Брис говорит шепотом, но постепенно голос его крепчает:
– Ильтарий Торн из рода серебряного Оленя! Вот мой нож с Орлом. Прими его, прими честь мою и славу рода моего.
– Брислав Дин из рода золотого Орла! Прими и ты нож с Оленем, а с ним честь мою и славу моего рода.
Оружие перешло из рук в руки. Мальчишки поддернули левые рукава рубашек. У Бриса чуть раздуваются ноздри, Ильт прикусил губу. Они постарались резануть одновременно – и кровь закапала на пол Динхэла. Неторопливо переплели пальцы, сомкнули руки, соединив раны.
– Вот, – неловко выдохнул Ильт.
– Ага, – в глазах Бриса мелькнула усмешка.
Разжали пальцы, княжич Дин поднял заранее приготовленные обрывки холстов.
– Давай перевяжу, – сказал он с той грубоватостью, за какой обычно прячут волнение.
Темка выпустил повод Каря и рванул напрямик, между палатками, по нетронутому снегу. Вспухали белыми взрывами сугробы под ногами. Плащ путался, цеплялся завязками за горло, и княжич скинул его. Отмахнулся от Александера, проскочил под носом караульного и все-таки опоздал. Роддарский гонец уже говорил с адъютантом. Вот они зашли в королевскую палатку, и сразу затем оттуда вышли князья.
– Папа! – Темка чуть не сбил с ног Торна-старшего. – От владетеля? Да?!
– Скорее всего. А ты чего раздетый носишься? Опять простудишься.
Темка глянул непонимающе, ухватил отца за рукав.
– Пап, я так просил Создателя… Ну не может быть, чтобы Митьку убили!
– Иногда я проклинаю тот день, когда для тебя выбрали Северный Зуб, – вырвалось у отца с горечью.
– А я, – у Темки перехватило горло, – я очень рад этому! Слышишь? Я рад этому!
…Тают снежинки на ладони. Одна, другая, третья. Высыхают капельки на коже. Темка внимательно следил за тем, как исчезают иглистые звездочки, словно нет в эту минуту ничего важнее тающего снега. Наверное, если бы увидел Александер, то задал бы взбучку – не дело королевскому порученцу в разгар дня прятаться за палаткой. Но Темка не мог выйти. Пусть время замрет. Солнце застынет. И только замерзшие слезы Матери-заступницы падают и падают на землю. Пусть так будет вечно, лишь бы не прозвучало: «Казнен». Темка пробует это слово, повторяя раз за разом, пока оно не утрачивает смысл и не становится нелепым, словно карканье ворона, тщившегося заговорить по-человечески.
Падает снег. За его пеленой слышны голоса, шаги, конский топот; вот прошли на смену часовые. Король наверняка уже выслушал посланца. Темка наклонился, ухватил в горсть снег. Заледеневшая ладонь почти не ощутила холод. Растер лицо. Он – королевский порученец, он солдат в свите короля. Надо идти. Но Темка все медлил, а потом появился Шурка, протянул плащ.
– Сейчас будут играть сбор.
Место Темки – среди порученцев, слева от Марка. Побратим глянул вопросительно. Темка отвернулся, уставился на королевскую палатку. Ждут. Падает снег. Темке хочется запрокинуть голову и поймать губами крохотные белые искорки. Они оседают на плащах и мундирах, на непокрытых головах, превращая всех в седых стариков.
Адъютант распахнул перед королем полог, вышел Эдвин. Король был холодно-сосредоточен, он держал в опущенной руке свиток. За его плечом виднелся роддарец – уставший гонец, совсем непохожий на вестника смерти. Чуть качнулся Марк, толкнул Темку в плечо.
Голос Эдвина хорошо слышен в тишине:
– Князь Крох захватил Минвенд, а значит, Иллар не выполнил договор. По приказу владетеля в Роддаре были казнены трое заложников.
«Митьку обещали убить последним!» – Темка зажмурил глаза, но все равно продолжал видеть падающий снег, только он стал черным.
– Были расстреляны: князь Жель Дробек из рода Куропатки.
В свите коннетабля есть его сын, Темка помнил герб.
– Князь Юдвин Раль из рода бронзового Барсука.
Нет, его Темка не помнил. Третий, последний – ну же!
– Барон Михалей Устан из рода Осы.
Темка открыл глаза. Подло радоваться, но Митька жив. Жив!
– Владетель дает пятнадцать дней, чтобы вывести мятежников из Миллреда. Если по истечении срока мы не сможем этого сделать – оставшиеся заложники будут казнены. С нами едет гонец из Роддара, он и будет свидетельствовать владетелю.
Росс-покровитель, сделай так, чтобы Темку не отослали с поручением. Он должен участвовать в бою за Минвенд!
Глава 9
Чем ближе к Миллреду, тем теплее. Запах приближающейся весны должен кружить голову, но пахнет дымом и лошадиным потом, тяжелым пехотным духом и оружейной смазкой. В тот день, когда пересекли границу, парило от земли и слепило глаза солнце. Темка расстегнул пуговицу на мундире. Душно. Плотным строем едут, без привалов.
Ушел ощетинившийся авангард, точно показал Иллар когтистую лапу. Встречают его пустые деревни – прячутся в лесах жители, уводя с собой живность. Могли бы не бояться: по королевскому приказу за грабеж и мародерство – казнь через повешение.
