«Интересно, сколько у меня есть до прихода Фрэнка, – думала она, – он, верно, засидится за выпивкой, в пятницу-то, домой вернется часов в семь, не раньше, успею хорошенько отмокнуть». Сняв липнувшую к телу одежду, она отправилась в ванную и включила душ. Стоя под прохладными струями, она впала в то примитивное состояние, пропитанное невинной чувственностью безмыслие, какое навевает только пребывание в воде, и завернула кран лишь через добрых пятнадцать минут. Она вымыла голову, перманентные кудри отросли так, что уже почти не вились, и свисали теперь вялыми прядями вокруг ее маленького личика. Когда Патти вошла в спальню, взгляд ее упал на тайный сверток с новой сорочкой, и она вдруг подумала: «Вот что, примерю-ка прямо сейчас, взгляну, как на мне смотрится». Что и сделала.
Перед высоким, во весь рост, зеркалом на двери платяного шкафа она застыла довольно надолго, не в силах поверить в реальность увиденного. Бог ты мой, воскликнула она про себя: бог ты мой!
«Чтоб меня черт побрал, если я пойду сегодня в паб со всей компанией, – думал Фрэнк. – Снова слушать всю эту хренотень про детишек, так их и разэдак!» Тема окончательно потеряла берега: иные из его сослуживцев начали даже – да еще и почти не стесняясь! – вытаскивать фотокарточки отпрысков: «А вот моя Шерил – гляньте, какие кудряшки, а? Это у нее от меня…» Фрэнк, чтоб его черт побрал, не собирался это выслушивать, да еще в пабе! Так что сегодня он угрюмо буркнул: «Дела. До понедельника» – и, не задумываясь, отправился в паб с другой стороны Центрального вокзала, маленькую забегаловку, которую заприметил уже давно, подошел к стойке и заказал виски. «Сегодня виски мне – самое оно, – думал он, – самое что душа просит».
– Шотландского или австралийского? – спросила официантка.
Ну, совсем уж не стоит с ума сходить, подумал Фрэнк.
– Хватит с меня австралийского, – ответил он.
– И в самом деле, – отозвалась она, отмеривая ему австралийского.
Фрэнк, привычный к пиву, опрокинул стакан одним махом.
– Повтори!
Через некоторое время он вышел на улицу и кое-как добрел до трамвайной остановки. По этой линии ходил открытый трамвай, и Фрэнк всю дорогу слегка покачивался в парах виски и невыразимого страдания.
Интересно, думал он, что сегодня на ужин.
Патти стояла спиной к двери спальни и лишь смутно расслышала, как Фрэнк повернул ключ в двери. Это Фрэнк, подумала она, надо прикрыться, и распахнула платяной шкаф в поисках халата. Все еще непривычное отражение в просвечивающем черном нейлоне качнулось ей навстречу, а за спиной она вдруг увидела отражение стоящего в дверях спальни мужа.
– Что это ты тут делаешь? – спросил он.
– Просто… хотела халат накинуть, – ответила Патти.
– К постели оделась? – Фрэнк разглядел ее наряд. – Не рановато ли?
– Не то чтобы, – сказала Патти. – Просто ночнушка новая, вот и мерила. Сейчас сниму.
– Я сам сниму.
Он шагнул к Патти, отвернувшейся от шкафа и своего отражения, несколько секунд постоял перед ней, а потом очень осторожно взял ее за талию, ухватил обеими руками черные нейлоновые складки и потянул ночную рубашку вверх, через еще мокрую голову жены. Его дыхание пахло виски, но Патти ничего не сказала. Фрэнк отшвырнул сорочку в сторону и дотронулся до груди Патти. Легонько мотнул головой в сторону кровати, и Патти робко двинулась туда.
– Я, пожалуй, тоже разденусь, – сказал он.
18
– Наверное, приглашу крошку Лизу к нам на ланч завтра, как управимся в магазине, – сообщила Магда Штефану. – Что скажешь? Порадует тебя встреча с маленькой австралийской школьницей? Синий чулок – ни стиля, ни красоты, – но очаровательна, очень благовоспитанная и, так сказать, прелестная в своей наивности.
– Что это ты задумала, моя Магда? – спросил ее муж. – Что замышляет твой балканский ум? Когда это ты приобрела вкус к маленьким школьницам? Особенно учитывая, что ты меня предупреждаешь, что она не хорошенькая?
– Я не говорила, что она не хорошенькая, хотя, уж коли на то пошло, она не… я сказала, она не красивая. Ты прекрасно знаешь, в чем разница. Будь она хоть прехорошенькой, она бы не стала нравиться мне больше, но дело в том, что прехорошенькой она станет – я ее сделаю. Любая юная девушка может быть хорошенькой – если понадобится, то при помощи небольших ухищрений. И любая юная девушка должна быть хорошенькой, иначе это катастрофа или, по крайней мере, бездарная потеря времени.
– А, так ты собираешься сделать лебедя из гадкого утенка? – И Штефан добродушно расхохотался.
– Ну и смейся, если хочешь, смейся до упаду, – ответила Магда, и Штефан расхохотался еще сильнее, – но я совершенно не вижу ничего смешного. В кои веки собираюсь сделать доброе дело, не вижу, в чем тут юмор.
