Кострам уже скормили весь хворост. Вечерняя прохлада заставила девушек закутаться в расшитые пчелами и цветами платки.
– А теперь ты спой, Динка, – попросила Оленка. – Для гостей спой.
У девочки был тонкий, хрупкий голосок, казалось, без опоры низкого, бархатистого Оленкиного, он сорвется. Но нет, вытягивала – совсем безыскусно, но очень мило; в общем-то, ничего удивительного в ее пении не было.
Динка пошла вокруг костра, но напрасно другие пытались поймать ее взгляд – внучка медуницы встала перед гостями. Митька вдруг перестал понимать слова, да они были и не нужны, как не требовались, скажем, от клавесина или флейты. Тихий вздох тоже был как музыка, но означал – песня закончилась. Динка улыбнулась, погладила Дымка по волосам.
– Ой ты какой! Всех любишь – и никого. Сегодня, вон, Оленка по нраву, а завтра и не вспомнишь.
У костра засмеялись, а певунья горделиво повела подбородком, тронула ладошкой затейливо уложенную и перевитую лентой косу.
– Но смотри, зацепит сердце какая красотка, живота не пожалеешь, лишь бы она твоей была. Отча-а-аянный, – протянула Динка с укором и восхищением.
– Эй, Оленка, а он тебе как, по нраву? – крикнул кто-то из девушек.
– Все вам расскажи, – фыркнула та.
– А ты другой. – Внучка медуницы повернулась к Митьке. – Тебе всех не надо, тебе одну, и чтобы любила. Но ты глупый. Тебя любят, а ты не видишь.
– С чего ты взяла?
– Песня сказала.
– Ну и кто же меня любит?
Пожала угловатыми плечиками:
– Сам ищи.
Ерунда, хотел отмахнуться Митька, но еще помнилась песня, и теперь чудилось в ней обещание: любят.
Динка отбросила с лица густые пряди цвета гречишного меда, глянула внимательно.
– А еще тебя что-то вот здесь грызет, – смуглая ладошка коснулась его груди, и Митькино сердце толкнулось, отвечая. – Пойдем.
– Куда?
– К бабушке. Ну пойдем же. – Она взяла Митьку за руку и повела за собой, словно младшего братишку. Их проводили почтительным молчанием.
В доме медуницы светилось окно, за стеклом сидела кошка и терла голову лапой.
– Видишь, гостей намывает! – показала Динка.
– Какой из меня гость? – Митька вырвал руку. – Зачем?
– Вот чудак! Тебе же надо, пойдем.
Столько в голосе девочки было уверенности, что княжич шагнул в калитку. Прошли тропкой вдоль дома; пес на привязи заворчал, но облаивать не стал. В темных сенях густо пахло травами и ягодой. Динка толкнула дверь, и Митька увидел медуницу. Женщина стояла у стола и процеживала через тряпицу молоко. В ее темно-медовых волосах лежала седая прядь.
– Ну что встал на пороге? Проходи. Повечеряешь с нами. Динка, достань посуду.
Митька переминался у двери, глядя, как Динка расставляет широкие деревянные тарелки и щедро сыплет в них первую пахучую землянику.
– Вы зовете меня за стол, а я был с теми, кто убивал вас. Там, в Валтахаре. И потом – тоже.
Динка со стуком уронила на стол деревянные ложки, испуганно оглянулась на бабушку. Медуница качнула головой.
– Сейчас ты пришел не как враг. Садись.
Он не должен был переступать порог, но, повинуясь ласковому голосу, прошел к столу.
В тарелку полилось молоко, тягуче опустился мед.
– Ешь.
Митька послушно взял ложку. Обычно любимое лакомство сейчас казалось безвкусным.
– Ты теряешь виллен, – сказала медуница.
– Что?
– Волю… Нет, не так. – Она свела в задумчивости брови. – У вас нет такого слова: «виллен». Воля, сила – только лепестки виллена. Судьба ведет человека, но и человек меняет судьбу – это и есть виллен. У одного он силен, у другого – слаб. Ты понимаешь меня?
Митька кивнул. Марк – вот уж у кого сильный виллен.
– Твой виллен похож на дерево, подсушенное жарким ветром. Напои его, пока не поздно.
– Как?
– Если ты спрашиваешь об этом, значит, я права, и твой виллен действительно уходит.
Митька провел пальцем по столешнице: древесный узор напоминал летящую птицу.
– У моего рода нет покровителя. Медуница из Валтахара сказала, что мы прокляты. Она не ошиблась. Вы говорите – «виллен». А я не знаю, как мне искупить вину. Перед вами, перед моим покровителем. Я… вы можете выгнать меня. Да вы на порог меня не должны были пускать. А я хочу просить вас о помощи.
Медуница ждала, и Митька вытащил завернутый в платок лист.
– Вы можете прочесть?
Медуница отвела листок подальше от глаз, присмотрелась к буквам.
– Да.
– Прошу вас!
– Но не сейчас. Когда мы умираем, нам открывается путь в Сад Матери-заступницы, к священным животным, что живут там. И перед калиткой Сада мы начинаем понимать язык, на котором они говорят. Найди умирающую медуницу, и она ответит тебе.
Дурацкий смех царапнул горло.
– Спасибо, что не посоветовали убить вас.
Митька ждал, что медуница оскорбится или разгневается, и готов был принять и то, и другое. Но та сказала:
– Бедный мальчик.
Хуже этого ничего быть не могло.
– Простите. – Митька рванулся из-за стола. – Простите! – крикнул уже от порога.
