— Очень уж примитивно! — воскликнул Кирилл.
Он был заметно раздражен и сейчас не хотел этого скрывать. Его раздражали и Костров, и Стрельников, и Оленин, и больше всего Андрей Андреевич Симкин, который вдруг переметнулся на сторону Селянина. Почему он переметнулся — было непонятно, и это еще больше усиливало раздражение Кирилла. Он неожиданно почувствовал, что остается в одиночестве. Бурый в счет не идет: Бурый — не фигура. Правда, Стрельников пока явно не поддерживает Селянина, но это — пока. А что будет дальше? Неужели и Федор Семенович видит в Селянине что-то значительное? Смешно!.. Развесили уши и слушают селянинские байки. Слушают и умиляются…
— Да, все это очень уж примитивно, — повторил он, ни на кого не глядя. — Но меня поражает в Селянине и другое. Настоящий инженер не имеет права быть конъюнктурщиком… Сегодня он поставил на выигрышную лошадку. Почуял, что НТР — это модно, и поставил. А если завтра скажут: «НТР ничего нового собой не представляет, это обыкновенный технический прогресс?» На какую лошадку тогда будет ставить Селянин?
— Я не игрок, Кирилл Александрович!
Павел даже побледнел от необходимости себя сдержать. Правда, у него тут же мелькнула мысль: «А почему я должен проглатывать все, что бросает мне этот человек? Почему?»
Может быть, Павел и сказал бы сейчас Кириллу несколько обидных слов, если бы его не опередил Оленин. Угадав душевное состояние Павла, Арсений Демидович проговорил:
— Простите меня, Кирилл Александрович, но вас трудно понять. Или вы действительно ни во что не верите, или просто закусили удила. Не видеть в НТР ничего нового, даже того, что видят в ней рядовые рабочие, это значит остановиться на месте… И вы остановились… Не замечаете? Тем хуже для вас…
— Да-а, дела! — неопределенно сказал Симкин и обратился к Кострову: — Если вы разрешите, Николай Иванович, я должен дать Селянину кое-какие указания… Прошу вас, Павел Андреевич.
Вскоре он вернулся, а вслед за ним вошел и недавно избранный заместителем секретаря парткома Олег Русланович Демьянов — сутуловатый человек лет сорока пяти с добрыми серыми глазами, с какой-то мягкой проницательностью смотрящего на каждого, с кем ему приходилось разговаривать. Присев неподалеку от Кострова, он некоторое время молчал, потом, устало проведя ладонью по седеющим волосам, сказал:
— Алексей Данилович плох. Бодрится, однако ж видно, как ему тяжело. Ночью, по словам врача, терял сознание. Ненадолго, но опасно…
— Когда вы у него были, Олег Русланович? — спросил Оленин.
— Час назад. Кланялся всем, и еще…
Демьянов не договорил и посмотрел почему-то не на Оленина, спрашивающего у него о Тарасове, а на Кирилла Каширова. Посмотрел с обычной для него мягкостью, но Кирилл невольно отвел глаза в сторону, словно был в чем-то перед Олегом Руслановичем виновен.
— И что еще? — спросил Костров.
— Справлялся о работе Селянина, спрашивал, вижу ли я в нем настоящего инженера-горняка.
— Странная какая-то привязанность, — усмехнулся Кирилл. Теперь он сам взглянул на Олега Руслановича и, нажимая на каждое слово, продолжал: — А мне кажется, что партийный руководитель всегда должен быть выше личных симпатий и антипатий. Объективность для него должна быть святая святых. Вы согласны со мной, Олег Русланович?
У Демьянова была привычка или, вернее, черта: не соглашаясь по какому-нибудь вопросу с собеседником, он будто стыдился того, что своим несогласием причиняет человеку неприятность, будто даже обижает его; он заметно смущался, и казалось, что Олег Русланович уже в следующее мгновение признает свою неправоту и, может быть, даже извинится. Однако Демьянов почти никогда свою точку зрения не менял и мягко, продолжая смущаться, отстаивал ее до конца.
Вот и сейчас, с минуту подумав над вопросом Кирилла Каширова и смущенно улыбнувшись, он ответил:
— Не могу с вами согласиться, Кирилл Александрович, по следующим соображениям: партийный руководитель — обыкновенный человек. Зачем же у него отнимать право на естественные человеческие чувства, такие, например, как привязанность, симпатии и антипатии?
— А все же, Олег Русланович, что вы ответили Тарасову? Видите ли вы сами в Павле Селянине настоящего инженера-горняка? — неожиданно спросил Симкин. — Нам это интересно знать, потому что вы теперь стоите у руля нашего маленького партийного корабля.
— Вижу ли я в Павле Андреевиче настоящего инженера-горняка? — задумчиво, словно спрашивая у самого себя и самому себе отвечая, повторил Олег Русланович. — Да, конечно. Да, конечно! — твердо проговорил он. — Селянин — настоящий инженер-горняк! Более того, я вижу в нем инженера того типа, который сейчас особенно необходим на любом производстве… Об этом я сказал и Алексею Даниловичу Тарасову.
Костров улыбнулся и, как бы между прочим, спросил у Симкина:
— Интересно, а какой точки зрения придерживаетесь вы, Андрей Андреевич?
