– Тогда ты слабый король.
Сказано было без упрека или желания оскорбить, скорее крег просто высказал вслух свое давнее подозрение. Темка вспыхнул от гнева. Знает ли этот коршун, как отстаивали Турлин?!
– Не тебе судить, – холодно обронил Эдвин.
Крег чуть вздохнул.
– Ты молод, король. Слушай же наши условия. Не позднее первого дня Яблоневого месяца в Миллред должны прийти караваны. Сейчас же мы увезем с собой десять заложников из знатных родов. Если люди Иллара придут с оружием в Миллред, заложников убьют. Если караваны не будут отправлены, заложников убьют. Если вы усмирите бунт, заложников отпустят. Если ты откажешься – мы придем к тебе с войной.
Чуть слышно всколыхнулись в зале. Кто-то ужаснулся: почти на верную смерть посылать людей. Другие вздохнули с облегчением, мол, что такое десять человек, если грозят войной? Но все понимали – против Роддара сейчас Иллару не выстоять.
– Я дам ответ завтра.
Крег чуть склонил голову.
– Хорошо, король. Завтра ты покажешь тех, кто поедет с нами, или же я передам тебе карахар.
– Совет окончен.
Вышивать надоело, спутались нитки незаконченного кружева, хоть обрывай их с коклюшек. Тоскливо поскрипывают деревья за окном, гудит надоедливо метель. И хочется, ужасно хочется снова попасть в Офицерские покои! Но так гневался отец, таким ледяным тоном отчитывала мама, что Анна и не пытается нарушить запрет.
Одно спасение – в книгу с головой. Да не из дворцовой библиотеки книгу, а взятую у княгини Наш. Королева не одобряет романы такого рода, и Лада ни за что бы не дала принцессе сочинения Ларнея, но не до того сейчас матери Эмитрия. Что-то произошло между ней и сыном, недаром княжич остановился в Офицерских покоях. Кажется, чтобы спровадить побыстрее принцессу, Лада отдала бы и строго-настрого запрещенные девицам даррские «Наставления невесте». Анна даже пожалела, что не рискнула попросить тяжелую книгу, изукрашенную, по слухам, сотней миниатюр. Но и этот томик в кожаной обложке с позолотой помог утешиться.
Прогорели дрова в камине, нужно было кликнуть слуг, но принцесса продолжала сидеть в кресле, закутавшись в шаль и подобрав ноги. Анна читала «Плач Магды по Ромуну». Рыцарь уехал воевать и оставил в родовом замке молодую жену. За ней-то и повторяла еле слышно принцесса:
– Возлюбленный мой, я хочу быть пламенем костра, что согреет тебя на привале. Я хочу быть деревом, что укроет тебя от зноя. Водой – чтобы напоить тебя и прикоснуться к устам твоим…
Принцесса подняла голову, уставилась невидяще на алые угли. Прикоснуться к губам… Жесткие, обветренные, обкусанные стужей. Притронуться пальцами, легко, самыми кончиками. Почувствовать тепло дыхания… Или так: он возвращается с мороза, Анна встречает и подает чашу с горячим вином. Он обхватывает руками – его ладони поверх ее – и, не отпуская, тянет чашу к губам…
Принцесса тряхнула головой и вернулась к книге:
– Хочу быть гребнем, чтобы волосы твои скользили меж пальцев моих.
Да, и волосы у него жесткие. Провести бы ладонью, убрать их со лба.
– Хочу быть свечей, что разгонит для тебя тьму, и воском в руках твоих, повелитель мой.
Анна бездумно коснулась шеи, повела рукою вниз. Пальцы задели колючую вышивку на парче, обвели глубокий вырез и легли на грудь. Птицей заколотилось сердце. Почудилось – не свои легкие руки, а его, привыкшие держать шпагу и повод коня, притронулись к коже.
Принцесса испуганно столкнула книгу с колен. Матерь-заступница! В холодной комнате в жар бросило. Руки дрожали, пришлось сплести пальцы и спрятать меж колен, сминая ткань. Сердце успокаивалось, выровнялось сбившееся дыхание.
И такая тоска охватила, словно от чуда какого отказалась. Сама, своей волей.
Лежала на полу книга, распахнув страницы. На черно-бело-синей миниатюре Магда застыла у окна, глядя на дорогу, по которой уехал Ромун. Счастливая Магда! Она-то знала, каково это, когда тебя касаются руки, огрубевшие от оружия, и берут так же властно, как держали бы меч или узду необъезженного коня.
Анна потянула, ослабляя, шнуровку на лифе. Дышать стало свободнее, и она приспустила рукава, оголяя плечи. Глубоко вздохнула и сдернула ткань вниз. Показалась небольшая грудь, еще не ставшая пышной, как у придворных дам. Анна накрыла ее ладонями, вздрогнула – собственные пальцы показались ледяными. Странно твердыми были соски, и прикосновение к ним вызвало боль – но такую сладкую, что Анна тихонько полувыдохнула-полупростонала. Воском в его руках…
Лея, не вводи во грех! Не искушай невозможным!
Мурашками пошла кожа, но не оторвать рук. Закрыть глаза, представить – это он гладит ее тело, в его горсти помещается грудь, его пальцы чуть сжимают сосок. Кружится, кружится, кружится голова, сохнут губы, тянет внизу живота – горячо, больно-сладко. И все на свете готова отдать, лишь бы и вправду коснулись те, другие ладони.
