23
Патти никак не прокомментировала странные переговоры Лизы с Магдой, хотя именно такого рода инциденты обычно и пробуждали в ней сарказм, и Фэй не могла не отметить, что в то субботнее утро Патти, как правило разговорчивая, была сама не своя. Ей не нашлось что поведать ни о Фрэнке, ни о том, чем они собирались заняться в выходные, и это устраивало Фэй, поскольку ей тоже было нечем поделиться, так что обе они сегодня работали в атмосфере непривычной сдержанности. Патти не было дела до того, что там, возможно, скрывает Фэй, а Фэй и не задумывалась, что занимает мысли безмолвной Патти.
Утро милосердно выдалось чуть прохладнее, веял свежий ветерок, и даже теперь, когда Патти вышла с работы, солнце грело скорее ласково, чем угнетающе. Она заскочила в свой трамвай с легким сердцем: даже субботняя утренняя смена в «Дамских коктейльных» не до конца стерла те диковинные ощущения, что со вчерашнего вечера владели ее телом и помыслами. Однако к этому приятному, даже интригующему чувству легкой потери себя, перехода в иную стихию, примешивались дурные предчувствия и холодок страха.
Никогда еще Фрэнк не был с ней таким, как минувшей ночью, даже в медовый месяц он таким не был; никогда прежде Патти не испытывала этих странных ощущений, никогда прежде не сидела в трамвае, чувствуя, что ей дозволили приобщиться к некой тайне – до того редкостной, что даже слов не придумано, чтобы ее выразить, и никто и никогда прежде не упоминал о существовании этой тайны, даже не намекал на нее; до того редкостной, что, верно, во всем мире ею владеют лишь она, Патти, да Фрэнк. И мысль о том, что этой тайной владеют лишь они, пугала, ведь никогда прежде у них не было никаких своих тайн, отдельных, только на двоих, и эта тайна напрочь изменила отношения между ними.
Патти не формулировала всего этого себе так подробно, но на каком-то уровне, судя по всему, осознавала достаточно отчетливо, так что перспектива снова увидеть Фрэнка одновременно и пугала, и восторгала ее. Фрэнка, бодрого и деятельного, Фрэнка, проснувшегося от глубокого сна, которым он спал утром, когда Патти уходила на работу. Что-то он скажет, что сделает? Это будет их первая встреча в новом мире общей тайны. Пока Патти шагала от трамвая до дома, у нее даже немного кружилась голова от желания, спаянного со страхом, и, открывая дверь, она чувствовала, как громко стучит у нее сердце.
Дом был окутан тишиной, в тех обстоятельствах казавшейся почти сверхъестественной, и на один жуткий миг Патти почудилось, будто Фрэнк вот-вот выпрыгнет из какого-нибудь угла, точно монстр. Но где же он был в этот томительный, этот знаменательный миг? Не мог же он, в самом деле, просто взять и уйти, не мог же сейчас, в такой томительный и знаменательный миг, бросить ее, дать ей вернуться в пустой дом, дом, где его нет, не мог же оставить ее в одиночестве переживать это диковинное чувство, это одинокое владение их общей тайной? Ну уж вряд ли! Патти заглянула в спальню, там ее встретила лишь смятая постель.
Ошеломленная, потрясенная, она медленно прошла в кухню, оттуда – еще медленнее – по всему дому. Повсюду царила гнетущая тишина. Они остались наедине – она и дом. Патти вернулась в кухню и села там в недоуменном отупении – недавнее диковинное удовольствие постепенно улетучивалось, оставляя лишь страх, и, когда Фрэнк не вернулся к ужину, этот страх вспыхнул самой что ни на есть жуткой и яркой жизнью, порождая в воображении Патти жуткие и яркие образы. К тому времени, как она отправилась спать, ею владело тяжелое одурение, если не считать этих ярких и жутких образов, безудержно резвящихся в голове.
24
К тому времени, как Магда вернулась домой, синяя вода гавани потемнела: день увядал нежно и кротко, как полагается в этих широтах. Штефан предложил приготовить ей чай.
– Хорошо прогулялись? – спросил Руди, похоже вознамерившийся провести с ними вечер. – Пойдемте на концерт? В консерватории вечер камерной музыки.
– Все-то ты со своей культурой, – сказала Магда. – Мне больше хочется в кино. Не будем пока решать. Мне еще надо позвонить Лизиной матери и сказать, что ее дочь благополучно едет домой – прогулка завела нас дальше, чем мы собирались, она может волноваться.
Она прошла в спальню, где стоял телефон, и через несколько минут вернулась.
– До чего странно. Она, кажется, не знает имени собственного ребенка. Произносит его как «Лесли». Ну и диковинный выговор у этих австралийцев.
– Да, совсем не тот английский, который хотелось бы слышать от своих детей, – согласился Руди.
– Что сейчас самая насущная проблема, – сказал Штефан Магде. – Руди как раз поведал мне, что хочет жениться.
– Ну разумеется, – согласилась Магда, – почему бы и нет? Однако всему свое время. Покамест ты все еще в поисках девушки, не говоря уж о квартире.
– Сказать правду, – промолвил Руди, – я ищу девушку, пригодную для повышения на роль жены. Хочу поскорее жениться. Я устал от череды подружек. Хочется уже остепениться.
