепь.
— Только и того? — весело воскликнул Кирилл. — Больше ничего тебе не нужно?
И Павел сразу почувствовал: не даст. Можно вставать и уходить — рассчитывать не на что. Но он продолжал сидеть, и ему казалось, что он смотрит сейчас на себя как бы со стороны. На себя и на Кирилла — на обоих — именно со стороны. Пожалуй, интересное зрелище. Жалкое зрелище. Проситель всегда, наверное, выглядит жалко. Униженно. А тот, другой, торжествующе. «Кланяетесь? Спину гнете? Так-так… А ну-ка еще…»
— Мне хочется, чтобы ты меня понял, Кирилл. Я ведь только начинаю. На меня смотрят. Изучают. Может быть, кто-то злорадствует: «Вот и лопнул ваш экспериментик. Как мыльный пузырь…» А дело ведь не только во мне, понимаешь? Страшно, если с самого начала люди не поверят в какую-то идею. Ты меня понимаешь, Кирилл?
— Понимаю. — Он сказал это вроде как сочувствующе. — Конечно, понимаю. Идея — это главное. И если сразу в нее не поверят — крышка. Все тогда можно в тираж. И людей, и машину. Меня ведь тоже однажды чуть-чуть не списали. Помнишь? Хорошо, что я вовремя остановился, а то… Да ты и сам все знаешь не хуже меня.
— Значит, поможешь? — с неожиданно вспыхнувшей надеждой спросил Павел.
Ива быстро обернулась и теперь смотрела на Кирилла так, точно от его ответа зависело очень и очень многое — для нее лично. У нее, пожалуй, тоже вспыхнула надежда, что все закончится хорошо. Не может, не имеет права Кирилл не пойти Павлу навстречу. Не имеет права! Сказать ему об этом? Или не надо? Он ведь и сам все понимает.
— Помочь я тебе не смогу, Павел, — проговорил Кирилл. И, подтверждая свои слова, отрицательно покрутил головой. — Нет у меня такой возможности. Не обессудь.
— На твоем участке есть скребковая цепь, — сказал Павел. — Лежит в резерве.
— Нет у меня цепи. Нет. Какие у тебя основания мне не верить?
— Я знаю точно — есть. Ты лишь разреши, я отыщу.
— С обыском явишься?
— Кирилл! — Это сказала Ива. Она подошла к нему и заглянула в его лицо. — Кирилл…
— Что — Кирилл! Я сказал, что Каширов всего лишь начальник участка и никто больше. И вообще… По-моему, это даже нечестно: пользуясь дружескими чувствами, наступать человеку на горло. Завтра у меня случится такая же беда — и я побегу просить цепь у тебя?.. Ловко! Раньше ты таким не был, Селянин. Раньше ты был скромнее.
Павел медленно, как-то уж очень устало поднялся со стула. И весь он казался сейчас усталым и будто опустошенным. Ива, взглянув на него, вдруг почувствовала необыкновенную жалость, потом перевела взгляд на Кирилла. Он едва заметно улыбался. Нет, улыбки на его губах не было, у него просто чуть-чуть подрагивали ноздри да слегка шевелились дугообразные брови, но Ива-то знала, что это такое. Кирилл сейчас внутренне торжествовал, он был вполне собой доволен.
«Какое самодовольство! — подумала Ива. И еще она подумала: — Господи, ну и черствый же он человек. А еще толкует о каких-то дружеских чувствах…»
Она остановила Павла и сказала:
— А почему ты не обратишься к Кострову? Или к Тарасову? Они…
— Они не такие, как Каширов? — сразу вспыхнул Кирилл. — Именно это ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что Павел просит не золотую цепочку, чтобы украсить свой собственный жилет, а необходимую для дела вещь. И вряд ли у кого-нибудь хватит совести отказать ему в его просьбе.