Они снова сидели в малой гостиной в Офицерских покоях. Только не пели за стеной, а угрюмо молчали. Темка устал за день, промерз, мотаясь по городу с поручениями, и сейчас отогревался у камина.
– Тут какая хитрость, – говорил Митька, – чтобы охранять границы, роддарцы должны прийти на миллредские земли. А кормить их кто будет? Вот и получается: мятежники, может, и не сунутся, зато свои подчистят. Да и сколько им там стоять? До шакальего облысения? Перейти границу роддарцы не смогут – это уже война с Илларом. Совсем не такая война, какую задумывал князь Крох. Он бы тогда двинулся на Миллред и подставился бы под бок Роддару. А сейчас им самим через медовый край войска пришлось бы вести. Тоже вопрос, как получится.
Темка кивнул. Он давно уже понял, что война – это не только сражения.
– А еще вроде как года два назад с кем-то из вернувшихся наемников в Роддар пришел мор, косил народ несколько месяцев. Мы в Миллреде об этом слышали, их медуницы ездили лечить. Говорят, после Роддар стал скуп, как тот, у кого в кармане дыра образовалась. Еще много что говорят, вот знать бы, сколько в том правды. Есть же какие-то причины, по которым владетель не торопится с войной. Есть, а мы узнать не смогли! – Митька пристукнул ладонью по подлокотнику кресла. – Ладно… Главное, нам дали отсрочку. Но, знаешь, карахаром они не просто пугают, братская клятва есть братская клятва.
– Да что такое этот карахар?
– Черный платок, символ мести. – Митька помусолил руку, стирая с пальцев чернильные пятна. – Карахар рвут на две части и одну из них посылают врагу. Война заканчивается, когда какая-нибудь из половин намокнет от крови противника. Символ, понимаешь? Если его получает глава семьи – это обещание убить всех мужчин. А если король…
– Уничтожить страну, – выдохнул Темка.
– Мы не выдержим войну с Роддаром – сейчас. – Побратим смотрел на огонь. – Получается, нам спасением стало, что королевские войска отступали почти до Турлина, набеги-то в Миллред прекратились. Приехало бы посольство тогда… – Митька не договорил, зябко передернул плечами. – Эдвин согласится.
Темка тоже так думал. Он, хоть и не всегда знал смысл поручений, все равно догадывался, какой ответ готовит король.
– Иди спать, – мягко сказал Митька. – А то в кресле захрапишь.
Темка упрямо мотнул головой: жаль терять время на сон. Как же он скучал! Да, рядом был Марк. Лишившись повода ненавидеть и презирать его, Темка и сам не заметил, как начал восхищаться другом, особенно тем, что самому не давалось. Вот уж по праву князь Лесс ходит в любимчиках у старого коннетабля! С Марком можно болтать часами, он многое понимает с полуслова. Только ему Темка признавался в честолюбивых мечтах, не боясь, что поднимут на смех. Но как же скучал по Митьке! Непонятному, способному вывернуть наизнанку самые простые вещи и поставить с ног на голову. А он, шакал побери, вдвоем с дядюшкой шатался по приграничным землям. Опасно там: осталось слишком много нищих и озлобленных, потерявших все. Уже не раз и не два приходили сообщения о грабителях, убивающих ради мешка зерна. Сколачивались банды, держащие в страхе округу. Голод делал их жестокими, первая нажива развращала. Навести же порядок в тех краях у Иллара не хватало сил.
– Ты вот что скажи. – Темка почесал бровь, не решаясь задать вопрос. – Ты как, под своим именем ездил?
– Нет, – нехотя признался Митька. Сказал, оправдываясь: – Нас бы в Миллред иначе не пустили. Сам посуди, оружия родового у меня не осталось, мундир в таких поездках только мешает. В бумагах значусь как княжич Наш, племянник ладдарского королевского летописца, – он скривился.
– Слушай, а северянин не предлагал тебе уйти в его род?
– Было дело. Я отказался, конечно.
Темка наклонился к камину, поправляя кочергой дрова. И так, спрятав лицо, спросил:
– А ты совсем-совсем не можешь согласиться? Никак?
– Темка, да ты что?!
Удивление и боль смешались в голосе побратима. Темка с досадой плюнул в угли, объяснил сумрачно:
– Понимаешь, я бояться стал, когда Марка чуть не убили. По осени еще…
…Королевские войска отходили. Дорога, разбитая наступлением, теперь и вовсе превратилась в непролазную грязь, не помогало и солнце, пригревавшее с безоблачного неба. Лафеты вязли, ругань возчиков не смолкала. Ладдарские битюги хрипели в упряжи, суетилась вымазанная по уши пушечная обслуга. Армия двигалась медленно. Умирающий в предгорье отряд давал ей это время. Ох и проклинали даррского князя, решившего оказать поддержку мятежникам! Если бы не он, не пришлось бы сейчас отступать. Идти без передышки ночь, утро, чуть ли не на руках тащить пушки.
Порученцы обогнули застрявшую телегу и снова выехали на дорогу. Выбравшись из леса, та развернулась, стала шире. По обе стороны потянулись сожженные поля, уже исчерченные колеями. Березовая рощица, золотившаяся на взгорке, казалась чудом. Тонкие белые стволы светились, сияли влажные от утреннего дождика листья.
– Красиво, – сказал Темка.
Марк окинул взглядом черное поле с редкими иглами сгоревших колосьев, глянул недоуменно. Темка показал на березы.