– Боюсь, среди наших друзей нет ни одной девушки подходящего возраста, и дочерей подходящего возраста ни у кого нет, – вздохнула Магда. – Кажется, тебе придется самому разбираться с этой проблемой, бог весть каким образом.
– Я не переборчив, – заверил Руди.
– Ну да, тебе только и надо-то, что красавицу, младше тридцати, причем высококультурную, если уж не богатую… чего там искать-то, легче легкого, – сказал Штефан.
– Ну разумеется, мне надо красавицу, – согласился Руди, – а вот возраст уже не так и важен. Культурная… ну, я слышал, есть в мире такое понятие…
– За кого ты нас принимаешь? – возмутился Штефан. – Само собой, мы страшно культурные, беженцы-то тем и знамениты, хотя слава эта иной раз сомнительна, это одно из наших самых презренных качеств.
– Вы меня не поняли! – сказал Руди. – Я не беженку ищу! Я решил жениться на австралийке.
– С ума сошел! – вскричала Магда. – Да на что ты ей сдался? Австралийке-то! Тем более культурной – они либо все замужем, либо разъехались.
– Разъехались? – спросил Руди. – А куда они уезжают?
– В Лондон, иногда в Париж или даже в Рим, – ответил Штефан. – Ты тут такую не найдешь, а если и найдешь, наверняка она копит на билет до Лондона. Уж поверь.
– Ну тогда, – сказал Руди, – возьму некультурную и сам окультурю. Мне только приятно будет.
– Пфа! – фыркнула Магда. – Оставь несчастную девушку в покое. Она счастлива, какая есть.
– Ты правда так думаешь, Магда? – спросил Руди. – Только честно. Ты когда-нибудь видела?..
– На самом-то деле нет, – ответила Магда. – Боюсь, ты прав. Ладно, значит, ты хочешь встретить некультурную австралийку – отлично, сделаешь ее счастливой, ну или хотя бы счастливее, чем была, а может, и культурнее. Все просто.
– Хорошую, крепкую, здоровую австралийку. Среди них бывают очень даже красивые, – сказал Руди. – Вы не обращали внимания? Вот чего бы я как раз и хотел.
Штефан засмеялся:
– Как ни странно, мы не знаем никого, подходящего под описание, вообще никого.
– Чистая правда, – согласилась Магда.
И тут вдруг ее пронзила внезапная мысль.
– А на самом-то деле, – сказала она, – вовсе и не правда. Я знаю одну такую. Ей около тридцати или чуть меньше, она не то чтобы раскрасавица, но не дурнушка, maquillage[38] у нее, разумеется, просто ужас что и никакого стиля, зато она крепкая и здоровая, насколько можно судить со стороны, и, как подумаешь, я не сказала бы, что она производит впечатление влюбленной женщины.
– Жажду с ней познакомиться, – заявил Руди. – Устрой это, пожалуйста.
– Посмотрим, – сказала Магда. – Не знаю, заслуживаешь ли ты ее. Посмотрим. А теперь… мы идем в кино или нет? Давайте решать.
И, пока за окном стремительно темнело, они принялись обсуждать доводы за и против доступных фильмов и концерта камерной музыки.
25
Когда Лиза наконец добралась домой, было уже почти шесть. Она ворвалась в заднюю дверь, вся еще сияя радостями этого дня, и обнаружила, что ее мама стоит у раковины и чистит картошку.
– Привет, мам! – воскликнула Лиза. – Смотри!
Она улыбнулась улыбкой кинозвезды и покрутилась на месте.
Мама смотрела на нее довольно хмуро.
– Да уж есть на что поглядеть! – промолвила она. – Да уж есть. А теперь, может, ты мне ответишь, что это ты творишь! Мне тут звонила эта твоя Магда, у которой ты была, миссис Зомби-что-то там, сказала, мол, ты едешь домой, а сама даже имени твоего толком не знает! Может, это акцент у нее такой занятный, но она пыталась внушить мне – мне! – что тебя зовут Лизой. Только представь! А ты приходишь так поздно… и очки твои где? Там оставила? И почему так поздно? Обещала вернуться в четыре. Прямо не знаю, что и думать!
Вся Лизина радость мгновенно куда-то улетучилась, и она, ссутулившись, осела на ближайший стул. Вытащила из сумочки очки, положила на кухонный стол и задумалась. А потом достала помаду и открыла. Помада была дорогая, в тяжелом золотистом тюбике, а цвет назывался «Поцелуй ангела». Лиза накрасила губы и протянула помаду маме:
– Мне Магда дала. Хочешь попробовать? Она и на вкус приятная.
Она сжала губы.
– И вот еще что дала, – добавила она, потянув за пояс. – Тебе нравится?
Мать смотрела на нее, утратив дар речи.
– Мам, прости, что я так поздно, – продолжила Лиза, – но мы пошли погулять, и получилось дольше, чем я думала. Мы рассматривали дома, а Магда рассказывала о Словении. Это откуда она родом. А потом мне пришлось идти вверх по Спит-роуд, а трамвай не приходил целую вечность. Мне очень жаль, правда.
– Не знаю, что и думать, Лесли, – покачала головой мама. – Никогда тебя такой не видела. Не знаю, что и думать.
– Да тут думать не о чем, – сказала Лиза. – Но, мам, мне бы хотелось, чтобы ты тоже называла меня Лизой. Они так меня зовут в «Гудсе». Я сказала им, что меня так зовут. Там теперь так во всех бумагах написано… и вообще.