Андрей Андреевич продвинулся метра на два выше, сел, согнувшись и обхватив руками колени, выключил «головку». «Хорошо, — не то вслух сказал, не то подумал. — Хорошо… Селянин действительно внес свежую струю. Молодец. Не зря я, кажется, согласился взять его на свой участок…»
И неожиданно вспомнил: кабинет Кострова, совещание, вся «могучая кучка» в сборе, и Павел Селянин говорит: «…Андрей Андреевич Симкин инженер, безусловно, грамотный и опытный, но случилось то, что в наше время случается с еще более грамотными и более опытными инженерами: в его сознании осталось старое представление о машине, как о чуде… Андрей Андреевич не придал должного значения психологической подготовке людей… Я считаю это большим просчетом…»
«Психологическая подготовка людей… Я не психолог, — тысячу раз повторял самому себе Симкин. — Я инженер. И учили меня инженерному искусству, а не чему-нибудь другому. И научно-техническая революция сейчас во мне и в Батееве нуждается во много раз больше, чем в психологах. Элементарно, как дважды два. Кто станет оспаривать мою — да только ли мою! — точку зрения? Вот скоро появится статья — выстоит ли Павел Селянин? Выстоит или нет? Может, упадет и не встанет? Не все после такого встают… Просто «Давай вкалывай!» умеет каждый… А так, как у Павла Андреевича Селянина… Черти бы побрали этого Павла Андреевича Селянина и меня вместе со статьей! Как это сказал отец? «Техника эта, которая в руках ваших, она-то все вокруг и меняет. Особливо самого человека. Лучше он становится, умнее, и, если хочешь, душевнее, чище. Или нет?»
«Особливо самого человека!» Откуда у старика такая мудрая философия? Как он сумел отыскать такую связь и такую взаимозависимость между душой человека и совершенной машиной?
Андрей Андреевич вошел в нарядную в тот самый момент, когда Бурый, сказав «Надо работать, Селянин. Вкалывать. По-простому, без заскоков. Так ты своим мудрецам-философам и передай…», повернулся и, не дав Павлу ответить, направился к выходу. Увидев начальника участка и поняв, что тот слышал, о чем шла речь, Богдан Тарасович улыбнулся, подмигнул ему и, пренебрежительно кивнув в сторону Селянина, проговорил:
— Мы тут с Павлом Андреевичем по душам — насчет разных порядков и беспорядков. Павел Андреевич человек, конечно, умный, схватывает все на лету. И, слава богу, все понимает… Я вам не нужен, Андрей Андреевич?
— Нет! — очень резко, недоброжелательно ответил Симкин, что Бурого немало удивило. — Нет, Богдан Тарасович, вы мне не нужны. Можете идти.
Павел спросил:
— Мне тоже можно идти, Андрей Андреевич?
— Тебя я попросил бы на несколько минут задержаться, Селянин. Ты не возражаешь? Мне хотелось бы с тобой кое о чем поговорить. Прошу садиться.
Павел сел, с любопытством, смешанным с плохо скрытой неприязнью, взглянул на Симкина:
— Я вас слушаю, Андрей Андреевич.
Если любопытства во взгляде Павла Симкин, возможно, и не уловил, то неприязнь его почувствовал сразу. И без всяких околичностей спросил:
— Почему так холодно, Селянин? У тебя нет желания со мной разговаривать?
Павел пожал плечами:
— Я ваш подчиненный. Андрей Андреевич. И по долгу службы обязан выслушивать все, что вы находите нужным мне сказать. — Немного помолчал и добавил: — Все, что касается непосредственно работы…
— Только по долгу службы? А если просто так?
— Простите, Андрей Андреевич, просто так разговаривать с вами особого желания у меня нет. По многим причинам.
— Какая же из них главная? Если, конечно, не секрет…
Павел промолчал. Имеет ли он право сказать, что уже читал статью? Наверное, нет. Клаше может влететь. А что же в таком случае ответить Андрею Андреевичу?
Из затруднения его вывел сам Симкин.
— А темнить-то ты не умеешь, Павел Андреевич, — неожиданно проговорил он. — Вернее, не умеешь кривить душой. Тебя очень обидела моя статья? Ты ведь уже знаешь о ней?
— Знаю. — Павел кивнул и повторил: — Да, знаю.
— Ну вот. Вот и главная причина, — улыбнулся Симкин. — Но плохо получается, Павел Андреевич. Критику можно не любить, но надо, по крайней мере, относиться к ней терпимо.
— Вы относитесь к ней терпимо? — Павел улыбнулся точно так же, как Симкин, — не то иронически, не то с примесью какой-то горечи. — Но главное заключается не в этом, Андрей Андреевич. У нас с вами принципиальные расхождения во взглядах на одни и те же вещи. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю. Научно-техническая революция — человек — общество… Однако не следует ли нам уважать взгляды друг друга, поскольку они для каждого из нас принципиальны и, возможно, для каждого из нас дороги?
— Короче говоря, никакой борьбы? — жестко спросил Павел. — Примиренчество? Для меня это не подходит, Андрей Андреевич. Сказать — почему?
— Пожалуйста.
— Вы — начальник участка, я — всего лишь горный мастер. Разница, согласитесь, довольно велика. Отсюда можно сделать только один вывод: последнее слово, если я не буду отстаивать свою точку зрения, останется за вами. По субординации. Вы слышали, что заявил Богдан Тарасович Бурый? Кому с Богданом Тарасовичем не с руки — милости просим до другого шалашу. Яснее свою мысль не выразишь…
Симкин, глядя мимо Павла куда-то в сторону, покачал головой:
— Бурый — человек довольно ограниченный, Селянин. Ты полагаешь, что и я могу сказать то же, что Бурый?
