Продолжая смотреть в окно, Грибов неожиданно подумал: «Почему не звонят с «23-бис»? Пожалуй, лучше все же поехать туда самому».
Повернувшись к Тарасову, он спросил:
— О чем вы, Алексей Данилович?
— Я говорю: не кажется ли вам, что ваше решение о передаче струговой установки несколько поспешно?
— Нет, мне этого, к вашему сожалению, не кажется… Провожать меня не надо, Николай Иванович, занимайтесь своими делами. Распоряжение о передаче установки получите позже.
Кивнув на прощание головой, он вышел. Минуту-другую ни Костров, ни Каширов, ни секретарь парткома не произносили ни слова, молча сидели каждый на своем месте и даже не глядели друг на друга, будто боясь, что в глазах друг друга могут прочитать такое, что не передашь и словами. Потом Костров сказал, усмехнувшись:
— «Могучая кучка»… Единомыслие… Поэтично, но…
Тарасов спросил у Кирилла:
— Не думаете ли вы, Каширов, что, помимо всего прочего, в какой-то мере обгадили не только меня и Кострова, но и весь коллектив шахты? Не кажется ли вам, что это, мягко выражаясь, есть не что иное, как подлость?
Кирилл усмехнулся:
— Пройдет месяц-два, о шахте снова начнут говорить хорошие слова и все, Алексей Данилович, станет на свои места. Уверен, что вы с Николаем Ивановичем скажете мне спасибо.
Костров вдруг встал, подошел к Каширову и, положив руку ему на плечо, проговорил:
— Можно мне по-дружески сказать тебе два-три слова совсем откровенно?
— Конечно! — Каширов улыбнулся. — Конечно, говори, Николай Иванович. Мы не чужие…
— Если бы я не был директором шахты и твоим непосредственным начальником, Каширов, я назвал бы тебя сейчас мерзавцем. Но, сам понимаешь, сделать этого я не имею права. О чем очень сожалею. А теперь иди, ты свободен…
Когда Каширов ушел, секретарь парткома засмеялся:
— Значит, не имеешь права? Силен ты, Николай Иванович. А насчет струговой установки как? Отдадим? Драться не станем?
— Драться? Давай лучше попробуем мирным путем… Грибов отходчив…
Грибов принял компромиссное решение: струговую установку на шахте оставить, но передать ее другому участку. Если, конечно, начальник этого другого участка не станет возражать.
Начальником второго участка на «Веснянке» был молодой инженер Андрей Андреевич Симкин — инженер не столь опытный, как Каширов, но человек, по словам многих, совсем другого склада характера и совсем других взглядов на такие вещи, как роль инженера на производстве. Главным в своей работе Симкин считал борьбу за производительность, а она, безусловно, шла через новую технику. Когда «УСТ-55» отдали Каширову, Андрей Андреевич хотя и не затаил обиду, но это в немалой степени задело его самолюбие. Значит, ему не очень-то и доверяют? Не верят в его силы?
И вот теперь Костров ему сказал:
— Заранее хочу тебя предупредить, Андрей Андреевич, — обузу возьмешь приличную. Нервишки потреплешь, а славу наживешь не скоро. Но…
— Не надо никаких «но», Николай Иванович, — ответил начальник участка. — Я все понимаю. Если вы не возражаете, завтра же буду ставить струг в лаву.
— Ставь. Батеев будет тебе благодарен. — Николай Иванович улыбнулся. — Да и я тоже…
Руденко теперь ходил злой, беспричинно ко всем придирался, с начальником участка разговаривал лишь при крайней необходимости, да и то сквозь зубы. Однажды, неделю спустя после того как бригада снова стала работать на комбайне, Кирилл сказал бригадиру:
— Ну вот, Федор Исаич, скоро опять загремим. Давай подтяни ребят, с заработками не поджимай, пускай почувствуют, что снова на своем старом коне.
— Мелко пашете вы со своим старым конем, Кирилл Александрович, — угрюмо ответил бригадир. — Сдается мне, что нет у вас такой штуки, как гордость и самолюбие. Добро бы только о вас лично речь шла, а то и бригаду в положение хлюпиков поставили. Только теперь и слышишь: «Что, Исаич, кишка тонка насчет новой техники?» Позору не оберешься.
— Брось чудить, Исаич, — внешне миролюбиво, хотя его и задели и тон, и слова бригадира, сказал Кирилл. — Позору мы хлебнули за эти два месяца, теперь смывать его надо. А гордость и самолюбие… — Кирилл засмеялся. — Такая штука у меня есть, Исаич. Потому, может быть, и бучу я поднял. Не хочу, чтобы и на меня, и на моих рабочих пальцем тыкали…
После того как «УСТ-55» убрали с участка, Кирилл больше всего боялся встречи с Павлом Селяниным. Злился за это на самого себя, злился на Павла, но побороть неприятного чувства не мог. И думал: «Может, попросить Кострова, чтобы перевел Павла на другой участок? А мотив? Какой выдвинуть мотив? Смешно ведь сказать: «Начальник участка инженер Каширов не сработался с рабочим очистного забоя Селяниным». Смешно. А другого — той внутренней неприязни, которую мы испытываем по отношению друг к другу — никто не поймет».
