рил:
— Вот уж истинная народная мудрость: «Поспешишь — людей насмешишь». Не могу поверить, что Батеев сам не видит своих просчетов. Наверняка решил воспользоваться конъюнктурой — я говорю о постановлении ЦК — и подсунуть тебе свой черновик. А добела, мол, доведут другие, никто, дескать, в такое время не позволит тянуть волынку.
— Значит, ты считаешь, — спросил Бродов, — что это только черновик? Или вообще батеевская идея неприемлема?
— Нет, почему же! Сама идея очень интересна и по-своему оригинальна. Но ты же сам видишь: до воплощения этой идеи в металл еще страшно далеко. — Коробов засмеялся. — Скажи, Арсений, для чего ты меня позвал? Проверить мою эрудицию? Или действительно сомневался и решил посоветоваться?
— Честно — хотел проверить себя. Знаешь, сейчас в таких вопросах ошибаться нельзя — голову отвернут, как курчонку… Может, снова вызвать Батеева, а? Напишем пространное заключение, пускай человек поработает. У него, между нами, весьма светлая голова, он своего добьется. Решено?
Коробов долго не отвечал. Думал. Сказать Бродову прямо и честно? Принести и показать ему свою работу? Убедить, что его, Коробова, идея ближе к реальности и надо ставить на нее? В конце концов Бродов ничего не теряет: и тут не все готово, и там. И тут и там предстоит работа. Бродов, можно надеяться, не увидит, что Батеев продвинулся значительно дальше, чем Коробов, вот этим и воспользоваться. А в том, что он, Коробов, возьмет из идеи Батеева какое-то зерно, греха не будет. Зерно — это только зерно и ничуть не больше. Государство же все равно выиграет — машину Коробов создаст отменную.
Бродов долго не упирался. Человеком он был добрым, мягким, покладистым. Кто же еще друзьям пойдет навстречу, как не друзья? Да и недаром же умные люди на Востоке придумали пословицу: «Если ты однажды подставишь другу плечо, он обязан дважды подставить тебе свою шею…»
Министр говорил:
— В восточной части Донецкого бассейна — да и не только там! — незначительная мощность угольных пластов требует быстрейшего перехода к узкозахватной технике и особенно к комплексным струговым установкам. Это должно быть ясно каждому инженеру, каждому конструктору и каждому нашему ученому.
Должно быть ясно! — Министр сделал ударение на слове «должно» и несколько секунд помолчал, почему-то глядя на Бродова. — Но, к сожалению, не все это понимают. Иначе откуда такая, мягко выражаясь, пассивность, откуда такая инертность? За последнее время мы почти не создали ни одной толковой струговой установки для тонких пластов, и я не чувствую, чтобы некоторые товарищи, которым надлежит этим делом заниматься, были очень озабочены… Или я ошибаюсь? Может быть, я не до конца в курсе того, что делается в этом направлении?
Он опять взглянул на Бродова, и тот невольно втянул голову в плечи, точно ожидая удара. И подумал: «Почему он смотрит именно на меня? Или ему стало известно о батеевской установке? Если это так, то моя песенка спета…»
Дело в том, что Коробов, убедив Бродова не торопиться с выводами по решению вопроса о струговом комплексе Батеева, сам до сих пор не продвинулся вперед ни на шаг. Позаимствовав кое-что из батеевской идеи, он не смог сочетать этого со своей собственной — слишком разными оказались замыслы, слишком несовместимыми были изначальные варианты схем механизмов. В конце концов Коробов должен был признаться самому себе, что задача, которую он хотел решить легко и быстро, не решалась вообще. Коробов стал перед альтернативой: или совсем отказаться от сочетания двух схем и создавать установку по схеме Батеева, кое-как завуалировав плагиат, или продолжать работать по своему первоначальному замыслу. Плагиата Коробов боялся пуще огня, прекрасно понимая, что будет разоблачен, поэтому решил работать по собственному варианту. Бродова он попросил не торопить его, заверив, что дело у него идет к концу. А конца этого он не видел и сам, хотя и надеялся: придет время и его осенит. Разве так не бывает?..
Министр между тем продолжал говорить о крайней необходимости мобилизовать все усилия работников угольной промышленности на то, чтобы уже в ближайшее время шахты получили новые струговые комплексы и другую узкозахватную технику. Он предупреждал: тот, кто вольно или невольно станет на пути технического перевооружения, на снисхождение может не рассчитывать. На объективные и субъективные причины тоже — таких причин не должно быть. Кивать на помехи со стороны Минтяжмаша также позволено не будет — их надо устранять, а не прятаться за их ширину.