Андрей Андреевич ответил не сразу. И то, что он так долго молчал, а не тотчас ответил Кострову, Кирилла изрядно задело. Но он еще более поразился, когда Симкин совершенно спокойно и твердо сказал:
— Моя точка зрения полностью совпадает с точкой зрения Олега Руслановича, Николай Иванович. Я ничуть не сомневаюсь, что Селянин уже сейчас достоин занимать должность выше, чем должность горного мастера… Кстати, мой помощник давно хочет перейти на «Аютинскую». Он и живет близко от нее, и начинал свой путь горняка там, да и директор «Аютинской» предлагает ему должность начальника участка. Почему же не пойти человеку навстречу?
— Значит, — сказал Костров, — насколько я понимаю…
— Вы правильно понимаете, Николай Иванович. Если Селянин согласится пойти ко мне помощником, я с удовольствием его возьму. Имея в виду, что через некоторое время, приобретя опыт, он и сам станет начальником участка. Все мы от этого только выиграем.
— Да-а, — протянул молчавший до этого Бурый. — Правильно в писании сказано: «Неисповедимы пути твои, господи…»
Кирилл с явным презрением взглянул на Бурого и встал. Больше, кажется, ему тут оставаться незачем…
А где-то в глубине души он тревожился: пошел, пошел Пашка-неудачник вверх, покарабкался. Недаром же он когда-то пророчествовал: «Я, Кирилл, не остановлюсь…» Сбывается его пророчество. Сбывается быстрее, чем сам Селянин предполагал. Не крикнет ли скоро на Кирилла Каширова: «Руки по швам!..» Потеха!..
— Я здесь не нужен, Николай Иванович? — спросил он у Кострова.
— Да нет, пожалуйста, — ответил Костров. — Это ведь не совещание. Не официально, так сказать…
Кирилл окинул недобрым взглядом Симкина и вышел.
Павел воспринял предложение стать помощником начальника участка с двойственным чувством радости и удивления. Радовался он тому, что теперь ему будет легче развернуться, теперь перед ним откроется поле деятельности намного шире, чем прежде. Ему не придется разрываться между желанием вмешаться в работу других звеньев участка и неправомочностью в нее вмешиваться — все складывалось так, что отныне эта проблема решалась сама собой.
Удивлялся он тому, что не кто иной, а именно Андрей Андреевич Симкин, как ему сказали, попросил Кострова назначить Селянина своим помощником. Почему?.. Павел считал: пока что он ничего особенного не сделал, пока что он только готовит почву для настоящего разбега. Так чем же он завоевал доверие Симкина? Может быть, Андрей Андреевич до конца ему поверил и все же увидел в его работе то главное, что сам Павел считал отправной точкой?
Клаша осторожно высказала предположение:
— Ты не усматриваешь в этом какого-нибудь подвоха? Не может ли случиться так, что помощи от Симкина ты никакой не получишь и рано или поздно распишешься в банкротстве? Не может ли быть такого, что как раз этого Симкин, Каширов и иже с ними от тебя и ожидают?
Павел категорически отверг Клашино предположение.
— Симкин — человек весьма порядочный, — сказал он. — Это не Кирилл.
— Тогда поговори с ним начистоту, так тебе будет спокойнее. Да и Симкин, если он человек действительно порядочный, поймет твои сомнения и смятения.
Павел так и сделал. Прежде чем дать Кострову окончательный ответ, он встретился с Андреем Андреевичем и без всяких экивоков спросил:
— Скажите, Андрей Андреевич, это правда, что предложение назначить меня вашим помощником исходит от вас? И если правда, то мне хотелось бы знать мотивы, которыми вы руководствовались… хотя бы в общих чертах.
Симкин засмеялся:
— Ты изъясняешься, как дипломат. Зачем же — в общих чертах? А если прямо? У тебя светлая голова, Селянин, а это для инженера немаловажная вещь. Вот и полный ответ на твой вопрос. Или хочешь еще полнее? Давай попробуем… Ты должен расти, Селянин. Идти в гору. Сегодня — помощник начальника участка, завтра — начальник. Маршальский жезл с собой носишь? Не смущайся, как красная девица… Ты дал Кострову согласие?
— Еще нет, — ответил Павел.
— В чем-то сомневаешься? Говори, в чем? В моей искренности?
— Я считаю вас честным человеком, Андрей Андреевич.
— Спасибо на добром слове. Что же тебя тревожит?
— Да, пожалуй, ничего. Буду работать. Буду вам помогать. Как принято говорить, постараюсь оправдать доверие.
— Не мое доверие оправдывай, Павел, а своих людей. Грозов. Они в тебя верят. Оч-чень верят, Селянин, я знаю. Даже малость завидую тебе. — Симкин как-то грустновато улыбнулся, провел ладонью по лицу, словно стирая давний душевный осадок. — Когда-то и я хотел, чтобы в меня верили вот так же. Почему-то не получилось. Почему — не знаю. Голым технократом стал, что ли? Считался неплохим инженером, организатором, мог, когда было надо, и власть проявить, поднажать, в общем — руководитель… А вот настало время — и вдруг понял: не то! Вернее, не совсем то. Мечталось-то об ином…
Он умолк, внимательно, с неподдельной доброжелательностью посмотрел на Павла и неожиданно признался:
— А знаешь, Селянин, с тобой мне будет легко. Свежее. И как с помощником, и как с человеком. Здоровый ты, Павел. Я о духе твоем говорю… Иди-ка ты, брат, к Кострову, скажи, пускай отдает приказ. Ну?