51
Сегодня с утра настал черед Лизы чувствовать себя совершенно больной, потому что вечером ей предстояло узнать, насколько хорошо или насколько плохо она сдала экзамены на выпускной аттестат. Ей предстояло выдержать целый рабочий день в «Гудсе», а потом протянуть еще несколько часов – она собиралась сходить в кино, – и только потом настанет пора идти к «Геральду» или «Телеграфу» и выяснять худшее. Живот ей начало скручивать уже с самого утра.
– Совершенно не могу есть, – сказала она маме, и та в кои-то веки не настаивала.
Как только мистер Майлз в тот день, уже ближе к вечеру, явился на свое рабочее место в наборочном цеху, к нему подошел один из сослуживцев.
– Привет, Эд, – сказал он. – У тебя ж, кажется, дочка только что сдавала выпускные? Там как раз кончили набирать результаты. Сходи посмотри. Чтоб бедная девочка не мучилась лишнего.
Эд Майлз был тем еще брюзгой.
– Не, – отмахнулся он. – Пущай понервничает. Сама захотела сдавать на аттестат. Я ей говорил, напрасная трата времени, но они с матерью и слушать ничего не хотели. Нет у меня времени результаты рассматривать, надо работу работать.
– Да ладно тебе, – сказал сослуживец. – Не вредничай. Сегодня для нее важный день. В какой там она у тебя школе?
Мистер Майлз ворчливо ответил в какой. Через пять минут сослуживец вернулся с обрывком бумаги в руке.
– Эй, Эд, – сказал он. – Ее же Лесли зовут? Верно. Ты только послушай.
И он зачитал результаты – настолько впечатляющие, что даже мистеру Майлзу это было совершенно понятно. Наступила краткая пауза, во время которой мистер Майлз продолжал демонстративно работать. Наконец он нарушил молчание.
– Неплохо вроде, да? – сказал он. – Спасибо.
– Тьфу ты, Эд! Ну и выдержка у тебя. Это чертовски здорово, вот что. Тебе впору до потолка прыгать.
– Вот уж не стану, – отрезал мистер Майлз. – У меня работы полно, ей и займусь.
– Ну ты даешь, – сказал сослуживец.
Он ушел и щедро поделился с остальной командой новостью о равнодушии мистера Майлза перед лицом ослепительных достижений его дочери.
Пришел ночной редактор и тоже направился к мистеру Майлзу.
– Слышал, твоя дочка отличилась на экзаменах, – сказал он. – Поздравляю! Прекрасная новость! Пойдет теперь, верно, в университет на следующий семестр? Есть чем гордиться.
– Ну вот уж не знаю, не знаю, – пробурчал мистер Майлз. – Не знаю я насчет университета.
– Да как иначе-то! – вскричал ночной редактор. – Нельзя же пропадать таким мозгам! Ей там будет прекрасно. И передай ей: если захочет на практику, пусть приходит к нам. Отличие первой степени по английскому – она, верно, здорово пишет. Да, университет – это вещь, мои оба там, радуются жизни на всю катушку. Так ей и передай от меня – в ее возрасте это самый лучший вариант из всех возможных.
И пошел себе дальше. Под конец мистера Майлза настолько допекла череда сослуживцев, спешащих пожать ему руку и поздравить, что он решил оправдать их несносные ожидания и отправился звонить домой. Дочери, разумеется, там не оказалось, так что он поговорил с женой.
– Просто решил, стоит тебе сказать результаты Лесли, если тебе вдруг интересно. А то они тут у меня есть.
И он зачитал их вслух. Она ахнула и разразилась слезами.
– Сегодня счастливейший день моей жизни, – сказала она. – Можешь вернуться домой пораньше? Она скоро придет.
– Не могу. Завтра увидимся. Мне пора.
И повесил трубку.
Лиза думала, не позвонить ли маме, но у ближайших телефонов с той же целью выстроилось столько других выпускников, что она решила: быстрее домой добраться. Тут она увидела нескольких других девочек из своей школы, и они все с минуту прыгали и обнимались, а потом поскакали по улице к Виньярду, бессвязно щебеча о своем будущем, которое к тому моменту, как они добрались до вокзала, стало просто фантастическим: университетская жизнь уже, считай что, началась.
Когда Лиза открыла дверь, миссис Майлз бросилась навстречу.
– Мама! – вскричала Лиза. Глаза у нее сверкали.
– Знаю… знаю… – сказала миссис Майлз. – Твой отец звонил.
– Вот это да, – поразилась Лиза. – Что он сказал?
– Ничего особого. Но нельзя же ожидать сразу всего. Он сам потрясен, иначе бы не звонил. Дай ему слегка помариноваться. Завтра увидитесь. Ты на него не дави, пусть привыкнет к этой мысли. Ох, Лесли. Сегодня счастливейший день моей жизни!
– И моей, – сказала Лиза. – До сих пор.
Они засмеялись и обнялись, а потом заплакали, а потом сплясали в обнимку, а потом миссис Майлз приготовила горячий шоколад «Майло», потому что Лизе надо было завтра рано вставать и идти на работу, вне зависимости от результатов экзаменов, а куда ж работать, не выспавшись как следует, верно?
52
Патти рухнула на разобранную кровать и вытянулась в полном изнеможении. Вот уже шестое утро подряд она просыпалась от дурноты, а вскоре вынуждена была стремглав мчаться в ванную комнату, где ее рвало. Кроме того, у нее была уже двухнедельная задержка. Однако напрашивающаяся сама собой вероятность была слишком уж неожиданной и ввиду последних событий совершенно не ко времени. Тут надо было все очень серьезно взвесить. Но, думала Патти, было бы очень жизненно, если бы это случилось именно теперь, когда Фрэнк… Ох, Фрэнк. Да вот и он.