И еще Министр говорил о том, что в период научно-технической революции неизбежны конфликты, неизбежна борьба нового со старым и на этот факт никто не имеет права закрывать глаза. Именно в такие периоды, подчеркивал Министр, раскрываются человеческие характеры, на передний план выходят настоящие таланты и в то же время на поверхность всплывает шелуха. Всемерно поддержать первых и беспощадно очиститься от вторых — немаловажная задача…
Бродов вытащил из кармана платок и поспешно вытер влажный от испарины лоб. В кабинете было прохладно, и на Арсения Арсентьевича невольно обратили внимание. Кто-то чуть слышно хмыкнул, кто-то едва заметно улыбнулся. Бродов взглянул на Министра: заметил что-нибудь он или нет? Кажется, нет. И слава богу. Надо взять себя в руки и перестать нервничать. Арсения Арсентьевича все знают, как человека уравновешенного, спокойного, довольно-таки авторитетного. И не к лицу ему выдавать своего волнения, пусть оно даже и не беспричинное. Коробов, идиот, все-таки изрядно подвел. Реши Бродов вопрос в пользу Батеева, наверняка были бы уже результаты. И можно было бы на этом совещании кое о чем доложить Министру. А о чем докладывать сейчас? Бродов даже не в курсе, чем Батеев в настоящее время занимается. Ждет решения вопроса? Или, отчаявшись, вообще ничего не ждет?
Арсений Арсентьевич, размышляя, долгое время не слышал, о чем говорил Министр. Но, когда до его сознания дошла фраза: «С сегодняшнего дня все поступающие из наших институтов документы, касающиеся работ над новыми механизмами, я требую без промедлений представлять лично мне с заключениями и необходимыми рекомендациями», он вдруг с облегчением вздохнул. «С сегодняшнего дня…» А документы от Батеева поступили более трех месяцев назад. Значит, их можно не представлять. И, пожалуй, нет никакой необходимости обрушивать свой гнев на Коробова: во-первых, он совершенно правильно указал на слабые места батеевской схемы и, во-вторых, вряд ли стоит сомневаться в том, что сам Коробов в скором времени закончит свою работу. И тогда ему, Бродову, будет о чем доложить Министру…
Вначале Батеев действительно испытал чувство, похожее на отчаяние. Проходил день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, а ответа из Москвы он не получал. Он написал Бродову одно письмо, затем второе — Бродов молчал. Решать подобные вопросы по телефону Петр Сергеевич считал нецелесообразным, ехать же в Москву без специального вызова он не хотел.
И тогда у него внезапно возникла мысль изготовить опытный экземпляр установки на институтском заводишке на свой страх и риск. Вначале он эту мысль отогнал — слишком уж нереальной и дерзкой она ему показалась. Будут ведь затрачены немалые средства, уйдет уйма времени, приостановятся другие работы… Нет, конечно, на этот шаг идти нельзя. Авантюрный он, этот шаг, и в случае неудачи голову снимут в два счета…
— А почему, собственно, авантюрный? — Батеев, когда ему приходилось решать какие-нибудь важные вопросы, начинал спорить с самим собой. — Разве риск — это авантюра? И разве у меня нет уверенности в успехе? В конце концов, я — директор института, я обязан экспериментировать, обязан доводить дело до конца. А насчет снятия головы… Черт с ней, с головой, если она не тянет — пускай снимают, такую голову не жалко…
Конечно, для подстраховки он мог посоветоваться с начальником комбината, мог обратиться в райком и в горком партии. Там работали люди, которых Батеев давно знал и которые — он нисколько в этом не сомневался — наверняка окажут поддержку. И первый секретарь райкома Антонов, и первый секретарь горкома Евгеньев — горные инженеры, на партийную работу пришли из шахт и все, что так или иначе было связано с шахтами, принимали очень близко к сердцу. Не проходило и недели, чтобы кто-нибудь из них не явился к Батееву в институт узнать, как идут дела, чем они могут ему помочь. Надежные люди, настоящие партийные работники, которых Батеев искренне уважал.
Возможно, именно потому, что он испытывал к ним такое уважение, Батеев решил до поры до времени не сообщать им о своем замысле. Заранее зная, что они его поддержат и, следовательно, возьмут львиную долю ответственности на себя, Батеев не хотел ставить их под удар. Если придется за что-то расплачиваться, он расплатится и один.
И колесо закрутилось. Опять наступили бессонные ночи, опять пришли надежды и разочарования, радость удач и горечь просчетов. Хотя Батеев иногда с гордостью говорил: «наш завод», завод этот был скорее похож на кустарную мастерскую. Далеко не новое оборудование, теснота, примитивные условия для экспериментальной работы — где уж тут размахнуться! Благо еще на заводе работают настоящие энтузиасты, люди, которым незачем объяснять, как важно все, что они делают. Молодой паренек-токарь повесил над своим станком «транспарант»: «УСТ-55» — в жизнь!» Кажется, наивно, но простые слова эти ни для кого не остались пустым звуком. Инженеры, конструкторы, рабочие отнеслись к идее Батеева так, словно создание струговой установки на своем заводишке было для них не только делом чести, но и задачей государственной важности — задачей, от решения которой очень многое зависит в вопросах технического прогресса…
И вот пришло время, когда первый экземпляр «УСТ-55» водрузили на стенд. Кабинеты института опустели, жизнь там замерла, а на заводе негде упасть яблоку. Но тишина. В одно и то же время и напряженная, и тревожная, и… праздничная. Петр Сергеевич Батеев — немного бледный, взволнованный — еще раз смотрит на свое детище и, наконец, подает команду: