й воды разжег костер – для тепла и уюта, готовить все равно не собирался.
Едва развязав суму, услышал шаги, и через мгновение из полумрака выступил человек: высокий, но сгорбленный, в простой одежде, и с длинным, толстым посохом.
– Мир тебе, странник, – сказал он, и Эрвину показалось, что глаза незнакомца полыхнули голубым.
Неужели маг? Вечный да защитит того, кто в него верует!
– И вам мир, господин, – проговорил послушник. – Разделите со мной трапезу?
– Конечно, – человек с посохом вступил в круг света от костра, и стало ясно, что это не маг: тот не будет «щеголять» с дырами на коленях, никогда не подпояшется веревкой и не наденет лаптей.
– Тогда присоединяйтесь, во имя Вечного, – Эрвин разложил на чистой тряпице вареные яйца, ломти солонины и хлеба, поставил флягу с водой. – Простите меня, господин, но перед трапезой я должен помолиться.
Поднимаясь, заметил, что тень незнакомца как-то странно движется, но решил, что виной всему пляшущее пламя костра. Вернувшись к пламени, обнаружил рядом со своей снедью большой кусок сыра и две вяленых рыбины.
– Приступим же, – сказал человек с посохом.
Но сам он ничего не съел, все сидел неподвижно, смотрел юноше в лицо, и время от времени морщился. А когда тот покончил с едой, глаза незнакомца вновь замерцали голубым и, наклонившись вперед, он спросил:
– Вижу я, что ты, юноша, ведаешь многое?
– Грех хвастаться познаниями, – ответил Эрвин, пытаясь понять, с кем свела его судьба: на бродячего певца не похож, на нищего тоже, может быть, служитель Сияющего Орла?
– Почему же? – брови незнакомца поднялись. – Знания – это единственное на самом деле, что имеет цену. Вот, смотри, не дивно ли то, что земля сия не имеет формы естественной? Дивно. Но еще более чудно то, что она дает кров мириадам живых существ.
– Что значит, «эта земля»? Неужели их много?
У юноши мелькнула мысль, что Вечный свел его с безумцем – вряд ли находящийся в здравом рассудке будет утверждать подобные нелепости, ведь ясно, что мир сотворен в единственном экземпляре, и других быть не может, и все это подробно описано в Книге Первого Грехопадения.
– Скажи мне, во что ты веруешь? – спросил незнакомец.
Эрвин вроде бы не хотел отвечать, а в следующий момент обнаружил, что говорит, излагая основы учения Вечности, а человек с посохом внимательно слушает, в глазах его горят крошечные синие огоньки.
Они просидели до глубокой ночи, так что пришлось несколько раз подбрасывать в костер дров. Юноша поведал об обители, о царящем там распорядке, о Священной Истории, и о том, чем занимаются монахи, вспомнил книги из библиотеки, прочитанные в последнее время.
Лицо его собеседника становилось все более и более довольным.
– Очень хорошо, – сказал он, когда Эрвин, наконец, замолчал. – Ты можешь задать вопрос.
– О чем? – юноша с трудом удерживался от зевка, целый день провел на ногах, и хотел спать.
– О чем хочешь, – человек с посохом не улыбался, он не шутил, похоже и вправду считал, что знает обо всем на свете.
– Помилуй Вечный, что-то ничего не приходит в голову… уаууу, – тут Эрвин все же не удержался. – С вашего позволения, господин, я лягу, а то устал, а завтра опять в дорогу.
– Ах да, я совсем забыл, с кем разговариваю, – незнакомец улыбнулся.
Юноша устроился рядом с прогоревшим костром, и уснул мгновенно, а когда утром открыл глаза, обнаружил, что над озером клубится беловато-желтый, точно слоновая кость, туман, а рядом никого нет.
Незнакомец с посохом исчез, не оставив даже следов.
Место, где дорога повернула, Эрвин чуть не пропустил, сообразил, что восходящее солнце светит не спереди, а греет левую щеку.
Возвратился, и вступил на узкую тропинку, которой мало кто пользовался помимо последователей Вечного. Та запетляла между холмов, затем потянулись угрюмые пустоши, заваленные каменными глыбами, огромными, как головы великанов.
Юноша шел и молился, и милостивый бог хранил его.
Вот только избавить от воспоминаний о Корделии не мог…
За дни в пути ни одно живое существо крупнее зайца не встретилось, хотя в этих ненаселенных местах, если верить жителям Фавилы, водились разные опасные твари, чуть ли даже не призраки. Никто не вышел к его костру, не попытался сожрать или похитить душу, пока послушник спал.
Затем впереди показались холмы, а за ними – настоящие горы, не такие внушительные, как те, среди которых стоял монастырь, без снежных шапок на вершинах и остроконечных скал. Но все равно у юноши стало легче на душе – по всем признакам, ему осталось идти не так много.
Обитель Света увидел вечером, когда преодолел очередной подъем.
Впереди, вроде бы недалеко высились подсвеченные закатом башенки, розовел исполинский купол, обрушившийся, но все равно прекрасный, а вокруг располагались здания поменьше. Нет, не здания, а руины – обломки чудесных дворцов, где некогда обитали служители Вечного, где пели ему хвалу и возносили молитвы.
