– Я, князь Дарий Крох из рода Лиса, клянусь своим покровителем… Да, клянусь! – Он крикнул так громко, как только мог, чтобы слышала вся площадь. – Клянусь, что наследничек мой бывший и не наследник вовсе.
Марк прикусил губу, впился зубами в старую метку.
– Вы обращаетесь к нему «князь Лесс», а он ублюдок, пригулянный мамашей от капитанишки. Ты знал, а, король?
Эдвин молча смотрел на приговоренного.
– Так пусть все знают – не моя это кровь. Никто из моего рода не лизал Эдвину сапоги, слышите? Никто! А этот князь Лесс – ублюдок! – Он глянул на Марка. – Помни, кто ты есть.
Против воли родились слова: «Я ублюдок». Марк сглотнул их вместе с кровью, сочившейся из губы.
– Ты ведь запомнил мой урок, так скажи всем, кто ты.
«Я ублюдок…»
– Я князь Лесс из рода Ласки! – крикнул Марк. – Отец мой был достойным человеком. Я благодарен матери, что она родила меня не от такой сволочи, как ты.
Его услышали все: те, кто поверил Кроху, и кто не желал верить.
– Ублюдок! Мало, видно, я тебя порол.
Палач глазел на Марка и не заметил знака, который подал король, и капитан Георгий громко сказал:
– Продолжать!
Снова ударили барабаны. Палач ухватил Кроха за плечо, но тот вырвался, сам шагнул к плахе. Крикнул что-то беззвучно в небо и опустился на колени. Положил голову на гладкое, еще без единой зарубки, дерево.
Марку удалось не зажмуриться.
Есть день в году, когда крестьянским ребятишкам не то что простительно, а просто необходимо ходить с грязными лицами. Они вымазываются мокрой землей, да еще бахвалятся друг перед другом, кто чернее. К вечеру от ребятишек не отстают и взрослые, и даже деревенские кокетки красят щеки грязью. Рыбаки лепят на лицо чешуйки, кузнецы посыпают бороды пеплом, мельники, понятное дело, мукой. Парни, бывает, соорудят себе берестовые коробы на головы, и в таком страхолюдном виде девок за околицей караулят. Те выйдут обязательно – грех рассвет не в лесу встретить. А еще считается, что зачатый в это утро ребенок родится здоровым и удачливым, ведь к нему покровитель будет особенно щедр.
Так празднует Именование Матери-заступницы чернь. Знать развлекается по-другому.
В летней королевской резиденции уже второе столетие подряд лелеют чудный сад, саженцы для которого привозят даже из заморских стран. Искусные мастера высаживают их так, что получается лабиринт, в котором легко уединиться. Порой слышатся голоса за зеленой стеной, но точно знаешь – не увидят тебя на укромной поляне. Запутанные тропы приводят на цветущий луг или к заросшему ряской пруду, под шатровую сень деревьев-великанов или озерцу, где в глубине ходят зеркальные карпы, а то и к искусственному гроту, выложенному изнутри камнями дивной красоты. Каждый найдет место по душе, чтобы встретить рассвет.
Гости, конечно, не пачкают лица, а надевают маски – простые или причудливые, как фантазия и достаток позволяют. Обязательное условие лишь одно: маска должна напоминать о покровителе. Будь то одинокое перо или распахнувшиеся от переносицы крыла, искусно собранные так, что похожи на настоящие вплоть до самых крохотных пушинок. Может – звериная морда или отороченная мехом шелковая маска. А то и кожаная, расшитая по краю зубами и когтями. Только королевская семья обходится бархатными, в цветах Ларра-покровителя – белое с пурпурным.
Под дубами накрывают длинные столы, вешают на деревья лампы и раскрашенные фонарики, застилают поляны деревянными щитами. А утром будет позволено многое…
Но все это – потом, пока же тянулся по дороге обоз. Впереди королевская семья, за ними знатные семейства Иллара со слугами и охраной, в арьергарде мощные ладдарские кони волокли тяжелые возы с сундуками. Постепенно обоз так растянулся, что распался на небольшие отряды. Последние еще не вылезли из грязи, в которую превратилась дорога после дождей, первые уже пылили по тем местам, куда ливни не дотянулись. Где-то в середине сломалась карета, ее попробовали объехать и застряли в канаве на обочине. Возчики переругивались, пытаясь убраться из столпотворения. Липкая жара, сменившая холодную морось, делала их ругань особенно изощренной.
Друзья съехали с дороги, выбрали свежий, недавно сметанный стожок, и завались в траву, пережидая, когда освободят проезд. Коней пустили пастись тут же, Митькина Ерьга кокетничала с изящным Темкиным Карем и мощным Санти Марка.
– Жара, – сказал Митька, подставляя лицо солнцу. – Такие ливни шли, думал, пол-Иллара затопит, а тут вон какая сушь.
– Молока бы, холодненького, – пробормотал Темка, жмурясь. – Совсем будет как в Торнхэле. Слушайте, давайте после отпросимся у Эдвина и махнем к нам, а? Александер будет рад.
Марк не ответил, он смотрел в небо, непривычно чистое, и перекатывал в зубах сухую травинку. Митьке хотелось протянуть руку и выдернуть ее, слишком уж напоминала о маленькой камере в стене баронского замка. Морозом по спине драло, даже в такую жару.
– Как все сразу получается: Весенний бал, казнь, Именование Матери-заступницы, – сказал Митька. – Любовь, смерть, жизнь.
– Не начинай философствовать, – зло оборвал Темка.
