– Только что школу закончила, да, Лиза? – спросила она. – Промежуточные экзамены написала, да? И как, успешно?
– Выпускные[14], – поправила Лиза.
– Вот это да! – сказала Патти обескураженно и чуть ли не с ужасом в голосе. – Выпускные. Вот это да. Я думала, тебе лет пятнадцать, не больше. Выпускные! – Она уставилась на вундеркинда с недоверием и страхом. – Учительницей быть хочешь небось, да?
– Ой нет, это вряд ли, – сказала Лиза. И добавила, полагая, что обязана честно отчитаться: – Я собираюсь стать поэтом. Наверное…
Она неловко умолкла, заметив катастрофический эффект своей откровенности.
– Поэтом! – воскликнула Патти. – Господи Иисусе, поэтом! – Она повернулась к Фэй, накалывавшей на спицу квитанцию: – Ты это слышала? Лиза намерена стать поэтом!
И злобно улыбнулась.
– Нет-нет, – растерянно поправилась девочка, – я имела в виду, что хотела бы хоть попытаться стать поэтом. Или, – добавила она, надеясь чуть снизить накал изумления Патти, – может, актрисой.
– Актрисой! – вскричала Патти. – Актрисой!
Лиза мгновенно поняла, что лишь усугубила свою первоначальную оплошность и стала мишенью уже откровенных насмешек – тощенькая, с детским личиком, в черном мешковатом платье и некрасивых практичных очках, она являла собой зрелище до того далекое от представлений этих двух женщин об актрисах, что обе они уже покатывались со смеху. Лиза беспомощно стояла перед ними. По лицу ее начал разливаться румянец, она чуть не плакала.
Фэй первой взяла себя в руки; у нее хотя бы имелись воспоминания о собственных попытках попасть на сцену, они-то и притушили желание зубоскалить.
– В театр пробиться трудно, – сказала она добродушно. – Надо иметь знакомства. У тебя они есть?
– Нет, – призналась Лиза тоненьким голосом.
Но в следующую секунду на нее снизошло внезапное и блистательное озарение.
– Пока нет, – добавила она.
Мисс Джейкобс, стоявшая в нескольких ярдах от них и выписывавшая талоны на подшив платьев, слышала этот разговор, хотя виду не подавала. Но теперь решительно вмешалась.
– Вот именно, – заявила она. – Она еще совсем мала. И – пока! – никого не знает.
Мисс Джейкобс развернулась спиной к порожденному ее вмешательством ошеломленному молчанию и медленно прошествовала к ближайшей длинной стойке с платьями, которым предполагалось висеть по размерам.
– Кажется, тут часть платьев перепуталась, – сказала она Лизе. – Ты не могла бы их просмотреть и развесить правильно? Вот умница.
Рассматривая размеры на ярлычках коктейльных платьев (XSSW, SSW, SW, W, OW – правда, у этой модели было всего два платья размера OW) и, когда требовалось, перевешивая их в нужном порядке, Лиза обратилась к своему обычному vade mecum[15] на час испытания. «Тигр, о тигр, светло горящий, – молча декламировала она сама себе, – в глубине полночной чащи» – и как раз дошла до «сердца первый грозный стук», как ее прервала покупательница, которой Лиза до этой минуты даже не замечала. В руках покупательница держала черно-малиновое платье-футляр.
– У вас есть такое же размера W? – спросила она. – А то я тут вижу только SSW.
– Одну минуту, – сказала Лиза. – Я уточню на складе. – И добавила, как учила Патти: – Прошу прощения, что заставляю ждать.
«Неужели та же сила, та же мощная ладонь и ягненка сотворила, и тебя, лесной огонь?»
Тигр вошел в жизнь Лизы три года назад, когда она, в ту пору всего-навсего Лесли, начинала десятый класс. Худенькая, одинокая, странненькая, безучастная, почти не замечаемая учителями, не слишком преуспевающая в учебе, она сидела на задней парте, а на переменах сливалась со стенами и забивалась в углы. Единственными ее приятельницами были две другие такие же отщепенки: очень толстая девочка и девочка с экземой – девочки, для которых, казалось, было сделано все, что только можно, но ничего реально помогающего, девочки, вынужденные искать дорогу в лабиринте в меру своих способностей.
Как с этой задачей справились толстая девочка и девочка с экземой, история умалчивает; для Лизы же путеводная нить отыскалась на страницах сборника стихов, однажды свалившегося ей в руки в школьной библиотеке – книга в буквальном смысле упала с полки, когда Лиза искала что-то совершенно другое, и поскольку при падении томик открылся, взгляд Лизы невольно выхватил на правой странице словосочетание «тигр, светло горящий». Дальнейшее было уже чистейшей неизбежностью, ибо ни один в меру любопытный четырнадцатилетний подросток, увидев столь загадочную и манящую фразу, не удержится от дальнейших изысканий, и стоило Лизе подобрать книгу, под ногами у нее разверзлись бездны поэзии. Скоро она уже знала стихотворение наизусть и следующие несколько недель непрестанно размышляла о том, в чем его смысл и как этот смысл воплощен, и, когда через пару месяцев ее классу задали выбрать любое, совершенно любое английское стихотворение и написать по нему сочинение, Лиза поняла, что может многое сказать о крохотном шедевре Блейка, и охотно о нем высказалась.
