Локатора он не увидел: прибор, оказывается, находился в тесной штурманской кабине где-то внизу, «в преисподней», как сказал второй пилот, на время уступивший Павлу место рядом с командиром корабля. Но то, что Павел увидел и услышал, поразило его и надолго осталось в памяти. Они летели почти на десятикилометровой высоте, дымка скрывала землю, будто задернутую вуалью, а все впереди и вокруг было похоже на тихое штилевое море, в котором там и сям виднелись уплывающие белые паруса кораблей и яхт. Воображение рисовало необитаемые, затерянные в огромном мире острова, плывущие по волнам Вселенной: одни из них неожиданно исчезали, растворясь в невидимой пене и брызгах, другие внезапно возникали, и тогда казалось, что это рождаются новые миры. Так же вот когда-то родилась и Земля, и так же, наверное, когда-то исчезнет, а потом снова появится, похожая на необитаемый остров…
Павел улыбнулся своим мыслям. С каких это пор он стал мечтателем и фантазером? И какие чувства навеяли на него увиденные в воображении миры-острова? Грусть по своей матушке-Земле? Тревога о ее далеком будущем? Или радость за то, что она есть? Настоящая Земля, не какой-то там фантастический остров, на глазах превращающийся в облако и на глазах исчезающий: все там прочно, все там крепко, даже сейчас хочется ступить на нее ногами и почувствовать, что ты — дома.
Случайно взглянув на командира корабля, уже пожилого, седеющего летчика с умным, волевым лицом, Павел увидел, что и он с какой-то необыкновенной задумчивостью и даже, как показалось Павлу, с торжественностью вглядывается в дымку, словно силится разглядеть сквозь нее свою землю, оставленную им помимо желания. Скучает, небось, по ней. Пусть там не все еще ладно: и тревоги заботят, и заботы тревожат, но она — его земля, без нее ему трудно прожить даже несколько часов…
Не удержавшись, Павел спросил:
— А там ведь лучше? — глазами показал вниз, улыбнулся. — Там все роднее?
Летчик отрицательно покачал головой:
— Нет. Моя земля — это небо. Я без него не могу. Без него — пусто. Скоро, наверное, спишут меня. Не помру, конечно, но и жить не буду. Так…
Он с непонятной для Павла грустью махнул рукой и умолк. И потом за весь полет не проронил ни слова. Все смотрел и смотрел на свое небо, заранее тоскуя по нем, заранее прощаясь с ним. И лишь на земле, когда Павел протянул ему руку, сказал, устало проведя по глазам:
— У каждого — свое. Такие уж мы, наверное, люди: если к чему-то прикипаем сердцем, то навечно.
Не раз и не два вспоминая слова старого летчика, Павел часто думал: «Все, пожалуй, правильно. Такие уж мы люди: если к чему-то прикипаем сердцем, то навечно…» И еще он часто думал: «А ведь и я, доведись мне уйти с шахты, не умру, конечно, но и жить буду не так, как надо. Шахта — это мое небо. И без него будет пусто…»
Вот так он открывал для себя и свой собственный душевный мир, и душевный мир своих товарищей. Поднимаясь в небо и опускаясь на землю, летчики обычно молчат — Павел это заметил. Почему молчат? Радостно встречают его и с грустью прощаются с ним? И не потому ли молчаливы шахтеры, когда они спускаются в шахту или поднимаются оттуда? Не те ли самые чувства испытывают они, что испытывают и летчики?
Клеть замедлила ход, остановилась, и тогда Лесняк сказал:
— Сезам, откройся.
Они вышли из клети, миновали руддвор и молча побрели по коренному штреку к вагонеткам. Не было ни обычных шуток, ни смеха, брели как-то удрученно, точно каждый из них нес в душе тяжесть, от которой не так просто избавиться.
Молчал даже Лесняк. Человек по натуре общительный и добрый, он всегда старался разогнать тучи, время от времени сгущающиеся над бригадой. Иногда сам о себе придумает веселую байку и высмеивает самого себя, лишь бы другие посмеялись, у кого муторно на душе. И сейчас он чувствовал себя хуже других, его тяготила эта необычная атмосфера удрученности, и ему всеми силами хотелось ее развеять.
Наконец он спросил у Шикулина:
— Саня, а ты знаешь, что есть такое «сезам»?
— Отстань, — отмахнулся Шикулин. — Не до тебя.
Шикулин, глядя на Павла Селянина, переживает. Зря он все-таки его обидел. Что бы там о Селянине ни думать, а он человек по-настоящему прямой и честный, и тут уж ничего не скажешь. Лично он, Шикулин, вряд ли пошел бы против начальника участка — выше головы, как говорят, не прыгнешь. Начальник участка — это сила. А Павел пошел. Для него главное — правда-матка. Кремень человек, хотя сразу этого и не увидишь. И мягкий в то же время, отзывчивый на чужую беду.
Вот только сейчас вспомнил Шикулин случай, о котором забывать бы ему и не следовало. Работали тогда Шикулин и Селянин хотя и в одной бригаде, но в разных звеньях. Дружками особыми не были — просто так, как все. Просто оба — шахтеры.
Пришла как-то к Шикулину его сестра, попросила: дай взаймы полторы тысячи рублей, кто-то там продает кооперативную квартиру, купила бы, да денег не хватает. Выплачу, дескать, в течение года.