Побратим в последние дни был… как порох, сказал бы Митька, если бы не въелись уроки Курама. Нет, к Темке не то что с огнем, а порой и с мокрой тряпкой подходить опасно – вспыхивает. И главное, не угадаешь – когда. Ясно, почему молчит Марк, но с чего злится Темка, непонятно.
Показался еще один отряд. Митька с неприязнью разглядел штандарт: род Быка. Ох как счастлив княжич Бокар! Специально подкарауливает порученцев, лишь бы гадость сказать. Какой только грязью не поливает Марка! Может, все-таки проскачут мимо?
– Едет, гад, – скривился Темка, увидев, что свернули с дороги.
Марк перекатил в зубах травинку и продолжал смотреть в небо.
Всадники подъехали вплотную, тени от коней накрыли лежащих порученцев.
– Смотри-ка, кто тут отдыхает, – вякнули из свиты Бокара.
– Чего надо? – Темка сел.
Митька приподнялся на локтях, Марк остался лежать. Конь Бокара переступил рядом с сапогами князя Лесса.
– Все-таки интересно, Торн, где ты такое дерьмо выискиваешь? – спросил Леоний. – Ну и побратимы у тебя, один другого лучше! Предатель и ублюдок. Специально подбирал?
Темка взвился, но Марк успел ухватить друга за полу мундира и рывком усадил на место. Со вздохом сел, выплюнул травинку и сказал негромко, преувеличенно серьезно:
– Вот что, Бокар, я тебе скажу. Проваливай ты к шакалу в задницу, понял? Дорогу показать?
Леоний послал коня вперед, грозя задавить Марка.
– Ублюдок, как ты смеешь пасть разевать, когда тебя не спрашивали?
Марк не двинулся с места. Вытянул чуть ли не из-под копыт травинку, помял в пальцах.
– Пшел вон, я сказал, – и снова откинулся на спину.
Бокар зашипел, как дворовый кот, схватился за эфес.
– Дуэли запрещены королем, – напомнил Митька.
– Дерьмо шакалье! – заорал Бокар. – Да вы просто трусите!
Темка вскочил, выхватил шпагу.
– А ну слезай!
Бокар ухмыльнулся: теперь зачинщиком дуэли выставят Артемия. И отправится строптивый княжич Торн из золотого рода служить в дальний гарнизон, где от скуки даже мухи мрут.
Митька поднырнул под шпагу, отвел ее в сторону. Встал между противниками.
– Княжич Бокар, ехал бы ты, что ли? А то еще немного, и нам будет плевать на королевский указ.
– Вы слышали, что этот шакалий сын сказал о приказе короля? – оглянулся на друзей Бокар.
– Уезжайте, – повторил Митька, тоже берясь за шпагу.
– Да шакал с ними, – занервничал кто-то.
Всадники отъехали. Бокар оглянулся, сказал что-то, и его дружки загоготали.
– Мразь, – выдохнул Темка, с силой вогнав шпагу в ножны. – Какая мразь!
Марк перевернулся на живот и уткнулся лицом в сгиб локтя. Темка глянул на его напряженную спину и рухнул в стог рядом, толкнул друга, но тот не отреагировал.
Митька сел, запрокинул голову к небу. Какая-то птица, встревоженная таким количеством людей, кружилась над полем. Он не понимал: ну как так можно? Вот небо, очистившееся от грозы. Трава скошенная пахнет. Лошади рядом пасутся. Звенит кузнечик. Все такое мирное.
– Не понимаю! – сказал вслух.
– Чего не понимаешь? – спросил Темка.
– Нет, правда. Ну как так можно? – Митька повернулся к побратиму. – Вы же вместе воевали. Вместе столько пережили. Столько видели. Не вот это – мирное, а что мятежники принесли с собой. Вы же вместе были! Я не понимаю, ну как? В одну атаку ходили. Голодали вместе. Погибнуть могли – каждый, в любой день. Утром еще живой, а вечером… Нет, я понимаю – можно ненавидеть друг друга. Пусть. Я понимаю. Но как можно говорить такое, когда войну вместе прошли? – Объяснить не получалось, Митька мотнул в отчаянии головой. – Темка, помнишь, думали, если война, то враги все – там, на той стороне. Нет, я знаю, что на самом деле не так, и тут и там подлецов хватает. Но как можно пройти вместе такую войну и вот так грязью…
Митька замолчал, глядя на удивленное Темкино лицо. Он догадывался, что хотел сказать побратим: ну это же Бокар! Но раньше, чем княжич Торн заговорил, захохотал Марк. Перевернулся на спину, раскинул руки и задрыгал ногами. Смеялся до слез, еле выдавил:
– Митька, ой, не могу… Ну какой ты, к шакалу… тьфу!.. из тебя летописец, а? Если ты этого не понимаешь?
– Хороший, – огрызнулся Митька. – Чего ржешь-то?
Марк сел, вытер рукавом выступившие слезы:
– Да брось ты, не обижайся.
Митька хмыкнул с досадой. Сначала ржет как жеребец, а потом – не обижайся на него.
– Знаешь, – Марк снова потянул в рот травинку. – А может, ты и прав. В смысле, что ты хороший летописец. Пусть уж лучше пишут о войне те, кто и правда не понимает. Ты хоть подлость оправдывать не будешь.
– Подъем, – перебил Темка, кивнул на дорогу: там уже показались телеги.
Марк легко вскочил, поймал Санти за повод и повернулся к друзьям.
– Да, вот еще… Хватит меня по ночам караулить!