Он смущенно топтался в дверях. Со дня своего возвращения он вообще ходил вокруг нее на цыпочках с испуганно-настороженным видом и, по мнению Патти, мог ходить так и впредь. В отношении «Вонда Тайлс» его самоволка была должным образом прикрыта, и он снова вернулся на работу после несуществующей болезни с внушительным латинским названием.
– Тебе чертовски повезло, – сказала Патти. – Другой доктор запросто оставил бы тебя самого разбираться с последствиями.
– Знаю. Не думай, что я не ценю.
– Тогда постарайся это хоть как-то проявлять, – сказала Патти.
Она все закручивала гайки и пока останавливаться не собиралась.
– Ты как, ничего? – спросил Фрэнк.
– Нет, – ответила она, – чувствую себя препаршиво.
И так оно и было.
– Хочешь чашечку чая?
– Да. Неси сюда. Совершенно нет сил вставать. Не слишком крепкий. И с сахаром.
Она лежала, глядя в потолок. Через некоторое время Фрэнк вернулся с подносом, и это зрелище чуть не растопило ее суровое сердце. Бедняга и правда старался. Отыскал салфетку, поставил на нее чайничек, молочник и кусковой сахар в – как он только нашел? – парной с молочником сахарнице. Да еще извлек из глубин ящика со столовыми приборами щипчики для сахара. Воплощение аристократического чаепития минувших дней. Ох боже ты мой! Патти приподнялась.
– Очень мило, – сказала она. – К такому я могу и привыкнуть.
Она села и отпила чаю.
– Когда ты была у врача, – начал Фрэнк, – ты ему сказала про утреннюю тошноту?
– Может, и сказала, – ответила Патти. – Это уж наше с ним дело, понял?
На самом деле она не обсуждала эту тему с врачом, которого без труда уговорила дать ей больничный на несколько дней в силу постигших ее недавно жестоких испытаний, которые она так отважно перенесла.
– Ну ладно, – согласился Фрэнк, – но что он сказал?
– Не твое дело, – заявила Патти.
– А вот и мое! – вскричал вдруг Фрэнк, вскочив на ноги и едва не опрокинув поднос. – Еще как мое! Я тут тоже живу! Муж я тебе или не муж? Ты покамест меня из дома не выставила. Я знаю, что мне грош цена. Знаю, что болван… ну, не слишком умен. В жизни ни одного захудалого экзамена не сдал. Тебе-то хорошо, ты в приличной семье росла. Ты не знаешь, каково иным из нас приходилось. Я со всех сил стараюсь, даже если получается не ахти. Но вот что я знаю точно. Я сказал, что заглажу вину перед тобой, и заглажу, но я должен знать, что происходит. Тебя выворачивает каждое утро, как я вернулся. Ты беременна?
Патти потрясенно отставила чашку. Это была самая длинная речь из всех, какие когда-либо произносил Фрэнк, до Патти еще даже не все толком дошло. Но теперь, когда слово было произнесено вслух, идея обрела форму, на Патти вдруг накатили застенчивость и робость и в то же время бьющая через край радость. Потому что это было и в самом деле возможно, пусть даже и не ко времени. В ней вдруг воскресли воспоминания о той ночи, той оргии, что предшествовала эскападе Фрэнка. Патти вдруг ощутила, что тайный мир, в который они вместе вступили тогда, возможно, не потерян для них окончательно, не забыт навеки. Она взглянула Фрэнку в лицо и уловила в его глазах мольбу и потрясенную зачарованность, каких никогда не наблюдала у него прежде и каких уж точно никогда до сих пор в нем не возбуждала: она вдруг поняла, что он тоже помнит ту ночь, вспоминает, пусть не признаваясь открыто и честно, царство невыразимой и невообразимой близости, в которое они попали более или менее случайно и непривычность которого столь напугала Фрэнка, что он немедленно обратился в бегство.
Фрэнк подошел к ней и снова опустился на край кровати:
– Пожалуйста, ответь. Я должен знать, я имею право знать, правда?
– Да, – согласилась Патти. – Наверное, имеешь. Дело в том, что я сама еще не уверена. Может, да, а может, и нет. И еще слишком рано, чтобы знать наверняка, вот это точно. Если все так и продолжится, через несколько недель я схожу к доктору, тогда и узнаем. Вот и все, что я пока могу сказать.
Фрэнк ничего не ответил, и Патти вдруг увидела у него в глазах слезы. Она тоже сидела молча, но через некоторое время коснулась его руки.
– Пока это наша тайна, ладно? – проговорила она. – Никому ни слова.
– Заметано, – хриплым голосом сказал Фрэнк.
Она взяла чашку и поставила ее на поднос, а поднос на пол. Фрэнк лег рядом и принялся ласкать ее, и перед ними вдруг вновь открылся вход в то сокровенное, невыразимое и непредставимое царство.
53
Магда сидела в засаде у входа в гардеробную для персонала.
– Лиза! – вскричала она. – Надеюсь, тебя зовут еще и Лесли, как твоя матушка называла тебя по телефону. Дружок мой, какой наисчастливейший день! – Она пылко расцеловала девочку в обе щеки и взяла за руки, светясь от радости. – Теперь твое будущее сияет, точно солнце над головой! – воскликнула она.