ля шла.
– А меня предупредить ты, разумеется, даже и не подумал, – промолвила Патти. – Я же всего-навсего твоя жена. Я же волноваться не стану, с чего бы мне? Не буду мучиться, гадая, не случилось ли чего. Мне ведь не придется за тебя объясняться с «Вонда Тайлс», я не буду две недели тут болеть с расстройства. И это не ко мне ты потом так заявишься прямиком в «Гудс» – не знаю, как я теперь им на глаза-то покажусь. Ума не приложу, с какой стати ты вообще вернулся. Рубашки чистые закончились? Стирай теперь свои распроклятые рубашки сам, с меня хватит!
И она, разразившись слезами, выбежала в спальню.
Фрэнк побрел за ней и остановился в дверях, не зная, что делать. Патти лежала на кровати ничком и плакала, уткнувшись головой в подушку. Наконец он подошел к ней, тяжело опустился на краешек кровати и тронул жену за плечо:
– Прости. Мне как-то в голову не пришло.
– Тогда ты просто болван! – вскричала Патти. – Эгоистичный болван!
– Пожалуй, ты права, – согласился Фрэнк. – Я вел себя как болван.
Он немножко поразмыслил обо всем этом.
– Зря я так, – сказал он. – Просто голова была всяким другим забита.
– Чем, например? – спросила Патти.
– Ну, не знаю. Просто подумал… ну… после той ночи… сама знаешь… подумал, ты меня больше и видеть не захочешь. Ну, какое-то время.
– Ах, ты подумал! – вскричала Патти. – Подумал ты, да? Врешь ты все! Это ты сам меня видеть не хотел, вот это больше похоже на правду!
И стоило ей это сказать, она тут же поняла: все так и есть, а ведь она не то чтобы не знала, а даже не подозревала ничего подобного, ей это пришло в голову только сейчас, когда Фрэнк так сказал. Фрэнк уставился в пол, и Патти различила у него на лице стыд и растерянность. На Патти накатила не нежность, не сочувствие, а что-то вроде обреченного смирения. Боже, боже, а ведь ее мама права: мужчины что дети малые, сами себя не понимают и не в состоянии понять.
Фрэнк вдруг посмотрел на нее:
– Я исправлюсь. Я все заглажу, слово даю.
– Ах, в самом деле, – сказала Патти. – Посмотрим-посмотрим.
И вдруг будущее впервые за многие годы показалось ей интересным. Она села.
– Ужасно проголодалась, – заявила она. – Можешь сгонять на угол и купить нам рыбы с картошкой? А я пока позвоню маме, она тоже из-за тебя испереживалась. И поторапливайся – я умираю с голоду!
49
– Ей-богу, Джой, не вижу ничего смешного. Патти, должно быть…
– Дон, ради всего святого, чего тут не видеть? Да я много лет ничего смешнее не слышала! Фрэнк уматывает от нее без единого слова, а через несколько недель заваливается прямо в отдел коктейльных платьев в «Гудсе», потому что, видите ли, ключ от двери потерял, – бесценно!
– Джой, не превращай это все в комедию. Случись такое с тобой, небось не смеялась бы. Ты совершенно не думаешь, каково это все для Патти.
– Ну и дура она. Ну, может, хоть впредь будет знать. Ей давно пора поумнеть. Я бы его обратно не приняла ни за какие деньги!
– Ты не Патти, сколько можно тебе повторять. Кстати, вспомнила! Как она тебе показалась в воскресенье? Не больной? Ну то есть как-то это на нее не похоже – в обмороки грохаться. И говорит еще, что сегодня на работу не пойдет, ей нездоровится. Пойдет к доктору. Мне что-то это не нравится.
– Да все с ней в порядке, совершенно обычная была в воскресенье, ничего такого не говорила, ничего не делала, сидела себе на пляже. Ладно уж, теперь, как Фрэнк вернулся, повеселеет, ха-ха-ха.
– Ну, может, ей и правда стоит передохнуть – взять больничный, отсидеться немного. Ей нелегко пришлось, надо бы дух перевести. Ты только придержи язык, когда будешь с ней разговаривать, а? У нее нет твоего чувства юмора.
– Это уже ее проблема. Может, хоть какой урок извлечет. Если она так и собирается оставаться с Фрэнком, ей только на пользу. О господи, вот история! Ключа у него не было! Да если бы ему только ключа не хватало!
– Джой, честное слово, – сказала Дон. – Ты невыносима!
Мисс Картрайт стремительно пролетела по «Дамским коктейльным» и, окинув опытным взором остатки уцененных товаров на вешалках, поманила к себе Лизу.
– Миссис Уильямс только что звонила, – сообщила она. – Вчера она была у врача и, похоже, остаток недели проведет на больничном. Как ты знаешь, предполагалось, что это твоя последняя неделя с нами, но ты бы нам крайне помогла, если бы вышла на следующей неделе подстраховать миссис Уильямс, потому что, хотя распродажа, слава богу, заканчивается на этой неделе, на следующей в продажу поступают новые товары и работы тоже будет очень много. Трудиться придется как каторжной. Готова?
– Бог ты мой, – обрадовалась Лиза. – Конечно!
– Вот и замечательно, – сказала мисс Картрайт. – Значит, договорились. Я тоже буду помогать, если у вас рук не хватит. Пойду поговорю с мисс Джейкобс, чтобы мы все знали, что у нас тут и как.
Она унеслась прочь. Не в силах дождаться перерыва на ланч, Лиза метнулась через ковер и ворвалась в залитую розовым светом пещерку Магды.
