— Мне кажется, что я не видел тебя сто лет, Ива, — поздоровавшись и взяв ее под руку, сказал Павел. — Как ты живешь?
— Все так же, — ответила Ива. И в свою очередь спросила: — А ты?
— Я — хорошо. Очень хорошо! — добавил он. — Почему ты никогда к нам не зайдешь? Клаша всегда будет тебе рада, не говоря уж обо мне.
— Как с институтом? — спросила Ива.
— Все в порядке. Готовлюсь к государственным. Клаша здорово мне помогает. И, главным образом, знаешь чем? Своей настойчивостью. «Павел, садись за книги! Павел, марш на консультацию! Павел, перестань сидеть, уткнувшись в телевизор, — у тебя нет для этого времени!» Настоящий деспот.
Он сказал это с необыкновенной теплотой и с необыкновенной нежностью, сказал так, будто его Клаша рядом с ним и говорит он это только для нее. А Ива вдруг почувствовала, что она испытывает к Клавдии не только зависть, но и смутную ревность. Никакого права она на эти чувства не имела, и ей было стыдно даже перед самой собой, но что же она могла поделать? Боясь, как бы Павел не проник в ее мысли, она спросила:
— Тебе, наверное, очень легко с ней?
— Да, очень легко, — ответил Павел.
«А мне с Кириллом? — подумала Ива. — Было ли когда-нибудь мне легко с Кириллом?»
Осторожно высвободив свою руку, Ива сказала извиняющимся тоном:
— Прости, Павел, но мне надо домой. Кирилл, наверное, давно поджидает… Давай когда-нибудь встретимся, обо всем поговорим.
— Заходи не стесняясь, — пригласил Павел. — Мы с Клашей…
Но Ива уже убежала.
Кирилл лежал на кушетке, курил. И когда Ива вошла, он даже не взглянул на нее. Она сказала:
— Не сердись, Кира. Зашла в парикмахерскую, а там — столпотворение. Пришлось занять очередь и ждать. — Она виновато улыбнулась, подняла руку и ладонью провела по волосам. — Видишь? Немножко коротко, правда?
Она хотела сказать, что по пути домой виделась с Павлом, но не решилась. Не могла решиться. Вот если бы Кирилл не был сейчас так раздражен, она, конечно, рассказала бы об этом. А так не может. Лучше потом, когда он остынет…
Кирилл лишь мельком взглянул на ее прическу и, конечно, не поверил, что Ива могла позволить себе проторчать из-за нее в парикмахерской столько времени. Лжет. И о Павле — ни слова. Черт знает, до чего докатилась.
Он закричал:
— Объяснишь ли ты, наконец, где была все это время?
— Я ведь уже объяснила… Я сказала тебе правду…
— А я говорю — врешь!
— Нет.
— А я говорю — врешь! Я видел тебя с Павлом. Видел вот этими глазами. Всего несколько минут назад. Может быть, скажешь, что вы встретились совсем случайно? А почему же ты тогда скрываешь? Почему шкодишь и не признаешься? Ну?
— Я не придала этому никакого значения… Слушай, Кирилл, это ведь смешно — ревновать меня к Павлу. Ты ведь и сам понимаешь, что это смешно.
— Смешно? Кому смешно? Тебе и Павлу? — он зло рассмеялся. — Тут ты права — вам, конечно, есть над чем посмеяться. Особенно когда вы вдвоем. Вы случайно, — он сильно нажал на последнее слово, — встречаетесь только на улице? Или он случайно заходит в мой дом, когда случайно узнает, что меня здесь нет?
Ива почувствовала, как к ее щекам приливает кровь. От обиды, от возмущения. Она заплакала. Негромко, подавляя рыдания, не желая, чтобы он подумал, будто его хотят разжалобить.
— Теперь решила пустить слезу? — усмехнулся Кирилл. — Вот, мол, какие мы беззащитные и жалкие…
— Не надо, Кирилл, — сквозь слезы проговорила Ива. — Ты же видишь, как мне больно…
— Больно? Тебе? Разреши узнать от чего?
Ива отняла от лица руки, взглянула на Кирилла. Глаза ее неожиданно стали жесткими и холодными. Кириллу показалось, будто он увидел в них необыкновенное к себе презрение или ненависть — точно сказать, что это было, он не смог бы, но так Ива никогда еще на него не смотрела. Казалось, она не в силах была ни сдержать свои чувства, ни даже приглушить их, и они, долго в ней копившиеся, прорвались наконец, и Кирилл почувствовал, что она их не остановит. Он хотел уже все как-то смягчить, но Ива с редкой для нее решительностью жестко проговорила:
— В тебе есть что-то садистское. Слышишь? Я говорю, что в тебе есть что-то садистское. С каким наслаждением ты обливаешь меня грязью! А за что? Может быть, ты сам хочешь освободиться от собственной грязи? Или ты уже ничего не помнишь? Какой же ты негодяй, Кирилл! И как же я тебя сейчас ненавижу!
Она замолчала, словно задохнувшись. Но через несколько секунд сказала уже более спокойным голосом:
— У меня создается впечатление, что ты просто ищешь предлог для разрыва. Но зачем он тебе нужен? Тебя ведь никто не держит. Слышишь? Тебя никто не собирается удерживать силой. — Она отвернулась от него, сцепила на груди пальцы и уже самой себе сказала: — Господи, хотя бы на время избавиться от этих оскорблений и унижений!
— Вот как! — крикнул Кирилл. — Ты показываешь мне на дверь? Я правильно тебя понял? Ну что ж, пусть будет по-твоему… Но смотри не пожалей.