После этого сочинения учительница английского поинтересовалась, не пересесть ли Лизе поближе к доске: возможно, при ее зрении не стоит сидеть так далеко. Лизу пересадили на вторую парту, чтобы она и дальше продолжала в том же духе. Ибо мисс Фиппс уже почуяла кровь.
– Готовый материал для отличия первой степени, – сказала она в учительской. – Вот уж не знала, что в ней это есть. Первой степени, без вопросов.
А поскольку главнейшей целью любого школьного учителя является получить столько выпускников с отличием первой степени, сколько в силах человеческих, Лиза, сама того не зная, попала на заметку. Как оно обычно и бывает, внимание и поощрение (довольно-таки скромное), которые она получала впервые в жизни, сказались на ее успехах в целом, и она заметно подтянулась по всем предметам. К последнему году учебы она заняла почетное место в рядах хорошистов – учеников, добивающихся результатов пусть и не выдающихся, но приличных и почти наверняка получающих государственную стипендию.
Заполнить заявление на стипендию оказалось для Лизы делом не таким уж простым.
– Ну прямо-таки не знаю, Лесли, – сказала ей мама. – Не уверена я насчет университета. Подождем, что отец скажет. Все равно подписывать-то ему.
Они умудрились загнать его в угол, когда он как раз собирался уходить на работу.
– Моя дочь к этой выгребной яме и близко не подойдет, – отрезал он. – И это мое последнее слово.
К концу следующей недели он согласился подписать заявление на том условии, что если даже каким-то совершенно непредставимым и случайным образом его дочь эту стипендию получит, то о том, что она ее примет, и речи идти не может.
– Это на самом деле для школы, – сказала миссис Майлз. – Они там хотят, чтобы она подалась. Это им для показателей нужно.
– Ну да, конечно, – сказал мистер Майлз, наборщик. – Я-то с самого начала не хотел ее в эту школу отдавать. Сплошные снобы, только и умеют, что носы задирать.
Он решительно не одобрял, что учебное заведение, о котором шла речь, государственная старшая школа, принимало только детей определенного уровня. Восторг миссис Майлз, что ее Лесли в возрасте одиннадцати лет попала в число этих избранных, был одной из многих радостей родительства, которые она, к прискорбию, не могла разделить со своим соавтором. В копилку миссис Майлз уже легло пять лет тихих вечеров, когда Лесли за кухонным столом не поднимала головы от все усложняющихся домашних заданий, в то время как ее матушка сидела в тростниковом кресле с шитьем или вязанием, а то и очередным выпуском «Женского еженедельника», втайне сияя от гордости. Ее девочка получает образование!
8
К концу первой недели в роли (временной) продавщицы «Гудса» Лиза словно бы отощала еще сильнее, а черное форменное платье болталось на ней, словно было велико уже не на размер, а на все два. Силы небесные, подумала мисс Картрайт, проходя мимо отдела коктейльных платьев, да ребенок же явно голодает, это просто неприлично.
– Ты ходила на ланч? – спросила она Лизу позже днем.
– Да, да, спасибо.
– Ты уж смотри, ешь как следует, – сурово велела мисс Картрайт. – Чтобы силы были тут работать, надо много есть. Именно поэтому, знаешь ли, мы и спонсируем столовую для сотрудников – чтобы вы все хорошо питались. Так что, Лиза, будь добра, каждый день на ланче наедайся как следует.
– Да-да, конечно, – ответила та.
– Лесли, – сказала ей мама. – Мне очень не хочется, чтобы ты ела в этой столовой без крайней необходимости. Наверняка это все не очень-то полезно: не знаешь, где еду хранили, кто ее трогал. И уж точно там все несвежее. Лучше я буду тебе сэндвичи делать, бери с собой.
Дочка не возражала – хотя ей нравились столовские разноцветные салаты и дрожащее желе с крошечными розетками взбитых сливок, сама столовая и тамошние завсегдатаи вгоняли ее в тоску, причем отнюдь не поэтического свойства. К концу первой недели она выработала распорядок: взбежав по пожарной лестнице к служебной гардеробной, она переодевалась там в свое и, прихватив книжку и сэндвичи, стремглав мчалась вниз, проносилась, лавируя между автомобилями, трамваями и такси, по Маркет-стрит и через Элизабет-стрит и успевала провести сорок пять минут в объятиях приветливой зелени Гайд-парка.
Погода тем временем сделалась невыносимо, безжалостно жаркой, и Лиза обнаружила, что, усевшись на ту сторону фонтана Арчибальда, в которую сегодня дует ветер, можно слегка охладиться под долетающими брызгами. Сидя там, набив живот заботливо приготовленными мамой сытными сэндвичами с мясом или сыром и безоглядно погрузившись в повесть о страданиях А. Карениной, которую Лиза уже почти дочитала, она возносилась к высотам восхитительного блаженства, в немалой степени обусловленного чистой новизной возможности побыть в неизведанном доселе счастливом одиночестве.
Она как раз сидела так в пятницу первой недели на новой работе, и блузка у нее вся промокла, а до необходимости бежать обратно и переодеваться в черное оставалось всего несколько минут, как проходившая мимо Магда узнала девочку, которую видела из-под зловещих сводов «Модельных платьев», и окликнула ее: