А какой яркий сегодня день! Солнце слепит через витражные окна, украшает пол россыпью цветных пятен. Митька щурится на свет, прикрывая измученные бессонницей глаза ресницами. Он всю ночь молился за отца, чтобы была милостива к нему хозяйка Сада. Чтобы простил Росс позорную для воина смерть – не от страха же, не из-за слабости душевной решился на такое Володимир Дин.
– Эмитрий Дин, признаешь ли ты вину? – спросил капитан Георгий.
Митька глянул непонимающе, и тот повторил, уже громче:
– Признаешь, что готовил побег? Отвечай и помни, что ты стоишь перед своим королем.
– Да. Признаю, ваше величество.
Всколыхнулся зал и сразу же затих. Молчит король, хотя должен объявить свою волю. Анхелина смотрит на отца умоляюще. Виктолия коснулась руки мужа, но Эдвин не повернулся к ней.
А день-то как хорош! Сияют витражи. К Митькиным ногам протянулась алая тень, к барону Радану – синяя.
– Князь Эмитрий Дин из рода Орла, – голос короля негромок. – Моей волей я лишаю тебя права служить Иллару. Лишаю земель, коими владеет род Динов в королевстве Илларском. Лишаю замков и всего в них находящегося.
Что земли, Митька и так не смог бы жить в Динхэле. Но дрогнула рука: прикрыть лычки на мундире.
– Эмитрий Дин, ты приговариваешься к изгнанию из Иллара. Если ты посмеешь вернуться, то будешь объявлен преступником и казнен.
Митька чуть наклонил голову, давя неуместный смех. К изгнанию, Матерь-заступница, к изгнанию! Вот уж тоже посмеется король Ладдарский Далид, будет счастлив тур. Распинался Митька: моя родина – Иллар, ни за какие блага ее не оставит. А его – к изгнанию. Матерь-заступница! Смешно!
Толкнули на центр зала, Митька оглянулся и увидел искаженное болью Темкино лицо. Хотел крикнуть: да мне смешно, понимаешь? Смешно, я не плачу. Но никак не мог совладать с губами.
– Успокойся, – шепнули рядом. Капитан Георгий. Ему Митька тоже хотел объяснить, но королевский адъютант тихо велел: – Митя, успокойся. Князь Дин!
Царапнул в горле смех и затих, как намордник на него нацепили.
Митька все-таки зажмурился, когда услышал треск рвущейся ткани. Громкий, на весь Малый тронный зал. Рванули с плеч, с рукава, с груди. Стащили мундир королевских цветов.
– Эмитрий Дин, есть у тебя какая-нибудь просьба? Вопросы?
– Да, ваше величество. Я могу пересечь границу в любом месте?
– Да.
– Тогда я, с вашего позволения, поеду через Дарр.
Митька склонил голову. Было больно, как будто нашивки спороли с живого тела.
Внутренние ставни закрыты, и тонкий луч света расчертил комнату пополам. Митька перешагнул через него, сел в кресло. Барон Радан сказал:
– Ты должен покинуть Офицерские покои.
– Да, я понимаю. Когда за мной придут?
– Уйдешь сам. Главное, чтобы до вечера тебя тут не было. Есть куда?
– Наверное, – пожал плечами. В конце концов, разве мало в Турлине постоялых дворов?
– Не больше трех дней на сборы, считая с завтрашнего утра. Если потом тебя увидят в столице, то арестуют, – напомнил Радан. – Королевская милость.
Митька кивнул: да, могли выкинуть за ворота в тот же день.
Радан закрыл за собой дверь, и почти сразу же постучали. Митька промолчал, не уверенный, что может по-прежнему распоряжаться в этой комнате. Не дождавшись ответа, посетитель все-таки вошел.
– Что в темноте сидишь? – сказал тур Весь, подходя к окну и щелкая засовом.
– Ты удивительно вовремя. – Митька прикрыл лицо ладонью от хлынувшего света.
– Выехал, как только услышал про арест твоего отца. – Тур тяжело прошел по комнате, сел в кресло. – Успел.
– Ты знаешь приговор?
– Конечно. Я же еще позавчера приехал. Хотел тебя увидеть, не пускали. Пока добился аудиенции у короля… Митя, ну что ты?
А что он? Просто свет бьет в лицо, выжимает слезы.
– Обошлось же, малыш.
– Обошлось? Ты говорил с королем? Он обещал помилование? – Надежда вспыхнула ярче, чем солнце.
– Так еще вчера, – удивился тур. – Вот он тебя и помиловал. Вроде да, наказал. Но это для других изгнание – нищета и забвение. Ты помнишь, тебя ждут в Ладдаре. А земли… – Весь махнул рукой. – Род Совы достаточно богат, чтобы забыть об илларских землях.
Выучка Курама не забылась, и Митька, сам того не сознавая, тянул из обмолвок и недосказанного тонкие нити, сплетая их в единственно правильный узор.
– Зачем ты был у короля?
– Так о милости и просил. Эдвин-то другую кару поначалу назначить хотел.
– Какую?
– Четыре года заключения в крепости. В одиночестве и в молчании.
– А потом?
– А потом ты бы вышел больным и нищим. Может, безумцем.
– Но я бы вышел. Понимаешь, я бы вернулся. – Дурацкий смех снова зацарапал горло.
– Митя, ты бы хоть подумал, скольких трудов мне стоило уговорить короля помиловать тебя, – укоризненно вздохнул тур.
Смех вырвался, заставил Митьку согнуться.
– Помиловать?! – Он хохотал, всхлипывая и задыхаясь. – Помиловать, Создатель!