— Не знаю, Андрей Андреевич. Но могу вас заверить: отстаивать свою точку зрения я буду до конца. И очень хотелось бы, чтобы ни вы, ни Богдан Тарасович мне не мешали.
— Короче говоря, никакой борьбы? — неожиданно засмеялся Симкин. — Примиренчество? Для тебя это не подходит, а для Симкина? — Он извлек из кармана пачку сигарет, предложил Павлу: — Хочешь?
Павел закурил и теперь уже более внимательно, стараясь хотя бы на время погасить в себе чувство неприязни, посмотрел на начальника участка. И подумал: «А ведь это верно. В конце концов, у него такое же право отстаивать свою позицию, потому что он считает ее правильной».
Осторожно сбросив пепел с сигареты в массивную чугунную пепельницу, Павел сказал:
— Вы правы, Андрей Андреевич: я действительно не должен требовать от вас того, что не приемлю сам. Однако хотелось бы, чтобы в нашем споре главную роль играла логика, а не власть. Чтобы мы оба оставались честными инженерами.
Симкин ничего не ответил.
Встал и, подойдя к окну, долго стоял, глубоко о чем-то задумавшись, и было похоже, что он забыл о Павле Селянине. Наконец, не оборачиваясь, спросил:
— Скажи, Павел Андреевич, тебя не волнует тот факт, что среди старших товарищей не так уж много людей, чье отношение к тебе можно было бы назвать дружеским?.. Смотри: Каширов, Стрельников, Бурый, а теперь, насколько я понимаю, и Симкин — все против Селянина! Тебя это не тревожит? Сможешь ли ты нормально работать без соответствующей поддержки? Ведь один Алексей Данилович Тарасов — это очень мало…
— Но остальные — не враги же мне! — воскликнул Павел. — Если мы пока не находим общего языка, разве это значит, что у нас не может быть нормальных отношений?
Симкин снова подошел к Павлу и сел рядом с ним:
— Отвечу тебе вопросом на вопрос: если я не поддержу тебя во всех твоих начинаниях, а, наоборот, стану везде и всюду доказывать, что твой взгляд на роль рабочих в научно-технической революции ошибочен и даже вреден, будешь ли ты относиться ко мне нормально?
— А вы ведь уже и начали этим заниматься, Андрей Андреевич, — сказал Павел. — Вы ведь и начали уже доказывать, что я чуть ли не авантюрист.
— И как же ты на это думаешь реагировать? Только честно.
— Конечно. Я стану везде и всюду доказывать, что ваш взгляд на роль рабочих в научно-технической революции ошибочен и даже вреден.
— Короче говоря, объявишь мне войну? Как в свое время объявил ее Кириллу Александровичу Каширову, а теперь и Бурому?
— Да.
— Смело, ничего не скажешь, — усмехнулся Симкин.
Павел же заметил:
— Другого выхода у меня нет. Хотелось бы только, чтобы вы поняли, Андрей Андреевич: наживать себе недругов мне ведь несладко. Но… Если бы я не был так уверен в своей правоте…
И опять Симкин надолго замолчал. Затянувшаяся пауза не то что угнетала Павла, но ему было неприятно сидеть под изучающим взглядом начальника участка, лицо которого то хмурилось, то вдруг на нем появлялась какая-то неопределенная, точно блуждающая, улыбка, и Павел никак не мог понять — насмешливая ли она, эта улыбка, безразличная, злая или добрая. У него было желание встать и уйти, так как он считал, что беседа их окончена, однако что-то его все-таки удерживало, и Павел продолжал сидеть, нервно барабаня пальцами по колену.
И вдруг Симкин сказал:
— Ну, что ж, не стану тебя больше задерживать, Павел Андреевич. Передай поклон своей супруге. — Он улыбнулся и добавил: — Она у тебя обаятельная женщина…
Попрощавшись, Павел вышел. И в ту же минуту Андрей Андреевич протянул руку к телефону, снял трубку и попросил телефонистку коммутатора шахты:
— Пожалуйста, соедините меня с редактором городской газеты.
Сейчас у него было такое выражение лица, какое бывает у людей, которые делают что-то такое, чего им делать не хочется, но по-другому они, в силу каких-то причин, поступить не могут.
— Алексей Николаевич? — спросил Андрей Андреевич. — Вас беспокоит Симкин… Да-да, Симкин. Шахта «Веснянка», совершенно точно…
Он чуть отнял трубку от уха — редактор говорил слишком уж громко и буквально оглушал:
— Андрей Андреевич? Можете не волноваться, статья ваша идет в следующем номере. Хорошая статья. Одобряю. Кое-что в ней спорно, но проблема острая, есть о чем и поспорить… А главное, вы хорошо раздеваете некоторых голубчиков. Вот их-то…
— Алексей Николаевич, — прервал редактора Симкин, — я прошу статью не публиковать.
— Что? Что вы сказали? Не понял! Я говорю: статья хорошая! Хор-ро-шая!
— Но я не хочу, чтобы ее публиковали, — повторил Симкин. — По многим причинам. Прошу меня извинить за хлопоты… Через пару часов я зайду в редакцию и все объясню. До свидания, Алексей Николаевич…