Он выскочил, зацепившись за что-то в сенях и задев плечом пук сушеной травы. Залаяла на убегающего собака. Митька свернул в сторону реки, на бегу расстегивая камзол и подставляя ночному ветру грудь, в которой металась, визжала и кусалась крыса. С шумом сбежал по склону – из-под сапог срывалась глина, и Митька чуть не упал. Рухнул у воды, замочив рукава по локоть, наклонился и начал пить, точно пес, а не человек. Холодная, отдающая тиной вода остудила крысу.
Княжич сел, убрал с лица мокрые волосы. Быстрее бы покинуть этот благословенный медовый край!..
Спустя два дня Митька и Дымок стояли на берегу совсем другой реки. Рассветный туман утягивал белесые лапы в камыши.
– Иди точно на ту сосну. Вон, видишь, с желтой макушкой. Если что, лучше бери левее, вправо слишком топко. Я подожду, как ты переправишься, – Дымок сплюнул, сказал с досадой: – А то еще стрельнут, не разобравшись.
Митька свернул плащ со змеей, положил рядом с роддарцем.
– Ты что?! Брезгуешь или опасаешься? Тебе его Хранитель пожаловал, вот и забирай.
Митька сунул плащ в сумку. Приторочил к седлу одежду и сапоги, тронул воду босой ногой. Спугнутые мальки брызнули в разные стороны. Княжич ухватил Ерьгу за повод, глянул на провожатого.
– Прощай.
– Пусть Росс не разведет нас на разные стороны, – по роддарскому обычаю ответил Дымок. Так говорят не каждому.
– Пусть будет милостив к тебе твой покровитель, – кивнул Митька.
Глава 11
Темка свернул к конюшне, завел Каря в пахнущую овсом и сеном полутьму. Из крайнего стойла высунулась морда, всхрапнула. Санти! Точно, он! Темка поднял руку, хотел погладить жеребца, но тот недовольно дернул головой. Не любит вольностей, только хозяину дозволяет. Вернулся Марк, спасибо Россу. Кобылка рядом с Санти тоже была знакома, но чья, Темка не помнил.
– Шурка! Каря возьми!
Мальчишка перехватил поводья, хотел что-то сказать, но княжич отмахнулся: некогда!
Сказал пароль охранникам, что застыли истуканами возле дверей. По широкой дубовой лестнице – бегом. Одернуть мундир, прежде чем показаться королевскому адъютанту. Капитан Георгий кивнул, разрешая пройти, и порученец шагнул в кабинет.
Спиной к нему стояли Марк и… Темка моргнул, отгоняя видение. Тот, второй, в штатском камзоле, обернулся. Митька! И без шрама на лице. Матерь-заступница! Броситься бы к нему, облапить, завопить от восторга. Но здесь король, нельзя, шакал побери! Темка выдохнул хрипло:
– Ваше величество, послание от коннетабля.
Эдвин махнул рукой:
– Да поздоровайтесь!
Темка рванулся, точно отпущенный с привязи щенок.
– Живой! – Схватил за плечи, чтобы удостовериться: нет, не чудится. – Благослови Росс! Ты как? Почему?!
Митька засмеялся.
– Милостью чужого покровителя.
– Остальное потом, – перебил король. – Артемий, на словах что было?
– Было, мой король. Пайки сократили уже вдвое. Князь Кирилл просил поторопить обоз.
– Нет обоза, – отрезал Эдвин. – Силой берем, а тут уже и брать нечего. Интенданты поехали на север. Так и передашь коннетаблю.
– Отправляться… прямо сейчас?
– Нет. Утром. Иди. Лесс, ты тоже.
Дверь за ними захлопнулась, Темка помотал ошалело головой.
– Марк, ты где его взял?
– Из кармана вынул, – почему-то сердито огрызнулся побратим. – Дня три-четыре прошло, как ты уехал, княжич Дин взял и нарисовался в расположении твоего отца.
– Что, вот так взял и пришел?
– Приехал. Слушай, я не знаю, что там вышло. Он не рассказывал.
Темка извелся, дожидаясь побратима. На месте не сиделось, и он мерил шагами комнату под насмешливым взглядом Марка. Иногда капитан Георгий поднимал голову от бумаг, смотрел укоризненно, но молчал. Темка продолжал маршировать от стены к стене мимо окон: за ними был виден задний двор и Шурка, водящий Каря. Княжич подумал мельком: молодец, видит, что коню остыть надо.
Брегет адъютанта пять раз отмерил по четверти часа, когда дверь открылась и появился Митька.
– Все! Я в полном вашем распоряжении.
– Тогда выметайтесь отсюда, – сказал капитан.
Они послушно вымелись. В коридоре Темка не выдержал, обнял друга.
– Почему они тебя отпустили?
Митька потер щеку, словно шрам все еще был и напомнил о себе болью.
– Я потом расскажу. Не здесь, ладно? Поехали в город, мне очень надо.
– Ну, пойду тогда отсыпаться, – сказал Марк, не двигаясь с места.
– Я думал, ты с нами, – удивился Темка.
Князь Лесс непонятно усмехнулся.
– Ну, с вами так с вами.
Проехал патруль, глянул внимательно на двух порученцев и одного в штатском, но останавливать не стал. Мелькнула, скрывшись в подворотне, служанка. Городишко и раньше был сонным, но сейчас вовсе стал тих и пустынен. Даже нищие исчезли со своих привычных мест.
– Из Южного так просто не выбить, разве что кучу народа положить. Митька, ты же помнишь, какой он. Ну вот. Думаете, хотят солдаты на штурм? Под конец-то войны? Разговорчики ходят, мол, осаду не снимать, так перемрут в крепости, и все дела. Нашлись умники! Тут от Черных песков не успели оправиться, как мятеж начался. Да сами же вдоль границы ехали, видели!