Дверь распахнулась, в комнату вломился встревоженный Темка с Митькиной шпагой в руке. Заметив ладдарского летописца, друг выдохнул:
– Я уж думал… Здравствуйте, князь Наш. Митька, ну чего ты ржешь?
Смешинки царапали горло, как песок во время жажды. Митька с трудом проглотил их, встал.
– Тур, я полагал, ты умнее. – Не дожидаясь ответа, повернулся к Темке. – Помоги собраться. Какой-нибудь постоялый двор, подальше отсюда.
– Сдурел, что ли? Ко мне поедешь. Князь Наш…
– Если ты собираешься пригласить его на ужин, то не стоит, – перебил Митька. – Тур, я не перейду в твой род. Может быть, я приеду к тебе, я ведь понимаю, что ты хотел мне добра. Но дай время не простить, так хоть примириться. Я бы хотел собраться, прости, ты мне мешаешь.
Тур поднялся с жалобно скрипнувшего кресла, вежливо попрощался. Митька чуть усмехнулся, видя непонимание на лице друга.
– Я потом расскажу. Это так… смешно. Да не сошел я с ума! Вот честное слово. Правда, смешно. – Митька даже постарался хихикнуть в подтверждение, но вышел тягучий всхлип.
Вечер. Сумрак подползает к окнам. Какой длинный был день. Что же он никак не закончится?
– Эмитрий утверждает, что ты не знал. Я ему верю. Да и капитан Радан подтверждает.
Темка думал, его тоже будут судить, и потому удивился, когда позавчера утром выпустили из тюрьмы. Как плакала мама… У отца, кажется, прибавилось седины.
– Но если бы ты знал, княжич Торн, что бы сделал?
У короля на столе стоит миниатюра: портрет принцессы. Темка отвел глаза. Эдвин не торопит с ответом, лишь напоминает:
– Анхелина просила за тебя. Но это дело принцессы – быть милостивой.
Миниатюра оправлена коронными металлами – золотом, серебром, бронзой. Три цвета. Как в Песках. Темка вспомнил густой горячий воздух и режущую сушь в горле. Как он тогда сказал Александеру? Ну почему: решаешь вроде бы правильно, а все равно получается, что предаешь…
Принцесса улыбается с портрета. Какая сейчас-то Митьке разница? Уже никакой. И разве Темка не стал бы отговаривать его от этой безумной затеи? Побратим, узнав, что княжича Торна вызывают во дворец, сам велел отвечать так, как нужно королю.
– Я бы попытался остановить княжича Дина.
– Не думаю, что у тебя получилось бы.
Эдвину нужен точный ответ. Что такое королевская немилость, Темка знает, насмотрелся уже. Его не служба в дальнем гарнизоне пугает, хорошим солдатом не при дворе становятся. Анна! Разлука с ней – вот что страшит. Ну же!
– Я бы доложил вашему величеству. – Слова звучат сухо, точно песок осыпается. Тот самый, золотой, серебряный и бронзовый.
Эдвин отпускает кивком головы:
– Зайди в покои королевы. Анхелина так просила за тебя, вот сам ей и расскажешь.
– Спасибо, ваше величество.
Княжич Торн развернулся и пошел по пурпурной дорожке к двери. Легла в ладонь золоченая ручка. Закрыть за собой створку и забыть, никому никогда не рассказывать. Побратиму-то уже все равно. Или нет, крикнуть в лицо Дину: «А что ты хотел?! Я же присягал королю!» Митька поймет. Он даже поймет, чего именно испугался Темка. Надо же, у Германа под пытками молчал, а тут… Ведь не жизнью рискует, а всего лишь благополучием, призрачной надеждой быть рядом с Анной.
Темка в несколько шагов оказался у королевского стола.
– Простите, ваше величество. Я солгал вам.
– Артемий, ты понимаешь, что говоришь? – в голосе короля послышались раскаты гнева.
– Да, ваше величество. На самом деле я не знаю, сказал бы или нет вам о планах Эмитрия. Видит Создатель, я бы попытался его остановить. Но доносить на побратима – бесчестно.
– Ты присягал, Артемий Торн.
– Да, ваше величество.
– Упрямые мальчишки!
Княжич не видел еще, чтобы король так гневался.
– Что вы творите? Эмитрий должен был отречься от имени, а что сделал? А ты? Ты хранил у себя родовое оружие мятежника! Вон, нож и сейчас при тебе, после суда. Думаете, вам все так и будет сходить с рук? Обнаглели вконец! Мальчишки! Сопляки!
Слова короля хлестали, точно пощечины.
– Ты понимаешь, что я могу тебя следом за побратимом отправить в изгнание? Ты, королевский порученец золотого рода, посмел думать о том, чтобы скрыть заговор. Да за меньшее ленту срывают! Ты понимаешь?
– Да, ваше величество.
У Темки подгибаются ноги. Броситься на колени перед королем, просить о милости. Если сорвут ленту – отец не вынесет такого позора. Удержался, только заклокотало под ребрами, как во время пушечного обстрела.
– Я понимаю, ваше величество. Но что мне делать, если Митька – мой побратим?
Король уперся ладонями в стол. Темка ждет крика «Вон!» или «Охрана!» Арестуют? Под суд?
Эдвин садится, кладет перед собой сжатые в кулаки руки.
– Артемий Торн, ты не должен показываться во дворце до моего особого распоряжения. Иди.
– У меня просьба, мой король.
Эдвин в гневе. Темке кажется, что этот гнев король из последних сил удерживает в сжатых кулаках.