Он медленно, но твердо, как человек, окончательно принявший решение, направился в свою комнату. Может показаться странным, однако в эту минуту Кирилл больше не чувствовал ни той ярости, которая переполняла его несколько минут назад, ни даже ставшего обычным в последнее время раздражения против Ивы. Она вдруг стала для него совсем безразличной и просто ненужной… Да, именно ненужной. В нем есть что-то садистское? Очень хорошо. Очень хорошо… Она его ненавидит? Очень хорошо. Очень хорошо…
Он засунул в портфель пару белья, две или три нужные ему брошюры, бросил туда же пяток носовых платков и пару газовых баллончиков для зажигалки. Потом прошел мимо Ивы, не глядя на нее, в ванную, вернулся оттуда с зубной щеткой в футляре и электробритвой. Ива сидела теперь на кушетке. И хотя она тоже не смотрела на Кирилла, все же увидела в его руках и футляр, и электробритву.
Кирилл уходит — Ива это понимала, но в ее, словно оцепеневшем, сознании пока не могло уложиться все происходящее, и ей казалось, будто все это совершенно нереально и скорее похоже на дурной сон, чем на действительность. Она силилась сбросить с себя мешающее ей трезво мыслить оцепенение, но ничего не могла сделать. И продолжала сидеть все в той же позе — безучастная, как будто неживая.
А Кирилл, собрав портфель и демонстративно, не спеша повязав галстук, направился к прихожей. Каждый его шаг словно отпечатывался в сознании Ивы, словно делал зарубки в ее памяти. Вот сейчас, проходя мимо серванта, Кирилл остановится и оглянется… Он не остановился и не оглянулся. Наверное, оглянется у самой прихожей. Должен же он что-то сказать! И должна же что-то сказать она сама? Неужели все так просто?
Он оглянулся и сказал:
— За своими вещами я пришлю потом…
Ива не узнала его голоса — таким чужим и далеким он ей показался. Может быть, это вовсе и не голос Кирилла? «За своими вещами я пришлю потом…» Смысла его слов она тоже не поняла. Почему он должен присылать за своими вещами? Разве он больше не вернется? А она? Что будет делать она?
Набросив на руку плащ, Кирилл вышел. Ива слышала, как щелкнул замок. Щелк — и тишина. И кругом тишина, и в ней самой. Везде. Во всем мире. В пустом, мрачном, непонятном мире…
Она продолжала сидеть, широко открытыми глазами глядя на дверь, за которой скрылся Кирилл. Время, кажется, остановилось. По крайней мере, в ее сознании. Она даже не знала, долго ли тут сидит — час, два, три? За окном начали сгущаться сумерки. Растекались по улицам, ложились на крыши домов, плыли над застывшими в безветрии деревьями. Напротив, через улицу, в большом окне показался розовый свет — кто-то, видимо, возвратился домой и зажег торшер. Ива почему-то подумала, что там должно быть очень уютно. Розовый мягкий свет, тихие голоса, улыбки…
Все, чего у нее нет и теперь никогда не будет. Потому что ушел Кирилл. Совсем ушел…
Ива вздрогнула, будто ее кто-то толкнул. Господи, да ведь это же правда, что Кирилл совсем ушел! И это же правда, что она во всем виновата! Для чего она ему солгала? Почему сразу же не сказала, что виделась с Павлом? Смалодушничала? Кирилл ведь вправе был подумать о ней что угодно — она же солгала ему. И оскорбила своей ложью. А потом еще и назвала его негодяем… И указала на дверь. Разве он когда-нибудь простит ее за все это?
То оцепенение, в котором Ива так долго пребывала, неожиданно сменилось жаждой какой-то деятельности Какой — Ива еще не знала, но она уже не могла лишь предаваться размышлениям, ничего не предпринимая. Не могла оставаться в этой полутемной комнате наедине со своими мрачными мыслями — ей это было не под силу Надо куда-то идти, бежать. Надо разыскать Кирилла, разыскать немедленно, сейчас же. «Надо сказать ему, что я во всем виновата — во всем, во всем, только не в измене, потому что дороже, чем Кирилл, никто мне быть не может. Это ведь правда! Сказать, что никогда больше ничем его не огорчу. Ни разу. Он мне поверит. И вернется. Иначе я не смогу жить…»
Набросив платок, Ива выбежала на улицу, оглянулась по сторонам и горько усмехнулась: прошло столько времени, а она думает, будто Кирилл может оказаться где-то поблизости. Самое вероятное, что можно предположить, так это то, что он уехал на шахту. И она должна отправиться туда. Даже если его там нет, она никуда оттуда не уедет, пока Кирилл не придет…
Кирилл испытывал такое ощущение (или хотел его испытывать!), будто он действительно похож на бездомную собаку. Его выгнали, его отвергли, с ним поступили, как с лишней, ненужной вещью. С ним просто расправились — вот и все! Променяли на другого человека, который чем-то лучше Кирилла. И это ничего не значит, что он ушел сам — он вынужден был уйти, так все было подстроено…
Однако долго чувствовать себя оскорбленным и униженным Кирилл не мог — не такая у него была натура, чтобы он мог с этим мириться. Прошло какое-то время, и Кирилл уже другими глазами начал смотреть на все, что произошло. Черт возьми, а ведь, если говорить честно (хотя бы с самим собой!), то ведь не очень-то он обо всем и жалеет. В конце концов, Ива давно уже не занимает в его душе, то место, какое занимала раньше. Правда, она по-прежнему красива, по-прежнему, как женщина, его иногда привлекает, но в то же вре