– Магда! – напряженным шепотом позвала она. – Оно еще здесь?
Магда мгновенно поняла, о чем речь:
– Да. Еще здесь.
– Оно продано! – воскликнула Лиза.
– Великолепно, – сказала Магда. – Я его для тебя отложу.
Во время ланча Лиза переоделась и снова вернулась туда.
– Ах, мадемуазель Майлз, – просияла Магда. – Пришли забрать ваше платье? Оно ждет – вам завернуть или желаете снова примерить?
– Ох, Магда, мне так стыдно – я не могу его забрать сегодня, у меня с собой денег нет. И вся сумма будет только на следующей неделе, понимаете, я на следующей неделе тоже работаю, прикрываю Патти Уильямс, пока она больна.
– А, – сказала Магда. – Понятно. Что ж, обычно мы так не делаем, но для столь выдающейся покупательницы я сделаю исключение. Спрячу его до следующей недели в шкаф для вещей на подгонку по фигуре. Ах да, кстати. – Она сняла Лизетту, эту шелестящую белым в красную крапинку фантазию о юном девичестве, с обитых мягкой тканью плечиков и встряхнула, так что оборки и юбки заколыхались. – Сегодня с утра сюда снова заходила мисс Картрайт. Все белые платья, это и два других, были еще немного уценены. Со скидкой для персонала Лизетта теперь стоит ровно тридцать пять гиней. Отдаем практически даром.
– О-о-о! Просто чудесно!
Лиза мысленно подсчитала в голове содержимое своей копилки: после покупки Лизетты там даже немного останется.
50
– Яноши? – спросила Мира. – А как пишется?
Фэй объяснила.
– Ну-у… к такому надо немного привыкнуть. Но он бы, знаешь, мог поменять фамилию. У них многие меняют.
– Руди не станет, – заверила Фэй. – Он говорит, если в тебе есть что-то необычное, выставляй напоказ.
– Вот как? – сказала Мира. – Что ж, наверное, тоже способ. Особенно если у тебя шкура толстая.
Фэй ощетинилась:
– Руди – самый чувствительный человек, какого я только знаю!
– Ладно, ладно, злиться-то зачем, – сказала Мира. – Я ничего обидного в виду не имела. Просто подумала…
Она осеклась и уставилась куда-то поверх правого плеча Фэй.
Они пили кофе со льдом «У Репина», а потом Фэй собиралась на свидание с Руди, а Мира – в свой клуб. Что Мира подумала? Это было бы трудно высказать и еще труднее сформулировать. Мира была в состоянии пусть умеренного, но шока, иначе не скажешь. Фэй! Напрочь потеряла голову из-за какого-то венгерского беженца с непроизносимой фамилией, которого Мира еще не встречала лично и насчет мотивов которого испытывала самые мрачные подозрения. Что ему надо на самом деле? Вся эта история кончится слезами, к гадалке не ходи. И единственной преградой между Фэй и жуткой катастрофой была она, Мира. Но как спасти дурочку, если она ни слова худого об этом Руди Яноши и слышать не желает – напрочь ослеплена? «О боже, дай мне силы, – думала Мира. – Что я могу?»
– Так что ты думаешь? – спросила Фэй.
– Ой, ну не знаю, – ответила Мира. – Просто… ну, вы же знакомы совсем недавно, по сути, ты вообще толком ничего о нем не знаешь, очень не хочется, чтобы ты потом страдала.
– Лучше пусть я буду страдать из-за Руди, чем из-за таких типов, с кем я водила знакомство прежде.
Мира собралась было обидеться, потому что она-то как раз с такими общалась и до сих пор. Но она была девушка честная и видела, в чем Фэй права, даже когда не намеревалась уступать.
– С австралийцем ты, по крайней мере, знаешь что и как, – фыркнула она.
– Может быть, – согласилась Фэй, – но это не очень-то здорово, если именно так тебе уже не нужно, а нужно как-то иначе. С европейцем, по крайней мере, хоть что-то новое.
– А вдруг это опасно? И ты потом будешь страдать.
Они ходили по кругу – совершенно безнадежный разговор. Но что стряслось с Фэй за какие-то короткие десять дней?
– Ну да, может, – сказала она. – И это может быть опасно. Но жизнь вообще полна опасностей.
Бог ты мой! «Жизнь вообще полна опасностей». Где она этого набралась?
– Слышала бы ты, какие истории рассказывает Руди. Тогда бы знала. Мы тут живем в коконе. Вот что он говорит. Сами не знаем, как нам повезло.
– Зато он, верно, знает, – заметила Мира.
– О да, – согласилась Фэй. – Он знает, как ему повезло, постоянно это повторяет.
Мира вдруг ощутила свою полнейшую беспомощность и прекратила борьбу.
– Ты его любишь?
– Да, – сказала Фэй. – Кажется, да.
Она улыбнулась. До сих пор она не осмеливалась признаться в этом даже себе самой, и произнести это вслух было все равно что распахнуть тяжелые ворота залитого солнцем сада, в котором она теперь могла бродить сколько угодно.
– Только не говори никому, – взмолилась она. – Это наш секрет, хорошо? Потому что ты моя лучшая подруга.
– Конечно, Фэй, – сказала Мира.
«Ох, господи, – думала она, – надеюсь, у маленькой дурочки все получится. До сих пор-то ей совсем не везло. Ну пожалуйста, пусть этот наконец окажется тем, что надо, пусть даже и европеец». И она крепко-крепко скрестила пальцы на руке с той стороны, где Фэй не было видно.