В конце концов он решил: если Павел начнет во что-то вмешиваться — поставлю его на место. Раз и навсегда.
…Нельзя было сказать, что рабочие бригады Руденко за то время, пока они возились с новой струговой установкой, обросли жирком — работать им приходилось немало, да и нервотрепка давала себя знать. Поиздергались они изрядно, результатов своей работы не видели никаких, и настроению их никто не позавидовал бы. Теперь же, когда все пошло по-прежнему, многое изменилось. Осадок от неудачи, конечно, остался, но, возможно, чувство неудовлетворенности, даже какой-то неосознанной своей вины за эту неудачу, вызывало и другое чувство — чувство яростного, заразительного азарта. Создавалось впечатление, будто люди, соскучившись по настоящей работе, вдруг испытали непреодолимую потребность наверстать упущенное, и теперь нет силы, которая остановила бы их и погасила порыв, долгое время чем-то или кем-то сдерживаемый.
Существует какая-то необъяснимая закономерность в том, что когда внезапно рождаются вот такие порывы, все обычно у людей ладится, все горит под руками, и часто та высота, которая казалась недосягаемой, вдруг берется с ходу, будто люди давным-давно готовились к ее штурму. И никто этому особенно не удивляется, потому что понимают: великое напряжение всех духовных и физических сил не может не принести больших успехов, так как все это тесно между собой связано.
Нежданно-негаданно для всех, в том числе и для Каширова, бригада Руденко установила рекорд по добыче угля на шахте «Веснянка». Рекорд этот был по своим показателям далек от союзного, но на «Веснянке» ни одна бригада за смену столько угля еще никогда не выдавала, и поэтому событие считалось немаловажным. Не было, правда, особого шума, однако и Костров, и Тарасов сами встречали последнюю смену бригады, всех рабочих сердечно поздравили, поблагодарили, сказали немало добрых слов. Поздравили и Кирилла, хотя, как ему показалось, сделали это скорее по обязанности, чем от души. Кирилл, конечно, затаил глухую обиду, и трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы день спустя на шахту снова не приехал Грибов.
В тот день по графику Костров проводил техплан, и Каширов не сомневался, что директор шахты не преминет еще и еще раз упрекнуть его за печальный исход работы «УСТ-55». Правда, козырей для того, чтобы по-настоящему подраться с Костровым, теперь у Кирилла было куда больше и внутренне к этой драке он готовился, но чувство тревоги его все же не покидало, и Кирилл, вполуха слушая начальника планового отдела, мысленно задавал себе вопрос: «А может, сделать вид, будто я в какой-то мере понял свою ошибку и в какой-то мере раскаиваюсь?»
Однако даже мысль о таком унижении приводила Кирилла в тихое бешенство. Все, что угодно, только не это, думал Кирилл. Этого они от меня не дождутся!
В кабинет заглянула секретарь Кострова и испуганно, приглушенным голосом проговорила:
— Грибов!
И сразу же за ее спиной послышалось:
— Что — Грибов? Чего ты людей пугаешь, вещунья?
Осторожно отстранив девушку, Зиновий Дмитриевич вошел в кабинет и, окинув взглядом всех собравшихся на техплан, засмеялся:
— «Могучая кучка» проводит вече? Ну что ж, мешать не буду, заехал по пути поздравить с успехом Твой участок отличился, Кирилл Александрович?
Грибов только в редких случаях называл подчиненных по службе на «ты», но если кого-нибудь так называл, то этим самым выказывал и доверие, и свои симпатии. Да и по тону, с каким он обратился к Кириллу, чувствовалось, что начальник комбината по-доброму к нему относится, по достоинству оценив, видимо, заслугу участка.
Каширов встал, скромно ответил:
— Не так уж мы и отличились, Зиновий Дмитриевич. Передовые бригады, если взять по комбинату, от нас не отстают. Хотя мы и надеемся, что это наша первая ласточка.
— Будем надеяться на это и мы, — сказал Грибов. — А пока что прошу передать Федору Исаевичу искренние пожелания так держать. Да и тебе большое спасибо, Кирилл Александрович. Порадовал.
Посидев с четверть часа, выслушав и записав кое-какие просьбы и предложения руководителей шахты, Грибов уехал. Кажется, ничего особенного за эти четверть часа и не произошло, ничего особенного Грибов никому, в том числе и Каширову, не сказал, но на душе у Кирилла сразу стало легче, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы как-то скрыть свое ликование. Похвала Грибова окрылила его, приподняла в своих собственных глазах.
И еще несколько дней подряд Кирилл не расставался с этим чувством, по возможности скрывая его от других и радуясь, что оно есть в нем самом, как вдруг на его голову обрушилась новая беда, на первый взгляд, непоправимая: в многотиражке, а на другой день перепечатанная оттуда городской газетой появилась статья, озаглавленная автором совсем недвусмысленно — «Товарищ Каширов пробил отбой».
Речь шла все о том же — о новой струговой установке «УСТ-55», которую как знак уважения к грамотному, знающему свое дело инженеру Кириллу Каширову передали на его участок, надеясь, что именно он, с его энтузиазмом и настойчивостью, доведет дело до конца и новая, весьма перспективная машина — важная веха в техническом прогрессе угольной промышленности — найдет свое место в производстве и своих поклонников.