Вообще-то Шикулин насчет денег человек прижимистый, давать взаймы, да и брать тоже не любил — кредит, мол, портит отношения. Но ведь родная сестра, как откажешь! Прикинул: она работает, свояк тоже, вдвоем рублей триста пятьдесят получают — за год расплатятся…
Дал. А через месяц-полтора вдруг получает открытку: подошла очередь на мотоцикл с коляской «К-750». Просят немедленно явиться в автомагазин и оформить покупку.
Мотоцикл с коляской — давнишняя мечта Шикулина. Стоял он на очереди долго и как забыл о нем, когда сестре деньги давал — уму непостижимо. В первую минуту даже растерялся. Кое-что, конечно, было, но рублей четыреста не хватало. К кому идти, у кого просить? Когда просили у него, он отказывал. Всегда отказывал — нету, мол, не обижайтесь. Кто же теперь даст ему?
Вот так и метался целый день между желанием попросить и уверенностью, что все равно откажут. Да еще и посмеются: как, дескать, аукнется, так и откликнется. На чем свет ругал сестру и ее кооперативную квартиру, будь она трижды проклята. Вечером, бесцельно бродя по городу, случайно зашел в универмаг. И увидел там Павла Селянина, примерявшего отлично сшитый дорогой костюм. Решил так: Селянин денег если и не даст, то смеяться над Шикулиным не будет. Не такой человек Селянин. Правда, однажды и Павел обращался к Шикулину — надо было ремонтировать дом, а денег не хватало. Шикулин тогда сказал Павлу: «У меня что — банк? Или собственная сберкасса? Как чего кому надо, так к Шикулину. Нету у меня денег, Селянин, понял? И ты не обижайся — не могу я тебе помочь».
Так, наверное, и Селянин сейчас ответит. Ну и что? Спыток не убыток.
Павел в это время подходил к кассе. Шикулин потянул его за руку, отвел в сторонку, с виноватым видом сказал:
— Случай, Селянин, выручи. Смотри вот, открытку получил, мотоцикл выкупать надо. Не сможешь ли сотни четыре одолжить? На пару месяцев всего, слышишь, Селянин? Мечта это моя — мотоцикл с коляской…
— Четыре сотни? — спросил Павел, что-то прикидывая. — Пожалуй, могу.
Увидев, что Павел уходит, продавщица крикнула:
— Молодой человек, а костюм брать раздумали?
— В другой раз, — ответил ей Павел. А Шикулину сказал: — И костюм, и тебе — не хватит. С костюмом придется подождать…
Вот такой человек — Селянин. Зря, конечно, совсем зря Шикулин на него обрушился. В конце концов правильно Селянин сказал, на всю катушку выдав начальнику участка. Видали вы такого барина — «собаки лают, а караван идет»? По Каширову выходит, что и Шикулин — собака: Шикулин ведь тоже нет-нет да и черкнет статейку в газету…
По штреку прошла струя холодного воздуха, и Шикулин, втянув голову в плечи, зябко поежился. Потом взглянул на Лесняка. У того — брезентовая куртка нараспашку, каска в руке, ветер взлохматил волосы, а Лесняк не замечает ни холода, ни ветра, идет и продолжает начатый разговор.
— Нет, ты все-таки скажи, Саня, что оно есть такое — «сезам»? Порода собак, например, или сорт пива, а? Не знаешь?
— Знаю! — Шикулин остановился и преградил дорогу Лесняку. — Знаю! Это когда такие типы, как мы, душа в душу жить не могут. Понял? Когда один человек другому человеку в глаза глядеть стыдится. И от этого жить тошно становится. Все понял, балабон?
— Ого! — Лесняк, ничего подобного от Шикулина не ожидая, даже оторопел. — Ого! Вот это дает Шикулин! Выходит, и ты кому-то в глаза глядеть стыдишься?
— А думаешь, нет? Шикулин — кто? Железяка? Поддира? — Он подошел к Павлу, виновато на него посмотрел и проговорил так, будто в его простых словах должен был заключаться особый смысл, понятный лишь Павлу и ему самому: — Правильно я рассуждаю, Павел?
— Правильно, Саня, — ответил Павел. — Только глядеть в глаза друг другу стыдиться нечего. Люди не ангелы. И ты, и я, и Лесняк — каждый из нас живой человек. И каждый в любое время может споткнуться…
— Споткнуться — это еще не упасть, — заметил Руденко.
— А упадешь — поднимут! — Это уже сказал Бахмутов. — Разве настоящий шахтер пройдет мимо, чтобы не поднять?
Ничего особенного вроде и не произошло, а атмосфера все же разрядилась. И шли они теперь заметно веселее Особенно Шикулин. Будто гору с плеч сбросил Толкнув Лесняка в плечо, засмеялся:
— А ты говоришь — сезам. Дело, брат, вовсе не в сезаме, понял?
Глава шестая
Александр Шикулин по праву считался одним из лучших машинистов комбайна. В лаву, где работал на своем «1К-101», частенько наведывались комбайнеры из других шахт, ползали вслед за Шикулиным и его машиной, присматривались-приглядывались, спрашивая у Александра о том о сем, а он, не скрывая усмешки, неизменно отвечал на все вопросы:
— Соображать надо, что к чему. Голову на плечах иметь надо — без головы ничего, должен вам сказать, не получится. А такую голову, как у Александра Шикулина, не всем иметь положено. Природа тоже свое дело знает, работает на совесть, без всякой уравниловки. Чтоб, значит, никакого такого хаоса в мире не существовало. Что такое есть «хаос» — знаете?