– Если бы видела, было бы не так смешно, – сказал Штефан, все еще усмехаясь. – Что ж, Магда, красавица моя, приводи сюда свою маленькую школьницу, если так хорошо воспитавшие ее родители позволят, в чем лично я сомневаюсь, и, уверяю тебя, можешь рассчитывать на безоговорочную мою поддержку. Ты же знаешь, я всегда за любую затею, если в результае получится красота.
– Я не говорила, что сделаю ее красивой, – поправила Магда. – Я сказала – хорошенькой. Не выставляй меня, пожалуйста, большей дурой, чем я есть.
– Ты совсем не дура, – возразил Штефан. – И я запомню, что ты сказала «хорошенькой». Впрочем, возможно, я предпочту встретиться с ней уже после того, как ты сделаешь ее хорошенькой.
– Не глупи. И если она согласится прийти, сходишь завтра в тот славный магазинчик на Креморн-Джанкшен и купишь нам всякого вкусного, хорошо? Возьми ржаного хлеба и черного, и сливочного сыра, если свежий, и ветчины…
– Ангел мой, в магазин я могу сходить и без списка, – перебил ее Штефан. – О, но кстати! – Он хлопнул себя по лбу широкой ладонью. – Мы совсем забыли! Завтра приходит Руди!
– Ах да, – сказала Магда. – Но мы не знаем когда. Возможно, он придет гораздо позже – кто ж его знает, Руди? Да и в любом случае неважно. Одним венгром больше, одним меньше. Будем есть и разговаривать. Если Руди окажется совсем противным, мы с Лизой пойдем прогуляться. Все как-нибудь устроится.
Руди эмигрировал относительно недавно – уже после революции – и приходился кузеном жене одного из бывших клиентов Штефана: Штефан был счетоводом с небольшой, но процветающей практикой в сиднейской эмигрантской колонии. Бывший клиент, муж кузины Руди, несколько лет назад перебрался в Мельбурн, и Руди сперва попытал счастья там же, но скоро решил, что Сидней ему больше по вкусу, и теперь собирался развернуть паруса на здешних голубых просторах.
– Мельбурна я хлебнул вот сколько, – объявил он по истечении трех месяцев в столице и провел рукой дюймах в двенадцати над головой.
Магда со Штефаном несколько раз встречались с ним за время его разведывательной вылазки в Сидней; теперь же, когда он приехал прочно и надолго, они взяли на себя задачу представить его местному обществу, помочь найти квартиру и в целом оказать всяческую моральную поддержку. В поддержке, впрочем, он, судя по всему, нуждался не очень. Вопрос с трудоустройством у него уже решился – ему нашлось место в конторе по экспорту и импорту, которой владел бывший партнер мужа его кузины.
– Работа скучноватая, – заявил бывший партнер, – да и денег немного, зато из окна моего кабинета открывается великолепный вид на Дарлинг-Харбор, и я разрешу тебе приходить и любоваться сколько душе угодно, вплоть до пяти минут per diem[33].
– Ну разве можно отказаться от такого заманчивого предложения? – сказал Руди. – Я – так точно не могу. Ждите меня в первый день нового года.
– Лучше на второй день, – возразил его будущий работодатель. – Первое тут официальный выходной, так что я нарушу закон, если позволю тебе в этот день работать.
– Разве что заплатите мне полуторную ставку, – заметил Руди.
– Вот именно, – кивнул его чичероне[34]. – Так что жду тебя второго, ровно в девять.
19
Покидая «Гудс» через служебный выход в последнюю пятницу перед Рождеством и унося в сумочке повышенное жалованье, Фэй думала: «Надо бы новый наряд купить, что ли, может, хоть взбодрюсь». Ее одолевала страшная апатия – возможно, из-за жары, но она не припоминала, чтобы жара когда-нибудь прежде так ее угнетала. «Просто хандрю немного, – сказала она себе. – После Рождества полегчает». Тут она поймала себя на том, что предстоящее Рождество кажется ей нелегким испытанием, и удивилась: «Да что это со мной?» Она попыталась найти в Рождестве что-то приятное, что можно предвкушать, – например, общество родителей Миры, а на само Рождество приедут еще Мирины брат и сестра с семьями, кто из Пенрита, кто из Курраджонга, родители Миры отчасти поэтому и выбрали для жизни на пенсии Голубые горы, чтобы быть поближе к внукам, ну да, сказала себе Фэй, чем больше, тем веселее. И еще чуточку воспряла духом от мысли о поездке на «Рыбе». И надо бы купить новое платье, надеть на Рождество. «Может, это меня подбодрит». Но времени хорошенько оглядеться и выбрать уже не было. «Ну и не стану, – решила она. – Приберегу деньги для распродаж. Синее с белым вполне сойдет. Всего-то прошлосезонное».
Фэй сама себя не узнавала: она отклонила все предложения на выходные (золотые часы позвали ее на свидание, но я-то знаю, ему одно только и надо, сказала она Мире, которая и сама пыталась вытащить ее на вечеринку) и собиралась решительно бездельничать. Останется дома, перестирает все, что надо постирать, уберется в квартире, вымоет голову и уложит волосы. Примется за «Женский еженедельник», а если дочитает его, может быть, возьмется за книжку. Книжку она несла с собой – одолжила у Лизы. Лиза читала ее в столовой, а Фэй спросила: хорошая? А Лиза сказала: да, потрясающая, я как раз дочитала, хотите, одолжу? Ну давай, сказала Фэй из вежливости, а как называется? «Анна Каренина», ответила Лиза, поднимая книгу, чтобы показать Фэй напечатанное на обложке название.