День пути оставался до Минвенда, когда наткнулись на сожженное поселение. Богатое село было, медовое, далеко от него встретились первые пасеки. Видно, не только в город товар возили, у себя тоже купцов принимали: ближе к тракту раскинулась базарная площадь. Наверняка, плясали на этой площади в свадьбы да гуляли в праздники. Вон столб, на который сапоги да связки баранок подвешивали и молодцам предлагали забраться. Сейчас у столба грудой лежали разбитые расписные кувшины, матово поблескивали черепки с золотыми пчелами.
– Ох, Матерь-заступница, – шептал Александер, глядя на черные остовы сараев, разобранные по угольку, по обуглившейся дощечке.
Все знали, какой пожар бушевал в деревне.
Вчера вечером остановились у перелеска. Еще не стемнело, но Эдвин не собирался появляться у Минвенда на ночь глядя. Странным выдался вечер, слишком спокойным после напряженного перехода. Темка пристроился у костра, а у него каждая жилка дрожала: быстрее, быстрее. Хоть беги. Напротив, через пламя, король. Отсветы плясали на его лице, высвечивали аксельбанты – золотые с серебром и бронзой. Эдвин тоже был странен в этот вечер: не гонял штабных, а просто сидел у костра. Никто не смел нарушить молчания, пока не вступил в освещенный круг капитан Георгий.
– Мой король, тут человек пришел, встречи с тобой просит.
– Так уж нужно? – спросил Эдвин, не глядя на капитана.
– Да, мой король.
– Что ж, зови.
Георгий качнулся в темноту и выудил из нее старика в плохоньком кафтане. Но, как ни ветха была его одежонка, на груди топорщила крылья вышитая пчела.
– Здравствуй, король Илларский, – старик низко поклонился. В голосе его не чувствовалось ни робости, ни заискивания.
– Здравствуй. Кто ты?
– А я и сам теперь не знаю, король. Был дедом Гнатом, жил бобылем в деревне Лаховейке. А сейчас так, не человек, а головешка потухшая.
– Говори все, Гнат, – поторопил капитан.
Старик мелко закивал седой головой.
– А то ж, скажу. Ваши тут проходили…
– Не наши, дед, не наши! – угрожающе поправил капитан.
– Да ты садись, Георгий. И ты, дед, садись, – сказал король.
Старик умостился на самом краю освещенного круга, прямо на земле, подвернув под себя кафтан. Капитан сел рядом с Темкой, тяжело положил на колени руки.
– Спасибо, король Илларский. Так вот, были тут… уж и не знаю, как сказать…
– Мы поняли, – в голосе капитана пророкотала далекая гроза.
– Ага. Так вот со всей Лаховейки они меня одного и оставили. Слово взяли, что дождусь я тут короля Илларского и обскажу ему все как было. Я вот и пришел. А слушать или нет – уж король решать будет.
– Сволочь! – Капитан плюнул в костер. – Специально разжигает.
– Георгий, пусть играют сбор князьям и свите.
– Мой король, стоит ли? – нерешительно возразил капитан. – Князь Крох того и желает.
– Играть сбор!
Молча слушали князья и офицеры рассказ деда Гната. Неискусен был старик, да Темка столько уже повидал, что вставало перед глазами пламя до небес, слышались выстрелы, и забивал ноздри вязкий запах.
…Чужеземцы пришли под утро, когда хозяйки только начинали ворочаться с боку на бок, поглядывая в окно: не пора ли палить лучину и идти к скотине. Крепко спали мужики перед новым днем. Досматривали сны дети. Собаки еще дремали в ожидании утренней похлебки, и кошки безбоязненно шмыгали по дворам, да, наверное, рыжий петух у старосты уже катал в горле дробное «ко-ко…», готовясь к выступлению.
Спала и медуница, единственная на всю деревню. Молодая, но даровитая: поля при ней родили богато, мед был – всем соседям на зависть. Мирно при ней жили, без особых ссор, разве что бабы какие сцепятся языками, ну так на то они и бабы.
Первыми пришельцев услышали собаки. Лаяли до хрипа, капала слюна с клыков на оттаявшую землю, врезался в горло ошейник – напрасно. Ломали двери, вытаскивали сонных, непонимающих. Босыми гнали по весенним лужам на базарную площадь. Дед Гнат поспешал со всеми, ловя губами влажный утренний воздух. Мало кто успел схватить что под руку попало – нож или полено, топор или косу. Кто успел – лег под пулями. Землю пахать, хлеб растить, мед делать густой и прозрачный умели, а вот воевать – нет.
Кричала на площади медуница:
– Оставьте их! Не троньте! Вам же я нужна! – На колени пред чужеземным князем встала, пачкая в грязи тонкую нижнюю сорочку, уронила в лужу золотые косы: – Пощадите! Меня берите, их-то за что?
Смрадной волной катились над площадью шуточки солдат. Кто-то дернул за ворот сорочки – лопнула тонкая ткань, соскользнула с плеч, открывая маленькую, не тронутую еще ребенком грудь. Медуница прикрылась скрещенными руками.
– Не троньте их! Милостью Матери-заступницы прошу!
Когда к столбу ее вязали, поднимали повыше, уже молчала. Только слезы текли. Многие плакали – по себе, по детям, по золотоволосой хранительнице. Сараи начали обкладывать хворостом, вот тогда уже заголосили в голос. Кто молился, кто проклинал. А рисковый Планк, сын Глашки-вдовы, кинулся на солдата, схватился за ружье. Сразу его и пристрелили.