Эрвину показалось, что за Обителью Света поднимается струйка дыма, но небо там было уже темным, и он вполне мог ошибиться.
– Укрепи меня, Властитель, – сказал он, и пошел дальше.
Переночевал на самой границе руин, под стенами сторожевой башни, и никакие видения не смутили его сон. Поднявшись с первыми лучами солнца, юноша прочитал утренние молитвы, и зашагал дальше – по растрескавшимся плитам мостовой, из щелей между которыми торчали пучки травы, по стершимся ступеням грандиозной лестницы, поднимавшейся прямиком к Обители Света.
Эрвин почти не глядел по сторонам, его снедало нетерпение… еще немного, и он достигнет цели, выполнит поручение, возложенное на его плечи самим настоятелем, совершит то, ради чего проделал долгий и опасный путь!
И мир станет другим, Вечный вернется, и восторжествует добро.
Лестница привела на обширную площадь, и едва ступив на нее, юноша поспешно опустился на колени – перед храмом стояло грандиозное изваяние Властителя, изображенного в позе наделения мудростью: взор направлен вверх, правая рука простерта вперед, пальцы расставлены.
Так и хочется подойти, чтобы исполинская длань оказалась над тобой, защитила.
– Прими меня, пречистый, – прошептал Эрвин, и прочел благодарственную молитву.
Он хорошо помнил все, что сказал брат наставник: внутри Обители Света найти молельную плиту, и, встав на нее, начать ритуал с церемонии Вечного Разума, что очищает душу…
Огромные ворота в ближайшей из башен оказались распахнуты, и юноша очутился в пределах исполинского храма. Удивился, куда исчезли обломки рухнувшего купола, но посторонние мысли вылетели из головы, едва увидел молельную плиту, на которой должен стоять ведущий ритуал служитель: черную, шестиугольную, покрытую пылью.
Прежде чем вступить на нее, еще раз помолился и снял суму.
Поднявшись на плиту, развернулся к востоку, готовясь начать церемонию, но тут опора под ногами исчезла. Мелькнуло нечто черное, размытое, юноша взмахнул руками, пытаясь удержаться, и приземлился на задницу с такой силой, что лязгнул зубами и едва не откусил язык.
Эрвин сидел на полу обширного зала, белые стены которого покрывали надписи, сделанные древним угловым алфавитом – он встречал такие в старинных книгах, и мог их читать.
– Помилуй Вечный, – пробормотал юноша, потирая ушибленное место.
Прямо над ним виднелось аккуратное шестиугольное отверстие, вокруг лежали обломки молельной плиты, что оказалась на диво хрупкой. Углы помещения прятались в полумраке, и в каждой стене имелось по два заполненных темнотой проема, и за ними вроде бы лежали коридоры.
Куда бы он ни попал, отсюда нужно выбираться.
Эрвин поднялся, пробормотал молитву, прося Властителя направить его путь, и зашагал к ближайшему проходу. Но не успел вступить в него, как увидел, что навстречу кто-то идет… невысокий и светловолосый, в серой рясе послушника, с растерянным выражением на круглой физиономии.
Юноша замер, и шагавший навстречу тоже остановился.
– Ты кто? – спросил Эрвин, но его вопрос не породил даже эха, хотя незнакомец вроде бы задвигал губами.
Догадка заставила покраснеть от стыда – это же отражение, а значит, впереди находится зеркало, необычайно гладкое и чистое, искусно выделанное, не металлическое или стеклянное, и очень чистое, без пыли.
Юноша сделал шаг, и его двойник с негромким хлопком пропал.
«Тот, кто видит себя как другого, способен лицезреть пути собственного несовершенства» – вспомнилась фраза из проповеди брата-наставника, и в этот момент она отчего-то показалась Эрвину смешной.
2. Первая. Тень.
Когда хворь отпустила его, Халльвард не сразу понял, что именно произошло. Приступ затянулся так надолго, что он привык и к боли, и к тошноте, и к слабости, и к судорогам.
Снаружи, по ощущениям, была ночь, царивший же в подземелье полумрак не стал ни гуще, ни реже.
– Божья срань, – пробормотал он, садясь так, чтобы опереться спиной о стенку.
Горло драло от сухости, но воды достать было негде, поэтому он выпустил кровь из крысы и выпил ее. А затем разделал зверька и съел мясо сырым, чувствуя, как в тело возвращается сила.
Когда поел, возникло желание поспать, и Халльвард улегся прямо тут же, а меч положил под рукой. Но никто не потревожил его сон, и наемник открыл глаза с рассветом, наступление которого почувствовал даже тут, под землей.
Подобрав оружие, он зашагал дальше.
Свернул в узкий и грязный коридор, но через десяток шагов остановился, уловив, что в полутьме впереди что-то шевельнулось. Вытянул руку с мечом, острие погрузилось в нечто упругое, и с потолка с шорохом упала сетка, едва не вырвала рукоять из ладони.
Задергалась, как живая, пустила в стороны отростки, и исчезла, словно всосалась в пол.
– Чтобы вам, – Халльвард помянул неведомых строителей подземелья, и развернулся, собираясь поискать иной путь.
В этот момент на него накатило странное ощущение, он словно увидел себя со стороны – в каменной кишке, заключенного в тушу исполинской твари, ничтожного и крохотного.